Я слушаю детство - Михаил Коршунов

Часто на нем катались и просто так, гуляли.

Минька и Ватя вынесли свою оконку. Вынесли и велосипед. Встали друг за другом. Минька - впереди с велосипедом и катушкой, Ватя - сзади с оконкой.

Минька впрыгнул на седло и надавил на педали. Ватя ринулся за Минькой.

Быстрее, быстрее. Один едет, другой бежит.

Оконка начала вырываться у Вати из рук. Он ее выпустил, и она устремилась вверх.

- Минька, полетела! - закричал Ватя.

Минька остановился, спрыгнул с велосипеда и бросил его на дорогу. Катушка разматывалась под ногами.

Подошел Ватя. Он тяжело дышал, на зубах скрипела пыль.

Оконка набирала высоту, помахивала хвостом.

После оконки Ватя и Минька строили еще разных змеев - гуська, витуху, дордона. Приделывали к ним тарахтушки и гуделки.

Запустишь такого змея - и слышно, как он гудит или тарахтит в высоте.

А еще можно надеть на нитку бумажный листок, и его потянет вверх - к змею. Это называлось "письмо".

Иногда ветер отрывал змея и уносил его. Приходилось заново раздобывать катушки с нитками и хвосты.

...Это было грандиозное строительство: конструировали змея-ладейку.

Был собран сложный, из дранки каркас. Оклеен не бумагой, а тонкой материей. Но самое главное - внутри укрепили свечу и накрыли стеклом от керосиновой лампы, чтобы не загасило ветром.

Стекло можно было снимать и надевать. Сделали специальные зажимы.

На простой нитке ладейку не запустишь - сорвется. Минька выпросил у деда клубок двухпрядковой крученой.

Дед готовил ее для сапожных работ - скручивал, натирал воском. Долго не отдавал - жалел. Потом махнул рукой, отдал.

Ладейку решили запускать вечером, чтобы видна была свеча, как она горит.

Минька и Ватя маялись весь день: не знали, куда себя деть. Ладейка стояла посредине комнаты, напоминала старинный летательный аппарат.

Наконец наступили сумерки. Ватя и Минька осторожно вынесли ладейку. Ее тотчас окружили ребята.

Всех поразила свеча.

- Потухнет, - сказал Гопляк.

- Нет, не потухнет, - сказала Таська Рудых. - Она под стеклом.

- Стекло не поможет.

- Нет, поможет.

- А где хвост? - спросил Лешка Мусаев.

- Этот змей без хвоста.

Минька собрался идти за велосипедом. Подъехал на грузовике шофер Ибрагим.

Ибрагим сказал:

- Ладейка, значит. И свеча в ней. А ну давайте с машины запустим!

К змею привязали двухпрядковую крученую нитку, зажгли свечу и накрыли стеклом.

Минька взял клубок и залез в кузов. Ватя с ребятами подхватили ладейку. Она светилась, будто огромный парус.

Ибрагим тронул с места грузовик. Ребята побежали, а Минька начал потихоньку разматывать клубок.

Ибрагим прибавил газу. Машину потряхивало на ухабах, и Минька боялся, что выпадет из нее.

Ребят в темноте почти не было видно, светился только огромный парус в их руках. Минька наблюдал за ним, когда он пойдет вверх, и продолжал тихонько разматывать клубок.

И парус пошел, оторвался от земли.

Минька громко стукнул в крышу кабины. Ибрагим остановил грузовик.

Парус-ладейка уплывал все дальше и дальше от земли.

Глава XII

КОЕ-КТО

Минька отправляется к гранитному камню около пекарни Аргезовых.

Хозяйки похрустывают семечками, поджидая мужей и сыновей с завода и парфюмерной фабрики.

Минька увидел Бориса. Побежал навстречу, чтобы поскорее рассказать о том, что случилось дома. Бабушка хотела разложить пасьянс: как всегда выяснить, не захворает ли кто-нибудь или каковы будут цены на базаре.

Раскладывает она пасьянс и вдруг зовет Миньку:

- Карты одной не хватает. Ты не затерял куда?

- Нет. Я не трогал.

- Бубновый валет пропал.

Бубновый валет... Все, что казалось уже в прошлом, поднялось перед Минькой.

Бубновый валет... Неужели опять что-то начинается!..

И эти цыгане, которые недавно пришли и встали табором возле кладбища. Называют себя тишиганами: одеваются как татары, носят барашковые шапки и украшенные монетками фески. И говорят на татарском языке. Минька иногда понимает, о чем говорят: "абзар... кой... олан... атланын..." (двор... деревня... мальчик... верхом...). По вечерам жгут костер, садятся в круг и, раскачиваясь, повторяют: "Ла - Иллаге - Ил - Алла".

Ибрагим сказал, что это дервиши-фанатики, что они будут твердить одну и ту же фразу о своем боге до бесконечности.

И так оно и было. Раскачиваясь все быстрее и быстрее, отчего их тени тоже раскачивались все быстрее и быстрее, дервиши-фанатики уже не просто твердили, а кричали о своем боге.

