Итальянец - Артуро Перес-Реверте

– «Большая Медведица», говорите?

Он кивнул и гордо вскинул голову.

– Уж такие мы были: люди убывающей луны.

Я удивленно посмотрел на него: небритый подбородок старшего матроса, покрытый седой щетиной, слегка дрожал. Неожиданно он словно постарел и сделался ранимым, а его темные неласковые глаза увлажнились слезами. Он молчал; сидел не шевелясь, глядя на свои костлявые руки, деформированные артрозом, и печально улыбался.

– Все было тщательно спланировано, и мы начали действовать в Альхесирасе в конце сорок второго года… Когда я вошел в состав отряда, Тезео и остальные уже какое-то время готовились к операции. Они даже совершили несколько атак без майале: отправлялись вплавь с подводной лодки «Шире» и ставили маленькие мины, которые мы называли бутонами или сундучками.

Я связал концы с концами.

– И во время одного из таких набегов, – уточнил я, – Тезео Ломбардо познакомился с Еленой Арбуэс.

– Да, тогда, на берегу… А через два месяца они встретились на рынке, когда я понял, что она идет за нами.

– А каким он был?

– Тезео? – Мой собеседник улыбнулся своим воспоминаниям. – Замечательный был человек.

Я не отставал:

– В каком смысле «замечательный»?

Он немного подумал.

– Больше требовал от себя, чем от своих товарищей, – наконец ответил он. – Доброжелательный, трудолюбивый, искренний. Немного наивный, но надежный и очень выдержанный. Отличный человек, я же говорю… Один из тех, кто рождается героем, но сам об этом не знает.

На рынке Альхесираса он стоит перед ней, безмолвный и неподвижный. Стоит так близко, что можно ощутить, как он дышит. У Елены Арбуэс перехватывает дыхание, когда она поднимает глаза и видит его перед собой. Его зеленые глаза изучают ее скорее с радостным удивлением, чем с подозрением. Она рассматривает его, не таясь, замечая каждую мелочь, мало-помалу узнавая его: лицо южанина, короткие, как и в тот раз, волосы, чисто выбритый подбородок, крепкие плечи, белоснежная рубашка, оттеняющая загорелую кожу, а на шее, под воротником, золотая цепочка с крестиком.

– Что вы здесь делаете? – спрашивает он.

Он хорошо говорит по-испански – правда, с легким акцентом. Как и тогда. Вопрос задал с непонятной, удивившей Елену мягкостью, которая взволновала ее и уняла смущение от того, что ее присутствие раскрыто. А впрочем, вдруг думает она, может, как раз этого она и хотела. На это и рассчитывала. Чтобы он смотрел на нее так, как смотрит сейчас. Она неопределенно взмахивает рукой, надеясь, что жест ничем не выдаст ее волнения.

– А я вас узнала, – говорит она просто.

– Когда?

– Три дня назад.

Он удивленно моргает, и это придает ей уверенности. Она почти победительница. Смущение уходит, как только она понимает, что он растерян не меньше. А может, и больше, ведь она уже целых три дня думает об этой встрече, каждое утро пытаясь создать случайность, сидя на террасе бара с книгой в руках и непрерывно думая о том, что́ сделает, если вдруг снова его увидит. Но никакой план, никакие заготовленные фразы, никакое предположение не срабатывают сейчас под его взглядом, все еще недоверчивым. В его глазах цвета влажной травы, которые не отрываясь смотрят на нее, мешаются смущение и опасение. В этом опасении, однако, нет ни досады, ни страха. Он чист душой, решает она. Почти как ребенок. Маленький мальчик, удивленный тем, что существуют некие неизвестные ему правила.

– Вам не стоит здесь находиться, – говорит он с сомнением, обращаясь, кажется, не столько к ней, сколько к себе.

– Я удивилась, увидев вас здесь. Я думала, вы далеко отсюда.

– Я и был далеко. Я…

Он умолкает в нерешительности. Озирается и останавливает взгляд на двоих мужчинах, которые неподвижно стоят в десяти-пятнадцати шагах, с беспокойством наблюдая за ними.

– Я не должен с вами говорить.

– По-моему, вы уже это делаете… Не думаю, что у вас есть выбор.

Он молчит. И пристально на нее смотрит. Наконец слегка пожимает плечами, словно смирившись.

– Пойдемте, – говорит он.

Уверенность на мгновение покидает ее. Он едва заметно дотрагивается до ее локтя, как бы призывая следовать за ним, а сам направляется к боковому выходу с рынка, где стоят прилавки с едой, где жарят осьминогов и продают напитки. От его прикосновения ее бросает в дрожь. Она идет за ним – вернее, дает себя увести по мокрому полу, пахнущему рыбой и морем, между прилавками с разделанным тунцом и меч-рыбой, лангустами и блестящими рыбинами, покрытыми чешуей, с глазами навыкате. Они останавливаются возле одного из прилавков, и Ломбардо жестом предлагает ей сесть за столик, а сам садится на другой стул; она видит, что оба его товарища продолжают держаться на расстоянии, но теперь ведут себя иначе. Они больше наблюдают за людьми вокруг, чем за ними. Наблюдают внимательно и с подозрением.

– Простите меня, – говорит он. – Я ведь так вас и не поблагодарил.

Елена делает движение, которое должно означать, что это не важно.

– Вы поблагодарили меня два месяца назад, у меня в доме. Еще до того, как появились ваши друзья, или кто они вам.

– Я этого не помню.

– Но вы это сделали. На итальянском.

– А-а… Вы были сама…

– Любезность?

– Храбрость.

– Никакой храбрости в том, что я сделала, не было, – качает головой она. – Я предупредила, кого вы назвали, и они за вами приехали. Вот и все.

– Вы могли выдать меня гвардейцам.

– Вообще-то я собиралась. Но вы были так беспомощны, что я передумала.

Они молчат, глядя друг на друга. Подходит официант; она ничего не заказывает, а он – только пиво. Но к пиву не притрагивается.

– У меня дома остались вещи, которые принадлежат вам: часы.

Он улыбается. У него широкая, ясная улыбка, от которой его загорелое лицо светлеет. Очень естественная. И приятная.

– И правда, остались… Часы, компас и глубиномер.

– Надеюсь, они вам были не очень нужны.

Интонация у Елены вопросительная, и на секунду ей кажется, будто он хотел что-то сказать, – например, «мне выдали другие приборы», думает она, – но