На сопках Маньчжурии - Олег Шушаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это надо было видеть! Приходит, значит, Сашка Пьянков к Глазыкину и говорит: 'Рано вы меня списали на свалку, товарищ майор! Докладываю: дрался, покалечил пару самураев… Летел домой, но запнулся… Пришлось присесть… Да, и хрен с ним! Прибыл для дальнейшего прохождения службы!' А командир берет блокнот и вычеркивает его из списков погибших! – так описывал эту сцену Толя Орлов.
– Тебе бы не летать, а конферансье работать, – только и отвечал комзвена. – На танцплощадке!
Но это было потом…
Неисправность в Куцепаловском самолете техники так и не нашли. Но, перебрав и перечистив все, что можно, они попробовали его завести. И им, как ни странно, это удалось. Впрочем, такое бывает.
Оставаться на аэродроме подскока больше не было смысла, и Куцепалов вернулся в Тамцаг-Булак. Это было очень невеселое возвращение. Утром он увел за собой эскадрилью, а вечером прилетел назад один. С Глазыкиным разговаривать он не захотел. Молча глянул на него и ушел в свою палатку.
А на следующий день снова был бой. И опять неудачный.
Сначала, рано утром, поступил приказ привести в боевую готовность двадцать истребителей И-15бис. Но почему-то после взлета первого звена вылет остальных был отменен. И на выполнение задания они пошли одни.
И не вернулись… Над Халхин-Голом их перехватила и сожгла шестерка самураев. Комэска-три старший лейтенант Иванченко, адъютант эскадрильи старший лейтенант Вознесенский и флаг-штурман эскадрильи лейтенант Чекмарев погибли.
Но это станет известно значительно позднее. А тогда никто еще ничего не знал. Потому что радио на самолетах не было, а по расчету времени бензин у них имелся.
Через час после Иванченко, по ранее утвержденному плану, в воздух поднялись сразу две эскадрильи – десять истребителей И-15бис и десять И-16. Не встретив противника, они благополучно сели на свой аэродром.
Однако такое развитие событий майора Куцепалова совершенно не устраивало.
Он должен был отомстить за своих погибших. И реабилитироваться за провал. И доказать самому себе что-то важное.
Доказать не кому-то, а самому себе, что двигатель в то утро не смог завестись, потому что был неисправен, а не потому что ему было очень, очень страшно… Доказать самому себе. Потому что никто, кроме майора Куцепалова, обвинения в трусости майору Куцепалову предъявлять не собирался.
Люди знали, что мотор действительно не заводился. Зря, что ли техники полдня потом в нем копались.
Но если он сам себе этого не докажет, из армии надо уходить. Или стреляться на хрен! Потому что без армии Куцепалов себя попросту не мыслил. Но трусу в армии, а особенно в авиации не место!
Вот почему сразу после посадки в полк позвонил замначальника штаба бригады капитан Иванищев и передал новый приказ:
– Немедленно вылететь двум эскадрильям в том же составе!
– Эскадрилья И-шестнадцатых к вылету еще не готова, – ответил Глазыкин.
– Вы – пол – нять! Вылететь одним И-пятнадцатым, не дожидаясь готовности И-шестнадцатых! Это п р и к а з! За невыполнение пойдете под трибунал! – рявкнул Иванищев.
– Есть! – подчинился комполка…
Потом он пожалеет об этом. Но будет уже слишком поздно.
Эскадрилью Балáшева в небо повел помкомполка майор Мягков. Это все, чем мог тогда помочь комэска-четыре Глазыкин.
– Ты уж там смотри, Павел Афанасьевич! – сказал он Мягкову.
– Не беспокойся, Николай Георгиевич! Прорвемся!
Но они не прорвались…
Потому что на десятку стареньких советских бипланов с неубирающимися шасси навалилось восемнадцать новейших истребителей противника. Ки-двадцать семь были легче И-пятнадцатых, значительно превосходили их, и в скорости, и в скороподъемности, и в маневренности. Мало того, все они были оснащены радиостанциями. Одним словом, без поддержки 'ишаков' у 'бисов' вообще не было никаких шансов…
И, тем не менее, не взирая на двойное превосходство противника в численности, советская эскадрилья вступила в бой. Десять против восемнадцати.
Исход боя был предрешен…
Во время первой же атаки был подожжен самолет Мягкова. Летчику удалось сорвать пламя в пике, но когда он шел на бреющем, японский истребитель догнал его и сбил.
В ходе той же атаки был ранен в голову командир эскадрильи капитан Балашев. Он потерял сознание, но почти у самой земли пришел в себя, сумел выровнять свой изрешеченный истребитель и, обливаясь кровью, с трудом дотянул до аэродрома…
Оставшись без командиров, эскадрилья была рассеяна и уничтожена.
