Горны Империи - Олег Верещагин

Войко немного смущённо, но весело, ответил:

— А вы в детстве мороженое ели так же медленно? — Денис под столом пнул его кедом в щиколотку, но Петр Владиславович сказал, улыбаясь:

— А я в детстве мороженого не ел. Первый раз — уже когда в Гагарин приехал поступать.

— Не ели?! — потрясённо выдохнул Войко и широко облизнулся. — Ой, извините…

— Не ел, — подтвердил капитан Крапивин. — Мороженую картошку пробовать приходилось, она тоже сладкая!

И он искренне засмеялся.

— Вы в отпуске, да? — наконец осмелился спросить и Денис, выскребая металлической ложечкой стеклянную вазочку. Петр Владиславович на миг похмурел, но тут же снова улыбнулся и сказал:

— Ага. В длительном. Будете ещё? Только теперь я опять плачу.

Первую порцию — и себе и Крапивину — Войко и Денис купили на свои деньги. Второй угостил их уже он сам.

— Не, хватит, — покачал головой Войко. Денис тоже кивнул, и какое-то время все трое — мальчишки и мужчина — сидели, глядя на воду пролива. На небо опять быстро заходили облака, но ветер оставался тёплым.

— А знаете, люди… — начал капитан Крапивин и вдруг смутился, помолодел, — … я покаюсь. Есть у меня в нашем нежданном знакомстве корыстный интерес. Я к этим скульптурам часто прихожу с тех пор, как поставили их. Люди смотрят, любуются, да, всё так, всё приятно… и мне смотреть приятно, не скрою. Вот и сегодня… Только сегодня… вы как-то так стояли… Я плохо объясняю, — он поморщился. — Понимаете, я тысячу лет не разговаривал с… с людьми вашего возраста. Ну, если неофициально, так сказать… В общем, я посмотрел и подумал — вот мой город. Вот мои скульптуры. А вот ребята из этого города. Из нашего города, — сказал он с нажимом. — Что вы скажете, если я сделаю вашу скульптуру?

Мальчишки онемели, глядя на капитана Крапивина. Потом Войко коснулся своей груди — там, где под распахнутой лёгкой ветровкой на чёрной рубашке алел галстук:

— Нашу?!

— Ну да, — Петр Владиславович увлечённо оперся на палку, подался чуть в сторону от стула. — Прямо вот тут. На набережной. Стоят двое ребят и смотрят вдаль. И назову "Ребята из нашего города"!

— Денис! — Войко засветившимися глазами посмотрел на друга. А Денис, опустив глаза, провёл ложечкой по вазочке и сказал:

— Не выйдет ничего. Это ведь надо позировать. Долго. Я знаю. А я… — Денис поднял голову. — А я послезавтра уезжаю.

И задавил комок в горле. Но, наверное, по глазам капитан «Рубина» умел читать, как по книге — и как же иначе?

— Расскажи, — просто предложил он…

… - Значит, у вас послезавтра разлука, — подытожил Петр Владиславович.

Денис кивнул. Войко вздохнул, глядя в пол веранды, выложенный строгим геометрическим узором — синим на белом. Крапивин провёл палкой по плиткам вокруг своего тяжёлого ботинка. Сказал тихо:

— Да-а… Вот оно как бывает. Но это ничего, это ведь… — он оборвал себя, досадливо поморщился. — А. Глупость сказать хотел, — признался он поднявшим на него глаза мальчишкам. — Типичную взрослую глупость. Но знаете… — встал и тяжело оперся на палку, но глаза у Петра Владиславовича снова стали молодыми, весёлыми. — Знаете, кое-что я для вас сделать могу. Правда…

…Капитан Крапивин сделал всего четыре снимка — спереди, сзади и с боков, как Войко и Денис стоят на набережной. Потом качнул на ремне небольшой аппарат и сказал:

— Ну вот. Ребята по этим снимкам живо склепают трёхмерную модель. И я сделаю скульптуру с неё. Обязательно сделаю! — с нажимом добавил он, протягивая руку. — Вот тут поставят. Обязательно, — повторил он. — И будете вы всегда вместе и всегда в этом городе.

Мальчишки быстро переглянулись. И так же быстро — и вместе — посмотрели на Петра Владиславовича благодарными и удивлёнными глазами, как на волшебника.

— Это мало, но это хоть что-то, — словно оправдываясь, сказал капитан. — Раз вы разъезжаетесь.

— Это то, что надо, — твёрдо сказал Денис. Хотел подать руку капитану, но смутился. И Войко пожал руку первым — капитан Крапивин, то ли угадав желание Дениса, то ли собираясь это сделать давно, сам подал мальчишкам руку. И спросил, смутившись опять: — А вы успеете её сделать… ну, до отлёта?

— Успею, — кивнул Петр Владиславович. — Спасибо вам, мальчишки.

