Служили два товарища - Дунский Юлий Теодорович

— Ваше благородие! — обратился пожилой солдат-прожекторист к офицеру. Обращение это было старорежимное и употреблялось только для приятности. — Когда нам смена будет?

— Наверное, уже скоро, — ответил офицер и полез в карман за часами. Он не успел их вынуть. Прибрежные камыши затрещали, захлюпала грязь под сапогами, и на берег полезли мокрые чёрные люди.

Засуетился луч обманутого прожектора, но уже было поздно. Кувыркаясь, полетели ручные гранаты, воздух шатнуло взрывами.

Офицер лежал, раскинув руки по земле. Прожектор погас. Серое его бельмо бессмысленно уставилось в небо…

Волна атакующих дохлестнула до проволочных заграждений на берегу Колючую паутину кромсали щипцами, рубили сапёрными, острыми, как секачи, лопатками, рвали голыми руками.

По ту сторону проволоки берег полого уходил вверх. Там была линия окопов, и из этих окопов по красным били винтовки и пулемёты.

Висли на проволоке, падали на землю убитые, но те, кто уцелел, продолжали штурмовать колючий частокол.

А из камышей, с Сиваша, всё лезли и лезли на берег люди.

Двое пулемётчиков установили на позицию трёхногий «льюис», но не успели открыть огонь: срезанные пулемётной очередью, оба одновременно ткнулись в грязь лицом. К «льюису» подбежал Некрасов — огромный и словно бы горбатый: за спиной у него висела камера. Он лёг было за пулемёт, но передумал; вскочил, поднял «льюис» на руки, как винтовку, и двинулся вперёд, к проволоке.

Там в самой гуще атаки бесновался, махал револьвером Карякин. Проволоку уже почти не было видно: больше чем на половину её завалило трупами.

— Третья рота! — исступлённо орал Карякин. — Третья рота! Кто живые — за мной!.. — Он стал взбираться наверх — прямо по мёртвым.

Тогда отважились и другие. Ни щипцы, ни лопаты, ни вязанки камыша уже не нужны были бойцам. Мёртвые их товарищи своими телами настлали дорогу через проволоку.

Когда, перевалив на ту сторону, красные стали закидывать окопы гранатами, когда — оборванные, страшные — рванулись в штыковую атаку, врангелевцы не выдержали, стали отступать.

Андрей стоял, широко расставив ноги, и стрелял по бегущим из «льюиса», стрелял прямо с рук. Гильзы били косым фонтанчиком мимо его лица, тяжеленный пулемёт, будто молотом, колотил его в грудь, руки онемели, пот заливал глаза, а он всё стрелял.

Цепь наступающих бежала вверх по склону, и из пересохших глоток рвалось страшное, похожее на рыдание «ура».

Перевалив через гребень, бойцы увидели ровную, как ладонь, степь. А поперёк этой степи, в сотне саженей от гребня, лежала и ждала их вторая линия врангелевских укреплений — спрятавшиеся за брустверами пушки, пулемёты, винтовки.

И всё это разом обрушило огонь на атакующих.

Под свист осколков, под улюлюканье пуль штурмовая колонна повернула назад, сползла по склону вниз.

Только знаменосец задержался на гребне. Он всадил древко знамени в землю, попробовал, крепко ли, и кубарем скатился вниз, чтобы не убило…

Карякин полз на брюхе и вертел головой, как ящерица, — выглядывал носатого командира И наконец увидел чёрную тужурку, длинные ноги в обмотках. Командир был мёртв.

Карякин прикрыл ему лицо фуражкой, приподнялся и хрипло закричал:

— Колонна! Слушай мою команду!.. Окопаться! Будем ждать подкрепления…

Штаб армии

8 ноября. 5 час. 00 мин

Стрекотал телеграфный аппарат. Командарм сидел на стуле, устало прикрыв глаза, и диктовал бойцу-телеграфисту:

— Командующему Южным фронтом… В нечеловеческих условиях наши части форсировали Сиваш, закрепились на Литовском полуострове. Успешному развитию операции мешает внезапно переменившийся ветер. С каждой минутой вода прибывает, препятствуя посылке подкреплений героическим бойцам штурмовых колонн. Выезжаю для принятия срочных мер на месте.

В дверях появился начштаба армии. Не оборачиваясь, командарм спросил:

— Как ветер?

— По-прежнему, южных румбов… Воды всё больше.

