История Лизи - Стивен Кинг

— Идёт одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год, и мир потемнел, — говорит он.

Короткий деревянный черенок лопатки скользит между неплотно сжатых пальцев. Солнечный зайчик, отражённый от штыка, один раз ударяет в глаза Лизи, а потом рукав лёгкого костюма закрывает штык. Используя черенок как указку, Скотт рисует в воздухе перед собой трагедию времени.

— В марте Оливера Норта и вице-адмирала Джона Пойнт-декстера арестовали по обвинению в заговоре — это прекрасный мир Иран-Контрас[18], где пушки правят политикой, а деньги правят миром. В Гибралтаре бойцы британской Специальной авиадесантной службы[19] убили трёх невооружённых членов ИРА. Может, САС пора сменить девиз с «Побеждает отважный» на «Сперва стреляй, вопросы — после»?

Толпа гогочет. Роджеру Дэшмайлу определённо не по себе от этого обзора политических событий, тогда как Тони Эддингтон всё аккуратно записывает.

— Или возьмём наши дела. В июле мы выследили и сбили иранский авиалайнер, на борту которого находились двести девяносто гражданских пассажиров. В том числе шестьдесят шесть детей.

— Эпидемия СПИДа убивает тысячами, заражённых… ну, мы не знаем, сколько их. Сотни тысяч? Миллионы?

— Мир становится темнее. Кровавый прилив мистера Йейтса[20] начался. Он поднимается. Поднимается.

Скотт смотрит на привезённую, уже сереющую землю, и Лизи вдруг приходит в ужас: что, если он видит её, тварь с бесконечным пегим боком, что, если он сейчас убежит или, того хуже, у него начнётся истерика, которой, она знает, он боится (и, по правде говоря, она тоже боится)? Но, прежде чем её сердце успевает ускорить бег, Скотт поднимает голову, улыбается, как ребёнок на окружной ярмарке, рука его вскидывает лопату вверх, после чего черенок плавно скользит в неплотно сжатом кулаке, пока он не сжимает пальцы. Это любимый трюк акул бильярда, и те, кто стоит в первых рядах, оценивают его по достоинству. Но Скотт ещё не закончил. Держа штык перед собой, он вращает черенок пальцами, придавая ему невероятную скорость. Это уже просто фокус, и совершенно неожиданный, потому что вращающийся серебряный штык посылает во все стороны множество солнечных зайчиков. Лизи вышла замуж за Скотта в 1979 году и понятия не имела, что в его репертуаре есть и такой номер. (Сколько лет должно уйти на то, чтобы простая суммарная тяжесть дней, проведённых вместе, выжала всё из обетов, которые даются при вступлении в брак, — таким вопросом задастся она две ночи спустя, когда будет лежать в кровати одна, всё в том же номере мотеля, слушать собак, лающих под горячей оранжевой луной. И каким счастливчиком ты должен быть, чтобы твоя любовь обогнала твоё время?) Серебряный шар, в который превратился быстро вращающийся штык лопаты, посылает разморённой жарой, обильно потеющей толпе солнечные сигналы. Просыпайтесь! Просыпайтесь! Внезапно он становится Скоттом-Торговцем, и она испытывает безмерное облегчение, увидев хитрую (Милая, я оттягиваюсь) улыбку у него на лице. Он их подманил, а теперь будет пытаться продать сомнительный товар, который, конечно же, им не нужен. И она думает, что они его купят, независимо от того, жаркий сейчас август на дворе или нет. Когда Скотт в такой форме, он, как говорится, может продать холодный воздух эскимосам… и возблагодарим Господа за языковый пруд, к которому мы все спускаемся, чтобы напиться, и Скотт, конечно же, сейчас добавит к этому высказыванию что-нибудь своё (и он добавляет).

— Но если каждая книга — маленький огонёк в этой темноте (и я в это верю, должен верить, банально это или нет, потому что я пишу эти чёртовы книги), тогда каждая библиотека — это огромный, вечно горящий костёр, вокруг которого каждый день и каждую ночь стоят и согреваются десятки тысяч людей. Температура этого костра не четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту[21]. Здесь четыре тысячи градусов по Фаренгейту, потому что мы говорим не о кухонной духовке, мы говорим о древних пылающих печах разума, о раскалённых докрасна плавильнях интеллекта. Сегодня мы празднуем закладку ещё одного такого огромного костра, и принять в этом участие для меня — большая честь. Сейчас мы плюнем в глаз забывчивости и дадим толстой заднице невежества хорошего пинка. Эй, фотограф!

Стефан Куинсленд фотографирует, улыбаясь.

Скотт, тоже улыбаясь, говорит: «Сфотографируйте вот это. Ваше начальство, возможно, не захочет использовать этот снимок, но вы, готов спорить, с удовольствием добавите его к своей коллекции».

Скотт держит декоративный инструмент так, словно собирается вновь вращать его. Толпа ахает в надежде ещё раз увидеть это удивительное представление, но на этот раз он их лишь дразнит. Поворачивает лопату, направляет штыком в землю, вгоняет на всю глубину, поднимает и отбрасывает землю в сторону: «Я объявляю строительство библиотеки Шипмана ОТКРЫТЫМ!»

В сравнении с аплодисментами, которые раздаются после этих слов, прежние кажутся вежливыми жидкими хлопками» какие можно услышать на проходном теннисном матче на первенство школы. Лизи не знает, удалось ли молодому мистеру Куинсленду запечатлеть первую отброшенную лопату земли, но, когда Скотт вскидывает нелепую, маленькую лопатку с серебряным штыком к небу, этот момент Куинсленд точно фотографирует для потомков, смеётся, нажимая на спуск. Скотт застывает в избранной позе (Лизи успевает глянуть на Дэшмайла и видит, что этот джентльмен закатывает глаза, повернувшись к мистеру Эддингтону — Тонеху). Потом опускает лопату, держит её за черенок обеими руками и улыбается. Пот маленькими капельками блестит у него на щеках и на лбу. Аплодисменты начинают стихать. Толпа думает, что он закончил. Лизи придерживается иного мнения: он ещё только на второй передаче.

А когда Скотт чувствует, что они снова его слышат, он втыкает лопату в землю второй раз.

— Это за неистового Билла Йейтса! — кричит он. — Который всем давал шороху! Это за По, также известного как Эдди Балтиморский! Это за Альфи Бестера, и если вы его не читали, вам должно быть стыдно!

У него перехватывает дыхание, и Лизи начинает тревожиться. Слишком уж жарко. Она пытается вспомнить, что он съел на ленч: плотное или лёгкое?

— А эта лопата… — Он вгоняет штык в землю, где его стараниями уже образовалась заметная ямка, и поднимает уже полную. Рубашка на груди потемнела от пота. — Вот что я вам скажу. Почему бы не подумать о том, кто написал первую хорошую книгу, которую прочитал каждый из вас? Я говорю о книге, которая пробралась под вас, как волшебный ковёр, и оторвала от земли. Вы понимаете, о чём я говорю? Они понимали. Это читалось на каждом лице.