Поп Игнашка и кладбищенский сторож Ульян не выдержали, полезли на колокольню и начали колотить в обода и автомобильные колеса.

Ла - Иллаге - Ил - Алла!.. Бум-бам! Бум-бам! Ла - Иллаге - Ил Алла!.. Бум-бам! Бум-бам!

Один бог против другого.

Из слободы прибежали перепуганные люди - уж не пожар ли случился! - и разогнали цыганских дервишей и сволокли с колокольни Ульяна и Игнашку.

Минька и Борис шагают по Бахчи-Эли. Как всегда, здороваются со всеми:

- Вечер добрый!

- Добрый вечер!

Светловолосые, кучерявые, кареглазые - удивительно схожие между собой.

Минька говорит:

- Борис, у бабушки из колоды пропала карта. И ты знаешь - бубновый валет.

- Знаю. Я его взял.

- Ты?..

- Да, Митяшка. Я.

- Значит, опять Курлат-Саккал!

- Нет. Другой, который называется "кое-кто".

- "Кое-кто"?

- Ну да.

И Минька вспомнил: ведь он и Ватя слышали разговор Курлат-Саккала с цыганом (цыган тоже, очевидно, был тишиганом), что если Люба откажется с ним уйти, то получит бубнового валета. А они уйдут к Янтановой балке, где их кое-кто будет ждать.

И верно - кто же это такой "кое-кто"?

Минька погодя рассказал Борису о разговоре Курлат-Саккала с цыганом, а сам забыл. А Борис, значит, не забыл. Может быть, поэтому уезжал так часто на "кузнечике". Дома не ночевал. С ним уезжали на велосипедах и его друзья с завода. А теперь вот - бубновый валет...

Борис сказал:

- Я тут пока ошибся. Карту положи обратно бабушке в колоду.

Жизнь для Миньки началась беспокойная: Борис что-то замышляет, но Миньке не говорит. Неужели перестал доверять?

Дни шли. Цыгане по-прежнему стояли табором возле кладбища. Жгли костер. Молились. Только не так громко. Однажды утром Борис подозвал Миньку, сказал:

- Вечером встречай обязательно, - и, улыбнувшись, добавил: - Все будет в порядке, Митяшка.

Вечером Минька сидел на гранитном камне. Вроде бы ничего и не происходило на Бахчи-Эли. Но Минька догадывался, что это не так.

На кладбище проехала крытая машина. Сквозь окошки в ней Минька успел заметить милиционеров. В конце улицы остановился мотоциклист. Достал инструменты и занялся ремонтом. Протрещал мотоцикл и на соседней улице и тоже смолк, остановился.

Откуда-то вынырнул Кеца, поглядел на Миньку. Предложил сыграть в ошики. Минька отказался. Кеца сел рядом.

Минька увидел Бориса. Он шел, как всегда, легким, устойчивым шагом спортсмена. Подойдя к гранитному камню, сказал Кеце:

- Отправляйся отсюда.

- А я не хочу.

Борис взял Кецу за руку, сдернул с камня:

- А я хочу, чтобы ты отправился погулять.

Тогда Кеца отошел на несколько шагов.

Но Борис глянул на него:

- Ну!

Кеца медленно двинулся вдоль улицы.

- Нам сюда. - Борис открыл калитку, и они с Минькой оказались во дворе пекарни.

Двор и деревья - белые от муки. В углу - сторожка. Построена из необожженного кирпича калыба. Крыша плоская, с хворостяной трубой.

В сторожке когда-то жил, очевидно, привратник. А теперь доживал старость бывший хозяин пекарни Аргезов.

Говорили, что у него был сын. Но никто этого сына никогда не видел. А сам старик рассказывал, что сын умер еще "до революции.

- Куда мы идем? - спросил Минька Бориса.

- К Аргезову.

- А зачем?

- Он и есть главный всему. Он - "Бубновый валет".

- А Курлат-Саккал?

- Его сын. Теперь понял, елеха-воха!

- Как же так... - растерянно прошептал Минька.

От волнения заколотилось сердце. Сколько раз думал о главаре бандитов Курлат-Саккале, а настоящий главарь, оказывается, жил здесь, на Бахчи-Эли. Совсем рядом! Тихий, неприметный старик. Его не ловили, не сажали в тюрьму. Никто и не думал, что есть такой "Бубновый валет".

Аксюша мечтала о Дальнем Востоке, где надо бороться с маньчжурскими хунхузами и шпионами-белогвардейцами, а тем временем у всех под носом творил свои дела старик Аргезов, шпион и убийца.

Минька хотел спросить у Бориса, кто первый догадался об этом, но они подошли уже к сторожке.

Борис толкнул дверь.

Тамбура не было, и дверь открывалась прямо в комнату. Вокруг стен были разложены подушки для сидения. Потолок убран чадрами и платками. В глиняном очаге висел котел с водой.

Старик Аргезов сидел на одной из подушек. На нем была рубаха, заправленная в шаровары, и желтые туфли на босу ногу (желтые туфли - это значит: побывал в Мекке).

Он что-то писал деревянным пером, подложив под бумагу маленькую твердую подушку из сафьяна.