Черный Август - Тимоти Уилльямз

– Расскажи мне о дочери Роберти.

– Что рассказать?

– Она единственный человек, кого сейчас можно застать в этой квартире?

Пизанелли помотал головой.

– Возможно, она и осталась на лето в городе, чтобы подготовиться к экзаменам. Студенты ведь толкутся в городе круглый год. Но в августе большинство из них разъезжаются по домам.

– Она порядочная девушка?

Какой-то миг Пизанелли, казалось, колебался.

– Ну?

– Мой осведомитель – из тех, кто сидит у чана со святой водой и перебирает четки. Старое поколение, до сих пор искренне убежденное, что католики не должны участвовать в выборах, а мессу нужно проводить на латинском языке.

Синий дорожный указатель возвестил, что до Гарласко осталось пять километров.

– Она вся в черном, а тот, на ком одежда от Бенеттона, – воплощение сатаны. Из тех благочестивых христиан, кто жалел переселенцев, пока те не начали оккупировать наш город. Из тех, кто до сих пор думает, что добропорядочная девушка ездит верхом не иначе, как в дамском седле.

– Так что?

– Шлюха. По мнению благочестивой христианки, дочь Роберти – шлюха, которая каждую ночь меняет мужиков.

У дороги на крашеной скамейке сидели под яркими солнечными лучами два старика. На обоих поверх полосатых пижам были надеты широкие пальто. Они по очереди курили один сигаретный окурок. Над их головами поднималась вверх тонкая голубоватая струйка дыма.

Наступал вечер, а жара все не спадала. Тротти поежился.

Здание санатория стояло на вершине небольшого холма, сбегавшего своими склонами прямо к По. Вода в этой верхней части реки, напитанная альпийскими источниками, была сравнительно чистой, так как не успевала еще смешаться с промышленными стоками из Милана. В благородной архитектуре здания, выстроенного в начале XIX века неким благородным аристократом, удачно сочетались австрийский и итальянский стили. Широкий фасад из красного кирпича доминировал над раскинувшейся вокруг однообразной сельской местностью.

Отъехав от стариков метров на двести, Пизанелли повернул налево, и автомобиль покатился по длинной аллее. Негоревшая в этот час вывеска сообщала о близости «Каза Патрициа».

По другую сторону въезда в аллею было установлено белое изваяние Девы Марии, обнимавшей голову своего мертвого Сына. На статуе от частых туманов и загрязненных дождей долины По образовались пятна.

Аллея была обсажена каштанами, под которыми стояло несколько скамеек. В тени сидели и стояли старики, не обратившие на проехавшую машину никакого внимания. Минуло пять, и зной наконец начал спадать.

На лобовом стекле автомобиля образовался желтоватый налет от разбившихся насекомых.

Перед зданием Пизанелли остановился, припарковав машину за старым белым фургоном «фиат». Усталости Тротти больше не чувствовал. Они поднялись на крыльцо и через новую, автоматически раскрывшуюся стеклянную дверь вошли внутрь.

В прохладном воздухе стоял запах паркетного лака, лекарств и старческой мочи.

– Извините, я бы хотел видеть директора.

У сидевшей за столом девушки было миловидное простодушное личико. С косметикой под глазами она явно переборщила, ярко-красная помада на губах размазалась. Поверх оранжевой тенниски на ней был надет белый спенсер, украшавший ее плоскую грудь надписью: «Лучшая компания».

Она оторвала глаза от журнала «Висто», положила его на стол и улыбнулась, обнажив неровные зубы и темные десны.

– Я – комиссар Тротти.

Она подняла телефонную трубку.

– Не могли бы вы…

Тротти силой вернул ее руку с трубкой на место:

– Комиссар Тротти из уголовной полиции. Мне нужен директор. Срочно.

Девица закрыла журнал – она читала статью «Какао Меравильяо», – встала, проговорила: «Пройдемте» и без лишних слов, решительно сжав губы, повела полицейских по длинному коридору. Туфли были ей велики, и, чтобы они не болтались, она шла, неестественно выгнув спину. Пизанелли не отрывал глаз от белой юбки и слишком массивных для ее узкого тела бедер. Следом за ней мужчины поднялись по покрытой ковром лестнице и подошли к темной лакированной двери. Девушка постучала, вошла и, сказав несколько неразборчивых слов сидевшему внутри человеку, пригласила к нему Тротти и Пизанелли.

Пизанелли осклабился:

– До свидания, синьорина, – сказал он, проводя рукой по своим редким длинным волосам.

Девица вышла, не отрывая неодобрительного взгляда темных глаз от своих туфель слишком большого размера.

– Уголовная полиция?