— За что?! — искренне изумился Войко. Крапивин улыбнулся. Двинул плечом:

— Так… И ещё вот.

Он достал из кармана своей чёрной куртки значок космической разведки — золотая молния и серебряная восьмиконечная звезда в синем круге.

— Держите. Один, правда… Это мой.

Видя, что ребята медлят, Петр Владиславович засмеялся, взял руку Войко и вложил в неё значок. Потом повернулся и пошёл, постукивая палкой и не оглядываясь.

— До свиданья! — крикнул Войко и разжал кулак. Удивлённо сказал: — Во да-а-а… А как…

— Как делить? — усмехнулся Денис. — Бери себе. Ты же будешь разведчиком…

Он видел, что Войко не находит душевных сил спорить. И улыбнулся — стало вдруг очень хорошо и тепло.

— Ладно, — сказал Войко. — Но тогда наш приз ты возьмёшь!

— Возьму, — кивнул Денис. — Пошли ещё мороженого съедим?

— Пошли, — Войко уже спрятал значок…

…Капитан Петр Владиславович Крапивин уходил по набережной.

Уже не капитан, подумал он спокойно. Покачал головой, думая о мальчишках — Войко и Денисе.

Успею, подумал он. Скульптуру сделать успею. Точно. Не могу не успеть. Я им должен. Они и сами не понимают, наверное, но я им должен.

Жаль, что…

Успею, оборвал он себя. И перестал постукивать палкой, хотя в ноге росло проклятое онемение…

… Петр Владиславович Крапивин умрёт от неизлечимой прогрессирующей лучевой болезни — памяти о внезапном ударе с Солнца, пришедшемся по «Рубину» в последней экспедиции — через двадцать семь дней.

Скульптуру "Ребята из нашего города", которую он закончит за день до смерти, поставят у древнего разводного моста, законсервированного, как памятник — там, где уже начали разбивать большой городской парк.

Войко будет на похоронах. А Денис узнает об этом лишь из газет.

Глава 5

ПОЕЗД ИДЁТ НА ЮГ

Денис проснулся посреди ночи.

Вагон раскачивало — нехорошо как-то, тяжело. Пожалуй, даже страшновато, с сильным креном влево-вправо. За чёрным окном летела глубокая темнота. Как будто в батискафе, который погрузился на самое дно Нью-Йоркской впадины и исследует руины разрушенного и затонувшего го-рода. Только с чего батискаф так качает? Денис представил себе огромного кальмара, схватившего аппарат щупальцами (он читал, что ещё есть такие, архитойтисы называются) — и сам испугался, жутко стало смотреть в темноту. Он отвернулся от окна и только сейчас понял, что внизу горит свет — синеватый ночник — и слышатся негромкие голоса.

Отец и мама не спали.

Денис чуть выдвинул голову над краем полки.

Мама сидела, поджав ноги и прислонившись виском к вздрагивающей стене вагона, в углу и смотрела, как Борис Игоревич разбирает на разостланном большом носовом платке пистолеты. Один — хорошо знакомый Денису табельный отцовский «бердыш» — был уже весь разобран. Но на той же салфетке лежали ещё аж два, и третий отец держал в руках, снимая затвор. Денис хорошо знал эти модели: на платке — восьмизарядные курносые «байкалы-442», а в руке маленький «байкал-441». Отдельно в ряд стояли поблёскивающие золотом патрончики: девятимиллиметровые и шесть-тридцать пятые.

— А стоило ли? — спросила мама, явно продолжая начатый раньше разговор.

— Работа там и для тебя есть, — отец снял со ствола боевую пружину, посмотрел сквозь неё

на жену. — Не беспокойся.

— Ты же знаешь, о чём я.

— У меня приказ.

— Я не о тебе. И даже не о себе. Я о Дениске. Тебе ведь предлагали его оставить.

— Он не имперский дворянин, чтобы в интернате воспитываться. Жирно будет.

Новости, обеспокоено подумал Денис. Ну, мамочка… Он внимательно прислушался — конечно, подслушивать нехорошо, но… в конце-то концов, тут дело касается его напрямую!

Борис Игоревич довольно долго молчал, даже пистолет бросил крутить. Потом тихо заговорил:

— Лера… Понимаешь, я ведь не просто так его с собой везу. Если хочешь знать — это жест политический.

— Политический? — сделала ударение на этом слове мама.

— А ты зря иронизируешь, — Борис Игоревич, кажется, рассердился. Денис тихонько поёрзал на полке — разговор был интересным, даже очень. — Зря! Именно политический. Как ты не поймёшь, Лер — я как бы показываю: вот он, я — и мы ничего не боимся и это наша земля, раз уж семью с собой привожу! Да и ты сама много думала о своей безопасности, когда в семнадцать лет поехала на юга — с холерой бороться?

— Мне почти восемнадцать было, — поправила женщина, и Денис по голосу понял, что мама улыбается. — И потом, я сама за себя решала.