В поисках Библии: Тайны древних манускриптов - Дойель Лео

Опасная операция по вывозу манускрипта из страны под самым носом у Службы древностей, минуя железнодорожную охрану, морскую милицию, таможенных чиновников, переносит нас в знакомую область приключений. Для Баджа к этому времени подобного рода международная авантюра была более или менее обычным делом, одной из многих операций, осуществленных им в промежутках между такими занятиями, как написание книг о коптской церкви, о словаре иератических текстов, о религии Древнего Египта и планирование новой выставки в вавилонском зале Британского музея. Но в спокойном сообщении Баджа о результатах этой миссии проскальзывает нотка гордости: "Двумя неделями позже я лично вручил папирус директору библиотеки… Папирус содержал сорок колонок текста од Вакхилида, великого лирического поэта, творившего в первой половине V в. до н. э. Эксперты пришли к выводу, что копия была сделана в середине I в. до н. э. Сэр Ричард Джебб (выдающийся исследователь классической литературы) сказал мне, что, по его мнению, это приобретение стоит всех моих других приобретений для музея, вместе взятых! Произведения Вакхилида были до того момента почти совершенно неизвестны, за исключением нескольких разрозненных фрагментов".

Жемчужины в кучах мусора

А не будет ли целесообразнее и в конечном счете, может быть, экономичнее отправиться прямо к источнику и самому откапывать папирусы, вместо того чтобы покупать их из вторых или третьих рук, поощряя тем самым незаконную торговлю?

Археологические кампании Петри в Танисе и Гуробе уже дали нам первое представление о научных раскопках папирусов. Но как бы ни были замечательны находки Петри, они были скорее делом случая, а не результатом хорошо продуманного поиска. Для этого блестящего археолога папирусы вряд ли были чем-то большим, нежели приятными, но все же второстепенными результатами раскопок. И если мы не польстили чрезвычайно плодотворным махинациям Уоллиса Баджа, причислив и их к "археологии", то ни одним опытным археологом до того времени еще не предпринималась экспедиция с определенной целью поисков древних текстов, скрытых в песках Египта.

Всему этому суждено было измениться с появлением в Египте двух молодых оксфордских ученых, Бернарда Пайна Гренфелла и Артура Сёрриджа Ханта, которые четверть века возглавляли научную папирологию. Их работы в Файюме, Оксиринхе и дома, в Оксфорде, открыли новую эру в возрождении классических манускриптов, так как они разработали специальный метод для поисков папирусов. Друзья в равной мере были хорошими археологами и дешифровщиками. В 1897 г., когда им обоим было еще по двадцать с небольшим лет, они открыли для мира так называемые "Логии" — самое древнее к тому времени свидетельство о жизни Христа.

То, что принесло Гренфеллу и Ханту всемирную известность, начиналось весьма скромно. Инициативу проявил Фонд (позднее Общество) исследования Египта — организация, которая до этого в основном поддерживала археологические исследования Египта эпохи фараонов. Руководителям Фонда надоело в поисках утерянных рукописей полагаться только на слепой случай, особенно учитывая публикации Британского музея в 1891 г. и достижения Флиндерса Петри. Призывало к немедленным действиям также и то обстоятельство, что в 1890 г. местные жители предприняли в широких масштабах поиск папирусов, главным образом в Сокнопэи-Незус, на самой западной окраине Файюма, в результате чего каирский рынок был буквально наводнен различными материалами нелитературного характера.

В действиях Фонда исследования Египта не было ничего необычного или в корне нового. Вызывает удивление только то, что западные организации и ученые так долго не могли прийти к этому. Возможные участки раскопок быстро сокращались: в Египте стремительно расширялась зона земледелия, а участники самодеятельных раскопок истребляли в гигантских масштабах ценные информативные данные и вещественные материалы. Даже когда феллахи узнали о доходе, который можно было извлечь из папирусов, их грубые методы раскопок приводили к уничтожению половины обнаруженных хрупких свитков. Бесцеремонные торговцы и охотники за сувенирами также внесли свою лепту в разрушение и уничтожение рукописей.