Директор «Каза Патрициа» был невысоким жилистым мужчиной, чем-то напоминавшим сержанта в отставке: рубашка с погончиками, очень короткие седые волосы. Он сидел в мягком кожаном кресле. Потом поднялся, изобразил на своем узком лице улыбку и протянул руку. «Эммануэле Карнечине», – сообщил он, указав на лежавшую на столе деревянную доску, где было вырезано его имя.

– Чем могу служить?

Рядом с этой доской на столе стояла небольшая ваза с желтеющими соцветиями камыша. Сложенный экземпляр «Република». Под ним – розовые страницы «Гадзетта делло спорт».

Тротти без особого энтузиазма пожал директору руку.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить? – спросил Карнечине, а потом, словно спохватившись, резко кивнул головой и прибавил:

– Несколько месяцев назад сюда уже заходила финансовая полиция. Мы пришли к весьма удовлетворительному соглашению. Я уверен, что в коридорах власти к моему учреждению с неодобрением относиться не будут.

– Мы пришли по поводу одного из ваших пациентов, – сказал Тротти.

Карнечине опустил голову, потом снова ее поднял, лицо его выражало смущение.

– По поводу одного из наших гостей? – В его темных глазах светился ум.

– Сугубо частный визит.

Карнечине кивнул.

– Пожалуйста, присаживайтесь, господа. Рад вас видеть у себя. Пожалуйста, присаживайтесь. – Он непрерывно кивал своей маленькой головой, словно пластмассовый щенок, болтающийся у заднего стекла автомобиля. Оценивающий взгляд его глубоко посаженных глаз, однако, не отрывался от Тротти. – Может быть, вермута? Я уверен, что у служащих финансовой полиции нет больше оснований беспокоиться насчет «Каза Патрициа».

Тротти опустился в кресло. Пизанелли стоял.

– Не так-то просто управлять домом для…

– Для кого, господин директор?

– Говорите, частное расследование? – Карнечине подошел к шкафу и вытащил из него липкую полупустую бутылку «чинара». Как у бутылок в каком-нибудь баре, в ее пробке был дозатор. Даже стоя спиной к Тротти, Карнечине продолжал дергать головой. Он поставил на поднос три стакана, вынул из встроенного в книжный шкаф холодильника кубики льда и подал вино гостям.

Пизанелли быстро выпил свою порцию, позвякивая кубиками льда во рту.

– Это дом для престарелых?

– Видите ли, комиссар… – Смущенная улыбка.

– Комиссар Тротти.

– Видите ли, комиссар, в Италии нет приютов для психически больных. – Он пожал своими узкими плечами, и Тротти заметил, что воротник и манжеты его белой рубашки были грязными. Обкусанные ногти и не слишком чистые пальцы. – Мы ведь живем в отсталой стране. В отсталой стране с претензиями, свойственными Западу и передовым западным умонастроениям. Италия! – Он прищелкнул языком. – Даже здесь, на севере, в наших больницах не хватает коек для больных и немощных. Вообразите же себе, что творится в Неаполе или Реджо-Калабрии. И тем не менее, прекрасно об этом зная, наши законодатели – те, кого мы, комиссар, облекли властью, – наши законодатели полагают, что они вправе уничтожить само понятие о психиатрической лечебнице. – Он снова пожал плечами. – Но нельзя же уничтожить слабых и немощных. Какой-то абсурд. Можно бросить их на произвол судьбы, можно выгнать их на улицу. И сказать, что никакой проблемы вообще не существует. Но они же от этого не исчезнут. Нет у нас волшебной палочки, и проблема стоит все так же остро.

– Вы голосуете за Ломбардскую лигу? – спросил Пизанелли.

Карнечине поднял брови и продолжал:

– Мы богаче англичан, мы экспортируем больше, чем французы, – и мы абсолютно неспособны позаботиться о собственных гражданах. – Он отпил вина. – Сравнить Италию с третьим миром – значит оскорбить третий мир. – Он поспешно допил свой стакан. – Наша страна – это Колумбия или Уругвай. Банановая республика, где нет ни бананов, ни республики. И взволновать нас может только Кубок Мира. А нам нужны не новые футбольные поля, а новые больницы.

– И частные клиники, – прибавил Пизанелли.

– Наш город особенный. – Карнечине неопределенно махнул рукой в западном направлении. – Все так говорят. Мы Австрия Северной Италии: низкая безработица, школы и квалифицированные учителя наших детей. Мы любим сравнивать наш древний университет с английским Кембриджем. – Он фыркнул. – И вот в нашем гордом, трудолюбивом и прекрасном городе тысячу лет стоит Городская башня. И вдруг она рушится. Заваливается. Попросту обрушивается и убивает четырех человек, в том числе двух девушек.