Непредумышленное - Олег Скользящий

Крылья

…Фельдшеры в скорой втыкают в него иголки, он понимает — это уже серьезно,Друзья замечали кровь на его футболках, он все отшучивался, мол, просто упал на гвозди,«Заживет до свадьбы», и «мы же давно не дети»… Как и все остальные, далекий от суеверий,Но последнее время жаловались соседи — в водосток у него забиваются птичьи перья,Стал загадочен и далек, как рассвет над Сеной, и какой-то бледный, бабушке отдал кошку.Можно подумать, он точно на что-то подсел, но в конце концов просто вызвали неотложку.…Он мечется: «Доктор, мне слышатся птичьи крики!» Он стонет: «Доктор, зря вы меня раскрыли!»Сейчас он знает то, что не знает «Вики»: что двадцать — возраст роста молочных крыльев.В карантинном отсеке глупые шутки вроде: «Для тебя у Элизы совсем не нашлось крапивы?»Они думают, что заботятся об уроде, он почти уже не надеется на справедливость.…Они очень долго спорили, зубоскалили, исследовали с головы и до пят его,Он понял: они уже наточили скальпели, а крылья слабые и не помогут с пятого…Они уверяют, что будет совсем не больно, что он будет таким как все и без отклонений.В шесть тридцать по Москве и не-божьей воле его приговор приводится в исполнение.А потом он лежит на кровати и смотрит в небо — небо покрыто трещинами и побелкой.Ему не плохо. И не хорошо. Он просто не был еще никогда такой качественной подделкой.Вокруг слезы радости, сладости и гирлянды, и он как будто живой и как будто в норме,Только вскрыли его какие-то дилетанты и сшили как-то неправильно, не по форме…Не те рычаги, шарниры не те, и кожа какая-то слишком живая и липнет к телу,Ампутация душ проходит у них без дрожи в руках, но до душ им нет никакого дела.Ему трудно дышать и жить, он не смотрит новости, не верит в свой пульс и все еще бледен, ноЕго завтра спишут, точнее, наверно, выпустят. Поставят на постоянное наблюдение.Предлагают заняться вязанием или батиком. Он начинает употреблять наркотики.Они считают, что это психосоматика, прописывают какие-то антибиотики.Его снова учат, как правильно делать выдохи, как надо справляться с депрессией и апатией,Позже ставят диагноз — он из другого вида и выписывают ему на листок пять стадий.…Он жует фастфуд и смотрит хоккей по ящику, не особо волнуясь, кто выиграет: те ли, эти ли…Они режутся. Эти крепкие, настоящие, главное — чтобы в этот раз не заметили.Ему говорят, что проблемы с белками и инсулином, дают сильнодействующие препараты,Он их не слушает, он смотрит куда-то мимо, куда пролегла дорога другим крылатым,Там какие-то белые тянутся рваным клином. «Спасибо, Элиза, но мне крапивы не надо».Ему все кажется — скоро он будет с ними…

Цветочки

 Цветы — это лучшее средство от всех мировых проблем.Вот он бежит в потрепанной майке и шортиках до колен,Милый мальчик, порывистый как стрела и смелый такой,Как лев,С вишенкой за щекой.В руках у него букет, держит крепко, чтобы не растерять.Прохожие улыбаются ему вслед, ему можно дать лет пятьИли семь, в волосах его не то хна, не то золотистый лен —Сбрасывает набок прядь.Кажется, он влюблен.Пять совершенно разных цветков от всяческих суеверий.Сорваны, видимо, по дороге, может быть, даже в сквере,Цветы помогают от всех проблем, его личные амулеты.Он не надеется и не верит —Он ЗНАЕТ это.Цветы для пяти самых важных людей, против любого сглаза:Учительнице, соседке напротив, девчонке из старших классов,Тете Любе и странной тетеньке, которая иногда приходит,От которой пахнет пластмассойИ бумагами о разводе.Цветы спасают от разных бед, сегодня тоже должны помочь:Против той, что ставит ему колы, против той, что папина дочь.Против тети, которая с папой, против соседки, что орала на матьКаждую ночь.Против тетеньки, что хочет его забрать.Можно подумать, что он влюблен, но цветочки его в пыли,И не сорваны — украдены по одному с гладких гранитных плит.Такие разные, разноцветные и живые, только запах у них один —Запах свежей земли.А еще слезы и парафин.Он сделает их счастливыми. Он спешит. Часы уже отбилиШестой аккорд.Очень скоро он превратит их всех в цветочный, радужныйНатюрморт.Конечно, он их находит поочередно, дарит эти красивенькиеЦветочки.И смотрит, как медленно тикают, тикают, тикают ихСчетчики…Эту формулу он знает отлично, давно уже выучил назубок:Он видит себя год назад: вот он бежит и маме несет цветок,Цветок, что немного пахнет еловыми веткамиУ дорог…Маме можно плакать, но очень редко.А дома уже улеглась война, громовые оглушительные раскаты,Мама сидит на полу одна, хрипло шепчет, что во всем виновата.А в ушах до сих пор слышны крики отца, вой, звон посудыИ маты…Он никогда так говорить не будет.Мама радуется цветку, глаза ее становятся ласковей и зеленей,Она обнимает его очень крепко — горячая вспышка среди теней,Она хочет его спасти, уберечь, защититьОт всего, что грозит извне……Маме тогда оставалось житьСемь дней.