Все эти соображения тяготели над Фондом, когда он решил субсидировать проект археологического поиска папирусов. Для раскопок был, естественно, избран Файюм, где прославился Флиндерс Петри. Файюм пользовался репутацией места, давшего огромное количество текстов, к тому же ему угрожало намечавшееся в ближайшем будущем расширение обрабатываемых земель. Фонд получил разрешение исследовать северо-восточный район, и к концу 1895 г. экспедиция была готова начать работы. Для руководства предварительными раскопками были избраны Дэвид Джордж Хогарт и двадцатипятилетний Бернард Пайн Гренфелл. Хогарт специализировался на Юго-Западной Азии, в частности на хеттских надписях, и вскоре оставил папирологию. (Позднее он руководил знаменитыми раскопками в Каркемише, где ему помогали Т. Э. Лоуренс и Леонард Вулли.)

Несмотря на свою молодость, Гренфелл был вполне подготовлен к тому, чтобы взять на себя руководство. Он с отличием сдал экзамены в Оксфорде и собирался специализироваться в экономике, когда публикация "Афинской политии" Аристотеля привлекла его внимание к греческим папирусам. Написав очерк о них, он получил стипендию на два года для поездки за границу и зимой 1893/94 г. принял участие в раскопках в Коптосе, в Верхнем Египте, под руководством Флиндерса Петри. Он начал учить арабский язык и присутствовал при покупке Петри греческого папируса нелитературного содержания, который впоследствии предоставил ему возможность продемонстрировать свое искусство издателя. Со временем он самостоятельно приобрел недостающую часть этого папируса и ряд других текстов.

С самого начала работ в Файюме Гренфелл стремился включить в группу исследователей своего друга со студенческих лет Артура Сёрриджа Ханта, который был младше его на два года. Хант, так же как и Гренфелл, по окончании Оксфорда получил статус стипендиата и изучал латинские рукописи в испанских библиотеках, но Гренфелл сумел убедить его присоединиться к нему в Египте. Таким образом, как сказал один из панегиристов Ханта, "потеря для латинской палеографии превратилась в приобретение для папирологии".

В январе 1896 г. Хант последовал за Гренфеллом в Файюм, положив начало союзу, который один их немецкий коллега назвал schopferische Einheit — творческий союз. В 1926 г. в некрологе своему другу Хант трогательно писал об их отношениях: "Наверное, не часто складывалось более тесное и гармоничное научное сотрудничество между людьми, чем то, каким было наше в 1896–1908 гг. Зимой в нашем египетском лагере мы редко видели еще какого-нибудь европейца: летом большую часть издательской работы мы делали в одной комнате. Мы обсуждали проблемы, возникающие при раскопках, трудности дешифровки и интерпретации, обменивались для сравнения копиями папирусов; то, что писал один, проверял другой". Собратья по науке прозвали их "оксфордскими Диоскурами" и "созвездием Близнецов папирологии". И в самом деле, определить индивидуальный вклад каждого из них в общую работу невозможно. Призыв Ханта на военную службу во время Первой мировой войны или затяжные болезни Гренфелла не вносили существенных изменений в их работу и, разумеется, нисколько не приуменьшали ее тщательности и выдающегося мастерства. Их совместные труды, особенно по дешифровке, идентификации, изданию и переводу находок, достигли редкого совершенства и высшей степени точности.

Они были совсем несхожи по интеллекту и темпераменту, но именно в силу этого гармонично дополняли и обогащали друг друга. Результатом была величайшая компетентность. Гренфелл был открытым, пылким, отзывчивым человеком. В обществе, в колледже, на кафедре, во время научных встреч он чувствовал себя в своей стихии. Он никогда не мог отказать, если его приглашали выступить с речью, и его таланты быстро получили всеобщее признание. Но в том, что касалось критического подхода, внимательного взвешивания доказательств и доводов, тщательной дешифровки, палеографического микроанализа и проверки источников, Хант, по-видимому, превосходил Гренфелла. Во все, за что бы ни брался Хант, он привносил сдержанную рассудительность, свойственную основательной, трезвой, трудолюбивой и глубокой учености. Это был малообщительный и несколько застенчивый, но очень деликатный и добрый человек. Потомок старинной эссекской семьи, он был благовоспитанным англосаксом, верным своему обществу и своей церкви, преданным высоким идеалам и скромным. Те, кому довелось узнать его ближе, находили, что это человек, нежно любящий близких, с довольно легким характером и весьма остроумный версификатор. Один из друзей вспоминал о нем как об "идеальном ученом, прекрасном обликом и манерами".