Палачи и придурки - Юрий Дмитриевич Чубков

— Да на черта он мне сдался!

— Тс-с! Покажись, покажись, не убудет с тебя!

Скривившись, толкнул Петька дверь кабинета, заглянул, сказал:

— Здрасьте!

Егор Афанасьевич с прокурором уже заканчивали обед, уже лично хозяин разлил кофе в чашки, плеснул туда коньячку.

— А вот и он, отпрыск! — воскликнул он. — Заходи, Петр, поздоровайся с Иваном Семеновичем.

Петька вошел нехотя, уставился на прокурора исподлобья: «Экая мерзопакостная рожа!» — подумал.

— Ай-ай-ай! — качал умиленно головой Иван Семенович, — И это тот малыш, что читал стишки про зайчишку? Поразительно! Эх-хе-хе, времечко, времечко!

«Этого борова, — думал Петька, — с одного удара не завалишь. Сала много, не пробить».

— Вот тебе и малыш, вот тебе и стишки про зайчишку, — с любовной гордостью говорил Егор Афанасьевич, — Ну ладно, иди, Петр. Скажи матери, чтоб не беспокоилась, мы уж тут сами разберемся.

Дверь за Петькой закрылась и некоторая напряженность повисла в воздухе — этакая тишина-предвестница. «Ага, — понял прокурор, — вот сейчас и выяснится, зачем приглашен, удостоин чести». Помимо его воли эта мысль напиталась иронией, и он иронии испугался, отринул ее, построжал и несмело взглянул на Егора Афанасьевича. Однако тот беспечно попивал кофеек, в рюмки подливал коньяк, потягивал его с удовольствием и, казалось, ни о чем таком серьезном не помышлял.

— Ты коньячку себе подливай, не стесняйся. Бодрит и для сердца полезно. Сосуды расширяет, — говорил он сердечно.

— Так ведь на службу еще...

— А это службе не помеха, не помеха. Граммчиков сто никто в упрек не поставит. Да! Чуть не забыл. Ты ничего такого про наш Мединститут не слышал? Данных не имеешь? Говорок какой-то нехороший... Не слышал?

— Нет, — похолодел Иван Семенович.

— Да может, врут люди. Что-то такое про заведующего кафедрой... м-м, как его... птичья такая фамилия... профессор еще... ну да, профессор Чиж. Не в курсе? То ли он на кого-то сигнализировал, то ли на него — не помню. Но что-то такое там было, — говорил Егор Афанасьевич благодушным тоном, но правый глаз его неотступно и холодно следил за прокурором.

— Профессор Чиж? — удивился тот, — Всеволод Петрович?

— Ну да, так. Медицинское светило, кажется?

— Известнейший кардиохирург, завкафедрой, директор кардиологического центра и вдруг... Невероятно!

— Что делать, слаб человек. Но я ничего не утверждаю. Я ж говорю: слушок.

— Никогда не поверю, чтобы Всеволод Петрович.., — прокурор поднял на секретаря обкома возмущенный взгляд и осекся: в левом глазу Егора Афанасьевича блеснуло что-то, — какое-то откровение.

«Эге-ге!» — подумал прокурор.

— Да и я не верю, но сам понимаешь, сигнал был, надо проверить. Может, ничего там и нет, скорей всего ничего нет, однако тем более мы должны оградить имя честного человека от кривотолков. Проверка никому не в убыток. Легкая, ненавязчивая.

— Ясно, Егор Афанасьевич, — в сомнении все заглядывал Иван Семенович на секретаря обкома: точно ли было? не ошибся ли?

— Найдется у тебя кто-нибудь? Тут ведь главное не наломать дров. Есть способные работники?

— Да найдутся. Есть у меня следователь Блохин Виталик... Виталий Алексеевич. Молодой еще, но дока...

— Во-во. Значит так: ненавязчиво, аккуратно. И о нашем разговоре никому.

— Само собой.

— Ну, договорились. А теперь за работу, пора. — Егор Афанасьевич решительно встал.

* * *

«А ведь он притворялся, будто не знает профессора Чижа! — соображал Иван Семенович, поднимаясь по лестнице в свой прокурорский кабинет. — Это ясно как божий день. Артист-то из него неважнецкий».

— Блохина ко мне, срочно, — бросил он на ходу секретарше.

«А вот в чем загвоздка — не пойму, — продолжал соображать Иван Семенович, утвердившись в кабинете за столом, подперев увесистый подбородок рукой. Зачем им профессор понадобился? Допустим, в чем-то он замешан, допустим, взятки берет с больных — допустим. Ну так что ж? Кто нынче не берет? Укажите мне на того пальцем! И уж во всяком случае, не секретарское, не обкомовское это дело — копаться в мелочах таких. Не тот уровень. Значит, с одной стороны...», — напрягал он голову до одури, но ни с какой стороны ничего придумать не мог.

— Люсенька, — раздраженно сказал он в переговорное устройство. — Я Виталия Алексеевича вызывал, где он?

— Так что, ищут, Иван Семенович. Нигде найти не могут.

— Разыскать немедленно!

«Это черт знает что, а не прокуратура! — начинал уже кипятиться Иван Семенович. — Сроду никого не найдешь на месте! Колхоз какой-то, понимаешь! Вот я вас!.., — он и кулаком пристукнул по полированной поверхности стола, но тут среди раздражительных мыслей высверкнулась одна простая и ясная. — Стоп! А мне-то что за дело? Зачем мне знать? Я получил сигнал — я провел проверку. И все! И ничего мне знать не нужно, я умываю руки!»

И он действительно встал, прошел в тесный туалет, дверь которого была ловко замаскирована под панель, и там тщательно вымыл руки и вытер.

— Ну что, — мимоходом выглянул в приемную, — еще нет Виталия Алексеевича?

— С ног сбились, ищут, — развела руками секретарша Люся.

— Ищите, ищите, — уже благодушно сказал прокурор.

Но напрасно работники прокуратуры разыскивали следователя по особо важным делам Виталия Алексеевича Блохина, напрасно названивали ему домой и в другие места, где мог бы он в этот момент находиться.

Потому что сидел в это время Виталий Алексеевич на пеньке в небольшом лесочке близ городской свалки и мучительно старался вспомнить, каким образом он здесь оказался. Голова трещала и вот-вот готова была разлететься на куски, на мелкие осколки, как граната. И такая сухость ощущалась во рту, что стоило только пошевелить языком, раздавался скрип и скрежет. Левый глаз вообще не раскрывался, правый же превратился в узкую щель, через которую мир виделся Виталию Алексеевичу расплывчатым, раздвоенным, словно чемодан с двойным дном в разрезе. Модная светлая куртка его испещрена была бурыми пятнами, и на груди медалью прилип раздавленный соленый огурец. Стряхнув его брезгливо, Виталий Алексеевич еще раз напряг мозг, попытался сосредоточиться на событиях сегодняшней загадочной ночи.

Значит так: вчера поздно