Вампирическое

  Брожу по посмертным спискам случайным выжившим, дезертиром, пославшим к черту святую рать. Небо мое, я твой заплутавший выкидыш, забывший, как положено умирать. Небо мое, мы будем опять хорошими, будем праздновать Рождество и не верить лжи. Небо пожалело нас, недоношенных, и выбросило на Землю пытаться жить. Небо близко так, и, брюхом касаясь башенок, рычит, поливая глупых живых людей, только нас, уже свихнувшихся и безбашенных, не запугать даже прогулками по воде, ведь на трех красавцев четвертый всегда чудовище, мы живем от любви до выстрела в двух шагах, мы сами себя послали в такие дали, что дальше просто некуда убегать.   …И ведь все еще помню, как свет розовел над башнями, взрываясь солнцем в стеклах многоэтажек. С новым утром я б зарылся в дела бумажные, всё стреляющее выставив на продажу, покрывались бы белой пеной сады весенние, и дрожал бы воздух студнем в конце июля… Небо мое, я давно утопился в Сене, и меня там не приняли, выпустили, вернули. И любое яство с привкусом металлическим, и любое лакомство красит огнем карминным…Небо, ты слышишь? Наш случай уже клинический, время шагает с миром куда-то мимо, случайным взглядом заставляя цепенеть иных, в который раз не успокоившись по сезону, наша тьма маньячит, ставит свои отметины — двойным проколом на крепко уснувшей сонной. На что надеяться, если на вечном бое мы не имеем шанса внезапно и страшно выжить?..    Небо на нас истратило все обоймы, потом отправив рапорт куда-то ниже. Куда нам до нехитрых банальных чаяний… Какой на пороге месяц какого года?.. Небо имеет право хранить молчание — ответ может стоить небу его свободы. Пусть живые верят в вирусы и проклятия, в легенды о нашем лихом комарином рое. Мы просто имеем привычку безудержно звать его, пока оно не вспыхнет и не накроет, и все мы, уже заведомо обреченные, ждем, когда же оно проснется, поднимет веки…    Но небо мое всегда почему-то черное, а последний рассвет отгорел в позапрошлом веке.

Особо опасное

«о вампирах либо хорошо, либо ничего» (с)

У него деликатный змеиный нрав, неразборчивый почерк и черный «глок».Он рефери в сватках добра со злом и чаще всех прочих бывает прав.Он не терпит капризов и грязных рук, говорит: «Все герои умрут в конце».У него французский смешной акцент и умение быстро входить в игру.Не прощает подлостей и измен, говорит, что вся его жизнь — ситком,Его пули питаются молоком — он его за вредность берет из вен.Он ходячий траурный декаданс, темнота, спокойствие и контроль.Но порой в его взгляде такая боль, словно он без гипноза впадает в транс,Говорит: «Не верь никому всерьез. Нас убили, но не списали в срок.От меня отвернулся неверный бог, и ангел-предатель покинул пост.Эту истину не утопить в вине, не вспомнить улыбок своих детей:Мои дочери рано ушли в метель, но по привычке всё снятся мне».Он глядит туда, где осенний лес подставляет шкуру под мокрый снег.Говорит: «Проклятье лежит на всех — не достучавшихся до небес.В наших венах черный холодный Стикс, нам до последней земной главыИз бездны таращиться на живых, стирая усмешки с безликих лиц.И нам больше нечего здесь беречь, некого помнить и хоронить.Над нами мойра кромсает нить, которая держит дамоклов меч,Да все напрасно…» И лишь когда он ловит мой удивленный взгляд,То, больше ни слова не говоря, встает, отрезая мне путь назад.Он берет мою руку, и быстро, вдруг, прижимает крепко к своей груди……Наберите девять-один-один! Или я внезапно сейчас умру,Или… Тихо. Страшные чудеса открывает он — гордый, немолодой…Его сердце не бьется в мою ладонь. Я читаю диагноз в его глазах.Мне чудится, будто бы он дрожит. У меня озноб или паралич.Он смотрит так, словно болен ВИЧ, в зрачках проносятся этажи —Бесконечные шахты. Его война не позволяет ему дышать…Я с трудом отхожу от него на шаг и думаю: «Что же ты, лейтенант?Нам врут о вас повести и кино… Как тебя угораздило? Сколько летПрокаженным холодно на Земле? Вам здесь стыло, голодно и темно:Чертовщина с гибелью на клыках воет в небо вечное «почему?»…Вам носить вампирическую чуму в нечеловеческой ДНКИ маяться этим…» Меня трясет. Ведь, выходит, и я для него — еда?Он смеется так, словно слышит всё. Нет. Не стану спрашивать.Никогда.

Полуночное