Мордюкова, которой безоглядно веришь - Виталий Дымов

Ольга Ивановна Пыжова была на шесть лет старше своего супруга. Урождённая москвичка, с дворянской родословной, она до революции успела поучиться в институте благородных девиц, который, впрочем, оставила, благоразумно (с учётом грядущих революционных веяний) предпочтя бухгалтерские курсы. Однако, когда Московский художественный театр объявил конкурс по набору новых актрис, тяга к сцене победила. Ольга Пыжова сумела пройти отбор, где из двух сотен претенденток отобрали только двух человек, и в возрасте двадцати лет стала актрисой МХТ. Играла в спектаклях по произведениям Тургенева, Чехова, в «Синей птице» Метерлинка. В 1916–1917 годах успела сняться в трёх немых фильмах. После революции вместе с супругом занималась преимущественно режиссёрской и педагогической деятельностью, также не раз удостоившись звания заслуженного деятеля искусств (РСФСР, Татарской АССР, Таджикской ССР), была отмечена уже упомянутой Сталинской премией. Пару раз снялась и в фильмах: «Бесприданнице» по пьесе А.Островского, «Белеет парус одинокий» по В.Катаеву и т. д.

Обоим педагогам пришлось немало потрудиться, чтобы изменить сложившиеся у немалой части новоявленных студентов стереотипы относительно того, что означает быть киноактёром. Новички ведь представляли себе актёрскую профессию преимущественно по её внешним атрибутам. Девушкам, что греха таить, хотелось, прежде всего, красиво выглядеть на сцене, исполнять свои роли в эффектных нарядах. Бибиков и Пыжова терпеливо втолковывали, что главную ценность представляют отнюдь не наряд и даже не весь внешний вид актёра или актрисы, а совсем иные вещи. Они призывали начинающих артистов не терять связи с жизнью, интересоваться, чем живёт страна, что волнует и заботит простых людей, что вызывает у них смех или слёзы. Без такой неразрывной и постоянной связи с действительностью, по мнению педагогов, ни о каком актёрском мастерстве не могло быть и речи, даже если студент овладеет необходимыми теоретическими знаниями и практическими навыками. Не имитировать чувства, а всей душой стремиться разделить со зрителями их боль и их радость — такую сверхзадачу, по мнению Бориса Владимировича и Ольги Ивановны, должны были ставить перед собой их воспитанники.

Между тем далеко не все другие педагоги ВГИКа разделяли подобные установки. В некоторых мастерских упор был сделан как раз на внешние атрибуты, которые помогают актёру ярче и зрелищнее проявить себя на сцене или киноэкране. Там начинающих актрис учили, как правильно наряжаться, какой косметикой и как пользоваться, для чего служат различные аксессуары и украшения. Между тем Бибиков и Пыжова на косметику смотрели по-пуритански и крайне не одобряли, если их ученицы пользовались средствами для макияжа.

Нонна не то чтобы совсем отвергала использование косметики (о чём подробнее речь пойдёт чуть ниже), но ей, выросшей на лоне кубанской природы, чрезмерное употребление всяческих помад и румян не нравилось. В группе учеников Бибикова и Пыжовой она чувствовала себя естественно, ощущала, что занимается именно тем делом, которое ей по душе. Надо сказать, что и большинство её сокурсников разделяли те же взгляды. И если в своё время в школе чрезмерная эмоциональность только мешала девушке и не раз приводила к конфликтам с педагогами, то здесь, напротив, помогала учиться. В мастерской, куда волей судьбы была зачислена Мордюкова, полутонов и половинчатых эмоций не признавали — здесь и плакали и веселились от души. А такая рассказчица, как Нонна, пользовалась среди своих соучеников вполне понятной популярностью. Куда только девалась та застенчивость, которая овладела девушкой в первые минуты вступительного экзамена?! Словно и не она тогда стояла перед экзаменаторами.

Учиться-то нравилось, но, скажем прямо, не по всем предметам. В некотором роде школьная история всё-таки повторилась. Как и тогда, Нонна с увлечением занималась теми дисциплинами, которые ей нравились и вызывали интерес (как уроки литературы в школьные годы). А вот к нелюбимым предметам, как в детстве к математике, отношение было прямо противоположным.

Замечательно обстояло дело с так называемыми специальными предметами, к числу которых относились прежде всего мастерство киноактёра, пение и художественное слово, акробатика, танец и пантомима. По большинству из них молодая студентка получала только отличные оценки. Но вот принудить себя заниматься предметами по тогдашней терминологии «общеобразовательными» — типа истории искусств, истории театра и кино, политэкономией — никак не получалось. Здесь одного дарования было мало, а требовалась систематическая, упорная работа. Требовались нередко и базовые школьные знания, с которыми у выпускницы послевоенной средней школы было туговато.

Особую неприязнь почему-то вызывала история искусств. Даже сама преподавательница, сухопарая брюнетка, начала вызывать антипатию. Нонне было попросту скучно слушать сопровождавшиеся показом диапозитивов лекции о памятниках древней архитектуры. Вроде бы и понимала умом, что Колизей с Парфеноном — сокровищница мировой культуры, а вот почему-то не впечатляли каменные развалины, поросшие мхом и кустами. Может, потому, что руины всемирных шедевров слишком напоминали военные годы, когда уж чего-чего, а всяческих развалин и разрушений пришлось насмотреться вдоволь. Тянуло к чему-то более красивому и современному. Например, мечталось хотя бы побывать, не говоря уже о том, чтобы жить, в высотных зданиях, возведённых по приказу Иосифа Виссарионовича и преобразивших прежний облик Москвы. А собственно, почему и не пожить бы в таком доме? Чуть освоившись со столицей, Нонна уже мечтала о комнате в одной из высоток. Понимала, что от мечты до свершения — дистанция огромного размера, но вот поди ж ты…

В реальности же даже с общежитием не сразу всё получилось. Некоторое время пришлось снимать угол на частных квартирах. А тут ещё один неприятный сюрприз подвернулся. Собственно, не такой уж и сюрприз. Понимала ведь, что пренебрежение общеобразовательными предметами, которые окрестила «околовсяческими», до добра не доведёт, но всё время думалось: авось пронесёт. Не пронесло… Педагоги поначалу терпели, делая скидку на сложности адаптации в новых условиях, в большом городе, а главное — на старательность в усвоении предметов специальных. Но затем и у них терпение иссякло. Посыпались одна за другой двойки. Когда в зачётке набралось шесть этих, напоминающих «гусей-лебедей» цифр, Мордюкову как неуспевающую лишили хлебной карточки. Хоть ты в гроб ложись с голодухи. Был даже случай, о котором позже вспоминала со стыдом: стащила булку хлеба у квартирной хозяйки, настолько хотелось есть. А тут ещё встал вопрос об исключении из института за неуспеваемость. Вызвали на общее собрание, ругали и даже заявили, что уже отчислена. Но всё-таки судьба смилостивилась. Несомненный актёрский дар, который распознали педагоги и на который возлагали большие надежды, помог Нонне и на этот раз. Исключать из института её передумали. Заставили только пересдать экзамены и зачёты по нелюбимым предметам. Кое-как пересдала. Через некоторое время вернули хлебную карточку, и, как выражались в то время с высоких трибун, жить стало веселее.