Служили два товарища - Дунский Юлий Теодорович

— Эту проволоку я с воздуха видел, — сказал Андрей. — Если идти вброд, мы её обогнём. И выйдем в тыл к белым.

— А дальше? — бесстрастно спросил Арвид. Андрей ответил не сразу. Собой ему случалось рисковать часто. А вот чужими жизнями он распоряжался в первый раз.

— Дальше — как получится, — сказал он наконец. — Всё равно мы в мышеловке… А приказ был — атаковать любой ценой. Вот и будем атаковать.

— Значит, на смерть ведёшь? — уточнил Арвид и вдруг, к удивлению Андрея, улыбнулся. — Зря мы тебя тогда не расстреляли… — И тут же серьёзно объяснил: — Это шутка… Мы с тобой пойдём.

…По пояс в воде Андрей шёл вдоль колючей проволоки, остальные шлёпали за ним. Время от времени кто-нибудь, оступившись, хватался за проволоку, и тогда слышалась приглушённая латышская ругань.

С каждым шагом идти становилось всё труднее. Некрасову стало уже по грудь, другим, кто был меньше ростом, — по шею. Руки у всех были подняты над головой, чтобы не замочить винтовки и фанаты. А треклятая проволока всё не кончалась. Андрей с беспокойством оглянулся на своих латышей:

— Ну как? Ещё немножко пройдёте?

Низкорослый Арвид открыл было рот, чтобы ответить, но захлебнулся и пустил пузыри. Тогда он просто кивнул головой: мол, всё в порядке, пройдём.

Шага через три Андрей опять обернулся и объявил громким от радости голосом:

— Всё! Проволоке конец.

Друг за дружкой, осторожно придерживаясь за склизкие колья, бойцы стали перебираться на ту сторону.

…Стараясь не греметь оружием, латыши вылезали на врангелевский берег. Неуклюжие от усталости и холода, в мокрых лоснящихся куртках, они были похожи на тюленей. Они и отфыркивались, как тюлени.

Андрей выбрался на берег последним. Поглядел и скрипнул зубами от досады. Впереди опять была стена. Не такая ровная и крутая, как с фронта, но всё равно непонятно было, как на неё взобраться. Сажени на три вверх она шла отвесно и только потом переходила в откос.

Латыши молча смотрели на Андрея. Он был за командира, ему предстояло решать. Подумав, Андрей распорядился:

— Всем снять пояса… У кого на винтовках штыки — давайте мне.

…Стоя на плечах у Арвида, Некрасов с натугой всаживал штык в трещину между камнями. Попробовав рукой, выдержит ли, он, ухватившись за выступ стены, подтянулся и встал ногами на штык. Вокруг туловища у Андрея была намотана самодельная верёвка — сцепленные вместе солдатские пояса А из-за пазухи торчали ещё три штыка Осторожно вытянув один из них, он стал втискивать штык в подходящую щель повыше.

…Все четыре штыка торчали из стены, образуя неровную лесенку. Андрей уже поднялся на скат стены и теперь лежал, уперев пятки в камень, держа обеими руками конец своей верёвки из поясов. Придерживаясь за эту верёвку, по штыкам-ступенькам взбирались на стену латыши. Когда последний из них оказался наверху, Андрей, тяжело отдуваясь, поднялся с земли.

Отсюда без особых усилий можно было взойти на Турецкий вал. Пока латыши затягивали на себе пояса, насаживали штыки на стволы винтовок, Андрей говорил:

— Боевое задание такое. Делать как можно больше шума — стрелять, кидать гранаты. Пускай думают, что целый полк прорвался… Кто метко стреляет — бейте по прожекторам. Может, в суматохе закрепимся, продержимся сколько-нибудь…

Латыши поговорили между собой по-своему, потом один из них, Ян, сказал Андрею:

— Помнишь, ты просил покурить перед смертью? Теперь мы у тебя попросим. Дашь?

— Я некурящий, — виновато ответил Некрасов.

— Но ты тогда курил?

Андрей усмехнулся:

— Бросил… И вам советую. Дольше проживёте.

Повернувшись, Андрей полез вверх по склону Бойцы двинулись за ним. Когда до площадки Турецкого вала оставалось несколько саженей, Некрасов поднял над головой фанату и, заорав: «Ура!» — швырнул её как можно дальше. За ней полетели другие гранаты, латыши подхватили «ура» и, стреляя наугад, взбежали на Турецкий вал.

