На сопках Маньчжурии - Михаил Толкач

— А у меня — кобыла! — Уполномоченный не скрывал своего довольства жизнью. Назвал адрес, рассказал, как найти дом.

— Забегайте, капитан! Рад был познакомиться.

— А вас-то как звать-величать? — спохватился Семён Макарович. — Извините, ради Христа!

— Голощёков Яков Тимофеевич, сын собственных родителей!

— Ещё раз прошу прощенья! — Фёдоров отдал честь и покинул оперативный пункт контрразведки «Смерш».

В поиске нужного подворья Фёдоров миновал местное кладбище. Просторная поляна, окаймлённая толстыми соснами. Пологий склон щетинился крестами, пирамидками. В мыслях Семёна Макаровича — погост над речкой. Два креста на одной могиле: отец и мать! Сгорели в одночасье, спасая колхозных телят…

Семён Макарович пересёк железнодорожные пути и вскоре был У приметной избы на берегу Селенги. Три света в улицу. Шатровая крыша. Палисадник. Дом скатан, видимо, сильной рукой: брёвна толстые, лиственничные. Углы жёстко пригнаны в лапу. Мох в пазах проконопачен хозяйски, с подворотом. На ставнях, окрашенных в голубое, нарисованы белой краской диковинные птицы посередине. Ворота подворья выглядели ладно: досочки пригнаны без единой щелочки. Из угла в угол, крест-накрест, пересечены жестяной лентой и от того казались большим потемневшим конвертом.

Калитка на мощных петлях отворилась легко, без скрипа. Под ноги капитана подкатился белый колобок, ткнулся в носок сапога Фёдорова.

— Тяв! Тяв! Тяв! — Щенок напыжился, припал к земле.

Цепью загремела лохматая с обрезанными ушами сука. Оскалилась, загораживая проход незнакомцу.

— Найда, на место! — Из сеней вышла дородная женщина, погрозила собаке кулаком: — Цыть, шельма!

— Здравствуйте! — Фёдоров приложил пальцы к фуражке. — Можно повидать Маргариту Павловну?

— На постой, чё ли? Или по какому делу? — Голос женщины суховатый. Тёмные глаза насторожены. Полными руками поправила волосы, уложенные венком на голове.

— Квартирант, если позволите. — Фёдоров осторожно обошёл щенка, оглядываясь на сучку.

— А чё позволять? Вы — Фёдоров?.. Ждём, Семён Макарович. — Хозяйка пропустила капитана в сени. Половицы заскрипели под её шагами.

Семёна Макаровича окутали домашние ароматы: огуречного рассола, привялого укропа, смородинового листа. И ещё — свежего хлеба. Словно пахнуло на него духом отчего дома.

— Печиво подрумянилось? — спросил Фёдоров, обласканный этой домашностью.

— Откель знашь?

— Запахи слюну вышибают! Как бывало в детстве, когда мамка пекла хлеба.

— Но-о! — коротко, по-забайкальски утвердила Маргарита Павловна. — Пробалабонила с соседкой — подгорело маненько. В Иволге выменяла мучицы — завела квашню…

Маргарита Павловна провела Фёдорова в пристрой. Комната окнами на речку. В углу стояла кровать под серым суконным одеялом. От никелированных спинок солнце отбрасывало зайчиков и нештукатуренные стены казались приветливее. Подле окна — столик под кружевной скатёркой.

— Умываться в сенях, — вводила в «курс» хозяйка. — До ветра — во дворе. С Найдой, думаю, поладите? За щенка она загрызет!

— Постараюсь поладить и с Найдой.

— А вы надолго?

— Служба, Маргарита Павловна… Как говорится, ходим под Богом, спим на пороге. — Фёдорова заинтересовала фотография в чёрной рамке. Три казака в лохматых папахах испуганно смотрели в объектив аппарата. Глаза широко раскрыты. Позы напряжены.

— Благоверный мой… Когда на германскую угоняли. Да соседские двое. Вон тот, с краю, мордастый, говорили, сгинул на позиции. А другой, присадистый, — Скопцев Платоша… Ветро-ого-он — поискать!.. А может, сгинули в гражданскую — сколько лет ни слуху, ни духу…

Фёдорову было неловко: затронул семейное, сокровенное! Порог не успел переступить — в выяснения пустился, сыщик неладный!

— Столоваться будете у меня иль в гарнизоне?

— В гарнизоне…

— Разумно, Семён Макарыч! У нас всё по карточкам, а с рук — всю мошну растрясёшь!

— Привык на котловом довольстве.

— Сёдни ватрушками угощу! — Маргарита Павловна улыбнулась. На полных щеках образовались глубокие ямочки.

— Сбегаю на реку! — Фёдоров бросил на стул офицерскую планшетку — Воду погрею!

— Но-о… Погода подходящая. А я тем часом стол накрою.

Тыловая стенка пристроя была затянута цветастой занавеской от пола до потолка. Заметно выпирали рёбра полок. «Что там хранится?» — прикидывал Фёдоров. Маргарита Павловна на пороге задержалась.