Командарм потёр ладонями виски и двинулся к выходу.

Внизу, у крыльца, их ждал длинный чёрный «фиат». Оба в молчании уселись на скрипучие сиденья. Автомобиль тронулся.

Литовский полуостров

8 ноября. 5 час. 30 мин

Проволочные заграждения, которые два часа назад брала приступом штурмовая колонна, теперь наполовину скрылись под водой. Море возвратилось с востока в Сиваш и неотвратимо подбиралось к тому склону, где залегли красные бойцы.

Орудийные расчёты подтаскивали пушки повыше; раненые с помощью товарищей перебирались подальше от воды.

Карякин сидел у крохотного костёрчика, подкладывая камышинки в чадящий огонь. У другого такого же костра, всего шагах в пяти, Некрасов сушил футляр своей кинокамеры.

— Некрасов! Иди сюда, — позвал Карякин. — Иди, тебе говорят! Дело есть.

Андрей неохотно встал и перешёл к его костру.

— Нам тут жизни осталось всего ничего, — сказал Карякин, жмурясь от дыма. — Как рассветёт, они осмелятся, пойдут в наступление… И всем нам крышка..

Андрей молча ждал продолжения.

— Ты говорил, память у тебя… как это… запоминальная, что ли?

— Феноменальная, — поправил Андрей.

— Во-во… Ты дорогу запомнил? Мог бы назад дойти, к нашим?

— Вброд?.. Наверное, смог бы, — хмуро сказал Андрей. — Там вехи есть кое-где.

— Тогда выручай. Иди к нашим, объясни: так и так, пропадают красные герои… Сидят в мокром неудобстве, смерти ждут…

Андрей задумался. Карякин, видя это, добавил просительно:

— Дело рисковое, я понимаю… Но и ты пойми — надо!

— Я не о том, — отмахнулся Андрей. — Тут на одной подводе был полевой телефон. И катушки тоже, я видел… Дай мне человек двадцать, я тебе линию протяну. Будет связь.

— Дам! — обрадовался Карякин. — Действуй!

Андрей встал. Карякин тоже.

— Андрей! — попросил он. — Давай помиримся?.. На прощанье?

— Ну давай, — пожал плечами Андрей.

— Нет! Чтоб чин чином! — засуетился Карякин. — Ручки друг дружке пожмём… И вообще…

— Ладно, — усмехнулся Некрасов. — Держи пять.

И они пожали друг другу руки.

Сиваш

8 ноября. 7 час. 30 мин

На нашем берегу, в том месте, откуда штурмовая колонна начинала свой ночной поход, по-прежнему горели костры. Почти у самых костров плескалась вернувшаяся в залив вода. На берегу стояли, ждали приказа готовые к отправке отряды. Но приказа всё не было.

Возле штабных автомобилей — теперь их стало уже четыре — собралось всё начальство.

— Ну что ты с ней будешь делать! — ругался начдив 61-й. — Прёт и прёт, окаянная… Товарищ командарм! Моё предложение — идти прямо по воде… Может, брод найдём… Хотите — первым пойду!

Он закашлялся, заслоняя губы костистым кулаком.

Командарм молчал, с ненавистью разглядывая карту: адъютант разложил её на крыле «фиата» и для удобства подсвечивал фонарём.

Вдруг бойцы на берегу задвигались, удивлённо загалдели.

Начальство повернулось на шум, а шофёр «фиата» посветил фарами. Пучок жёлтого света лёг на Сиваш, и все увидели, что к берегу бредёт, по пояс в воде, человек.

Это был Некрасов. Он шёл, еле переставляя ноги, мокрый, весь зашлёпанный грязью, с камерой за спиной и со штативом на плече.

Когда Андрей подошёл ближе, стало видно, что он тянет за собой телефонный провод. К нему бросились, подхватили шнур, помогли вылезть на бугор к командарму.

Скинув на землю штатив и камеру, Андрей с трудом разогнулся и доложил:

— Товарищ командарм! Я с Литовского… Пока держимся. Ждём подкреплений… Очень ждём.

Командарм смотрел на него с уважением и даже с испугом.

— Как вам удалось пройти? — спросил он совсем не по-военному.

— Прошли… Нас двадцать человек.

— А где же остальные?

— Там. — Андрей показал в темноту. — Держат телефонный провод. Вешек не хватило…

— Понятно, — сказал командарм. — Спасибо, товарищ.

И он отвернулся от Некрасова.