К их удивлению, в ответ не раздалось ни одного выстрела. Грозная крепость была пуста. Только прожекторы, странно неподвижные, продолжали светить в сторону красных да тяжёлые морские пушки по-прежнему целились на север.

— Спят они, что ли? — пробормотал Андрей в полной растерянности.

Если белые спали, то очень крепко — никто не вышел на шум.

…Блиндаж полковника Васильчикова был пуст. Дверь распахнулась. Вошли Андрей и Арвид.

— Все удрали. — Андрей попробовал рукой серебряный кофейник на столе. — И совсем недавно. Кофе ещё тёплый…

— Тёплый? Это хорошо, — сказал Арвид. Он налил себе чашечку и выпил одним глотком.

…Два латышских стрелка кромсали полотнище огромного трёхцветного флага. Белую и синюю полосы они оторвали совсем и кинули на землю. Осталась одна красная — узкая, как морской вымпел.

Это красное знамя латыши укрепили на бруствере, в ясном луче прожектора.

…В полуверсте от них, над окопами, где теперь залегли красные, понеслось радостное «ура».

Цепь за цепью поднимались бойцы, бросались вперёд к Турецкому валу, над которым полыхало знамя победы.

…На своём наблюдательном пункте стоял командарм. Адъютант, волнуясь, подал ему бинокль.

В бинокль был виден красный узенький флаг над вражеской крепостью, а под ним — машущие руками чёрные фигурки на бруствере.

Улыбка сняла тревогу и усталость с лица командарма.

— Белые отошли, — сказал он адъютанту. — Отступили, видимо, к Юшуни… Это хорошо.

Юшунь

10 ноября

По степи шли цепи красной пехоты, Они шли не стреляя, потому что до противника было ещё далеко. Укрывшись в ложбинках и оврагах Юшунских дефиле, врангелевцы обстреливали наших из орудий. Поднимались над землёй чёрные букеты взрывов, ныла в воздухе шрапнель.

А наши всё шли и шли вперёд, мерно и сосредоточенно, словно косцы, у которых впереди ещё много работы.

За ними следил внимательным глазом «пате». Штатив прочно упёрся в землю острыми железными копытцами; сгорбившись над камерой, Андрей крутил ручку. Это был, наверное, последний бой перед полной победой, и его надо было снять.

Артиллерия белых вдруг замолчала. Далеко-далеко, на границе между степью и небом, появилась чёрная кромка. С каждой секундой она становилась всё различимей, зазубривалась, распадалась на чёрные пятнышки. Это врангелевская кавалерия пошла в контратаку.

Красные цепи остановились, залегли. Пробежали вперёд пулемётные расчёты, волоча за собой «максимы».

А вражеская конница стремительно приближалась. Это была Астраханско-Терская бригада. В лохматых чёрных папахах, с пиками, выставленными вперёд, летели в бой всадники, и чёрным вороном летела за каждым его бурка.

Застрекотали пулемёты, защёлкали винтовочные выстрелы, но не под силу было пехотинцам остановить кавалерийскую атаку. И тогда из лога за спиной у пехоты вынеслись красные конники. Узкий их строй растёкся, захлестнул степь во всю ширь. Громыхало конармейское «ура», и ветер вгонял его обратно в глотки — так шибко мчались конники.

А терцы скакали навстречу нашим с улюлюканьем, с протяжным восточным визгом.

Вспыхивали на солнце шашки, дымила пыль. Две кавалерийские лавы шли друг другу навстречу, как два степных пожара. И сошлись, сшиблись посреди широкого поля.

Андрей крутил ручку своего «пате». Вокруг человеческими голосами кричали раненые кони, нечеловечески взвизгивали терцы. Хлопали выстрелы, трещали, ломаясь, пики.

Сражение раскололось на множество схваток, погонь и поединков.

Прямо перед собой Некрасов вдруг увидел гнутую молнию шашки. На него летел белый казак.

Андрей бухнулся на спину, успев дёрнуть на себя кинокамеру. Задранные пики штатива нацелились остриями в лошадиную морду.

Всхрапнув, конь шарахнулся в сторону. Казак, свесившись с седла, рубанул по ножкам штатива, потом второй раз, потом третий. При каждом ударе он натужно гакал и был похож на лесоруба, которому надо скорее обрубить сучья, чтобы добраться до ствола.

Лёжа на спине, Андрей нашарил у пояса маузер и выпустил четыре пули в квадратную чёрную бороду, в оскаленное лицо казака. Казак завалился набок, а конь, которого уже не удерживали на месте жёсткие поводья, поскакал, мотая головой, в степь.