Раненый комэска был единственным, кто сумел вернуться в Тамцаг-Булак.
Противник потерь н е и м е л.
5. Нас извлекут из-под обломков…
Москва, 29 мая 1939 г.
…Летчик-испытатель Герой Советского Союза майор Кравченко крутанул бочку, зафиксировал самолет и вошел в штопор. Мир закружился вокруг его верной 'ласточки' в отчаянном вихре вальса. Перед глазами замелькали рулежные дорожки, самолетные стоянки, машины, ангары…
Земля была очень близко. Когда под солнечным сплетением заныло уже совсем невтерпеж, Григорий остановил вращение и плавно взял ручку на себя. Низко просев, его истребитель перешел в горизонтальный полет на высоте едва ли в десяток метров. Разогнавшись, Кравченко свечой рванулся к солнцу.
Его руки делали привычную работу, а мысли шли своим чередом. Он давно уже привык к молчаливым беседам сам с собой. От природы веселый и общительный, Григорий не мог оставаться один, его постоянно окружали люди. Братья, а у него их было четверо, сестры, соседские парубки, товарищи по интернату, курганская комсомолия, техникумовские кореша, друзья-летчики. Но в небе общаться было не с кем и, летая на истребителях уже восемь лет, он волей-неволей научился разговаривать сам с собой. К своему собеседнику, то, бишь, к самому себе, он при этом обращался уважительно, по имени-отчеству.
'Да, Григорий Пантелеевич, жениться тебе пока рановато. Оно, конечно, можно было бы, однако лучше погодить…' – перед глазами у него до сих пор стояло безжизненное, мертвое лицо Вали Серовой.
Две недели назад в Кремлевской стене похоронили Полину Осипенко и Анатолия Серова. Урны с прахом были выставлены в Колонном зале Дома Союзов. Два дня и две ночи по Пушкинской улице шли люди. Казалось, что попрощаться со своими любимцами пришла вся страна. У подножия двух постаментов поднялся высокий холм из тысяч букетов, повязанных алыми лентами. Два оркестра, симфонический и духовой, играли без перерыва. Траурные мелодии Бетховена, Шопена, Чайковского рвали душу на части. Даже мужчины едва сдерживали слезы.
Не плакала только Валя Серова. Ее мать, еще какие-то женщины, держали ее под руки. Они не отходили от нее ни на шаг, а она стояла, отрешенно глядя прямо перед собой сухими, ничего не видящими глазами и молчала.
'Это было невыносимо…' – скрипнул зубами Григорий
Он как-то сразу сошелся характером с Анатолием. Они даже внешне были чем-то похожи. Коренастый, плотный русак и такой же крепкий и низенький хохол. И биография у них была почти одинаковая, хотя Анатолий и был на два с половиной года старше. Оба с Урала, оба – отличные спортсмены, оба – комсомольские вожаки. И в авиацию оба пришли по комсомольскому набору. Они даже авиашколу закончили практически одновременно. Правда, Серов учился летать в Оренбурге, в третьей военной школе летчиков и летнабов, а Григорий – в первой. В знаменитой Каче…
Кравченко завершил мертвую петлю в той самой точке, с которой начал фигуру, сделал энергичный боевой разворот и перешел в крутое пике, разгоняясь. Земля приближалась с нарастающей скоростью. Григорий приник к прицелу, имитируя атаку наземной цели…
Судьба свела его с Серовым не сразу, но в армии, а особенно в таком элитном роде войск, как истребительная авиация, как в деревне – все друг друга знают, или, как минимум, имеют общих друзей и знакомых. Сам непревзойденный пилотажник, Григорий много слышал о Серовском звене 'воздушных акробатов'. Но познакомились они только в тридцать шестом.
И опять все у них сходилось. Оба – летчики-испытатели, оба – старшие лейтенанты, по три кубаря в петлицах. Но Кравченко чуть-чуть опережал. Он на испытательную работу перешел раньше и уже успел получить орден. Большая редкость по тем временам, да и сейчас, впрочем, тоже.
Жаль, конечно, что дали ему не настоящий боевой орден Красной Звезды, а всего лишь трудовой 'Знак Почета', которым обычно награждали пастухов и доярок за удои и привесы. Отчего в народе к нему крепко прилепилось прозвище 'Веселые ребята'. После появления на экранах одноименной кинокартины.
Но был этот 'Знак Почета' Григорию по-своему дорог. Как знак того, что и командование, и товарищи, оценили молодого пилота по достоинству. А, ведь, чего скрывать, поначалу из-за маленького роста его и в авиашколу-то принимать не хотели.