— Платить-то кто будет? Казна или из своего кошеля?

— КЭЧ, надо полагать…

— Квартира, значит, по службе отведена, — заключила хозяйка. Поинтересовалась, привезёт ли квартирант жену. У Семёна Макаровича защемило сердце.

— На фронте она.

— Не бабское дело! Зачем отпустил под пули?

— Сама.

— Сама… сама, дай бабе волю — убежишь в поле!

Фёдоров распахнул створки окна. Сквозняком колыхнуло занавесь, открыв полки. На них — куски горной породы, угловатые камни с блёстками.

— Мужик натаскал, — упреждая вопрос Фёдорова, пояснила хозяйка. — По баловству, считай! Ну, опять забалабонила! Майка мекает, дожидаючись дойки. Ямануха Майка — строгая у меня скотинка…

По воде разносилось эхо ребячьих голосов и Семён Макарович заспешил на речку, заранее расстёгивая ворот гимнастёрки.

…Строительный батальон — отдельная войсковая часть, подчинённая одному из Управлений Генштаба РККА — передислоцировался из Даурских степей и обосновывался в лесной низине, в стороне от гарнизона Распадковой. Личный состав — предельного призывного возраста мужики — разбили палаточный городок под соснами. Задымили костры. Заурчали автомашины. Покрикивали старшины и командиры отделений. Ругались повозочные, воюя за каждую пригоршню овса для лошадей…

Капитан Фёдоров, уполномоченный военной контрразведки «Смерш» в стройбате, размещал своё «хозяйство» в свежесрубленной землянке. Тощие папки, подшивка малоформатной газеты воинской части, скромные запасы писчей бумаги и копирки, бланки строгой отчётности…

Составление донесений и обзоров, тягучие разговоры с начальником боепитания об учёте и хранении оружия, патронов, взрывчатки, головоломки при уточнении настроений рядовых и командиров, согласование своих действий с местными сотрудниками органов НКГБ — всё это оставляло тяжёлый осадок на душе. Фёдоров от природы прямой и открытый в отношениях с окружающими, в силу служебного положения вынужден был скрытничать, утаивать истинные свои намерения и цели. Майор Васин интуитивно угадал устремления Семёна Макаровича: сменить бы службу в контрразведке на землемерство!

Завладеть же безраздельно собой чувствам «временщика» не позволял: приказано — значит нужно исполнять! И устраивайся на новом месте соответственно: привёз из Даурии стулья и двухтумбовый стол, доставил тяжёлый сейф с секретными бумагами и указаниями. Успел покрасить пол в землянке. Протёр стёкла в маленькой раме окна почти у верхнего наката. Сам поправил проводку на роликах. Попросил старшину побыстрее подтянуть линию радиосети. У порога постелил мешковину. Возле чугунной печки велел прибить лист жести: выкатится уголёк — пожар! Наведался в тайгу, что за крайними палатками городка, наломал веток багульника и разбросал их вдоль стенок землянки — сбить казённый запах карболки и отпугивать мошкару да комаров.

Управившись с «хозяйством», Семён Макарович, вспотевший в хлопотах, сел за стол. Ему и самому глянулось в землянке: основательно, аккуратно, ничего лишнего.

Отец и мать — крестьяне села Красный Яр — жили в избе над Соком. Под окнами — огромные осокори. На задах усадьбы Фёдоровых — пойма. Сливаются тут две заволжские речки: Кондурча и Сок.

В школьные годы Сеня мог часами сидеть на маковке самого поднебесного тополя. Его занимало: что там, за Чубовкой? До какой грани тянутся каменские боры, что водится в шиханах Царевщины и сосновых дачах Курумоча? В ясные дни удавалось различить каменные утёсы Жигулей, зелёный шатёр Царёва Кургана. Притягали его пытливый взор извивы Сока и изумруд лугов и выгона.

Жили Фёдоровы все годы не очень — сельхозартель Красного Яра не из богатых. Мать присоветовала: «Ехай, сынок, в Самару!». У отца оказался земляк на Трубочном заводе. Без охоты Сеня покидал родной дом, деревенских товарищей. В Самаре его устроили учеником слесаря. А позднее перевели в столярку. «Стружка лесом пахнет!» — радовался Сеня, гоняя по доске рубанок. За старательность крестьянскую и безотказность в комсомол приняли. И тут выгорело проверить свою волю: комитет ВЛКСМ отрядил в милицию! Первое подчинение личных интересов общественному долгу. Как ни противился Сеня, покорился напору. Там малость подучили и направили на участок возле Ботанического сада в Самаре. Домишки частные в зелени…

С самого начала душа не легла к службе. На Трубочном заводе речи велись о деле, друг друга понимали и помогали соседу, как в единой, сплочённой семье. Удовлетворение теплило сердце. А в милиции всякая шваль на глазах поминутно: воришки, обманщики, спекулянты, картёжники, грабители — дух томится в нудьге день-деньской!..