Очерк и публицистика - Валентин Распутин

О женственности русского характера перетолковано много. Мягкость, уступчивость, всепрощение, терпеливость, интуитивный принцип мышления, — в русской литературе и философии объявлены специфически русским складом натуры, который-де и оказался причиной наших многовековых бед, но одновременно признан предметом особого любования и гордости, как, бывает, любуются и гордятся очень красивым, хоть и очень физически и духовно слабым человеком. Иностранцы же все эти черты тем более записывают в доказательства неоспоримой женственности русских, а следовательно, их слабости по сравнению с рельефно выраженной мужественностью натуры человека западного — немца, англичанина, француза, белого американца, за которыми признается первенство в твердости, рассудительности, расчетливости, жесткости и наступательности характера. Презрение, которое питают к нам на Западе, полагая нас женственным народом, было бы для русских вполне достойно пренебрежения, если бы за этим не стояла постоянная угроза нашей независимости, вызванная искушением всякого, считающего себя сильным, напасть на слабейшего и не умеющего дать отпор. Ведь слабость народа необыкновенно притягательна для тех, кто зарится на его богатства и земли.

Каковы признаки женственности характера, которые в противовес зримой мужественности природы западного человека целенаправленно навязывают нашему сознанию как типично русские? Позаимствуем их из книги того же Вальтера Шубарта «Европа и душа Востока», тем более что этот немец с огромной симпатией относился к русскому народу и критиковал свой, немецкий, а следовательно, его нельзя обвинить в предвзятости и клевете на русских из чувства заведомой неприязни. «Противоположность между западным и восточным (русским — Т. М.) человеком проявляется как соотношение мужского и женственного. Мужской склад — это воля к власти, доминирование идеи права над идеей любви, действия над созерцанием, рассудка над чувством. Женский склад — самоотдача, благоговение, смирение, терпение. Мужчине свойственны критика, рационализм. Женщине — интуиция, восприимчивость к внушению, вера. Мужчина отделяется от всеобщего и стремится к автономии… в результате становится личностью. Женщина чувствует свою соединенность с целостным миром, она укоренена в природе, словно растение… Женщина переносит страдания легче, чем мужчина, потому что она не противится им. Она уступает им, приспосабливается. Мужчина, наоборот, упорно сопротивляется и как раз вследствие этого чувствует всю силу страданий». На основании подобных сопоставлений Шубарт делает вывод о женственной природе русской сущности.

Напор, ум, рационализм — этих приоритетов мужественности русские якобы лишены. Их удел — уступчивость, интуиция, вера, — свойства сугубо женские. По представлению Запада, русский народ по-бабьи мягкотел и иррационален, впрочем, он добр и радушен, в нем много любви, чего хладнокровный европеец напрочь лишен. А любовь и есть признак женственности характера, и это представление до сих пор питает иллюзии Запада о нашей национальной слабости. Так ли это на самом деле? Нет. Русский характер не имеет ничего общего с женской слабиной и уступчивостью. Просто мужественность нашей натуры иная, чем в характере немца, англичанина, американца. И различия эти отражены в языках русском и других народов.

В 1929 году проницательный отечественный лингвист И. А. Бодуэн де Куртене высказал гипотезу о том, что способ вычленения грамматического рода — мужского, женского, среднего в индоевропейских языках — влияет на мировоззрение носителей языков.

Так, языки с различением трех грамматических родов вводят в картину мира разделение на мужское, женское и детское начала. Весь мир в его явлениях и вещах предстает в таких языках разделенным по роду и полу, а средний род вбирает в себя понятия о детском — то есть беззащитном и кровно родном. Санскрит, греческий, латинский и все славянские языки, в том числе русский, представляют в своей грамматике такую картину мира, где род — то есть отец, мать и дитя — является призмой, через которую человек рассматривает все окружающее. Названия вещей и природных явлений, приобретая через грамматику мужской, женский или средний род, зачастую ассоциируются с образами отца, матери, жены, мужа, ребенка — сына и дочери.

В языках лишь с двумя грамматическими родами — мужским и женским — этим двум признакам живых организмов противопоставлено все неживое. То есть все, что может двигаться и изменяться, противопоставлено тому, что инертно и безжизненно. Так, в романских языках существуют только мужской и женский роды.

В третьей группе языков — в скандинавских и английском — выделяют личный род, описывающий только людей (и это мужчины, поскольку женский род грамматически не выражен), и общий род для всех остальных существ и веществ. В центре внимания грамматики этих языков личность, причем мужского пола, женское и детское начала для этих языков не существенны.

Лингвист Бодуэн де Куртене предположил, что именно на основании способа выражения грамматического рода у носителей разных языков разное и отношение к любви. В русском языке любовь предстает как суть отношения к людям — к отцу, матери, жене, мужу, ребенку, а через них и ко всему окружающему миру. Во французском языке любовь — это образ живой жизни, в отличие от неживой природы, а воспроизведение потомства рассматривается лишь как результат связи полов — пресловутый «лямур», вызывающий у русского человека отстраненную брезгливость. В английском языке любовь — это конкретное понятие о несущественной для большинства мужчин стороне жизни, с русской точки зрения — это полный цинизм, что так шокирует нас в английском слове «секс».

Итак, деление мира на три рода, которым пронизано все в русском языке, одушевляет в наших глазах весь мир, делает его живым и заставляет видеть в вещах, в животных, в отвлеченных и абстрактных понятиях признаки живой любви: Родину и родную землю русские любят как мать, дом почитают как отца. Если жилье наше — изба или хата, то в ней вновь обретаются признаки материнства. Береза, ива, осина — девицы красные, образы томящейся, тоскующей души, дуб — могучий богатырь, облако, небо, солнце — сосредоточение воспоминаний о детстве. Все в этом мире для нас одушевлено русской грамматикой — мужским, женским и средним родом, все пронизано образами, которые будят чувство любви — материнской и отцовской, супружеской, сыновней, детской. Эти образы любви многолики, и потому идеалом в нашем языке является платоническая любовь, обобщенный символ, в котором для русского человека сконцентрированы разнообразные воплощения любви. То есть мы можем сказать — я люблю Родину, мать, жену, сына, собаку, своего коня, свой дом, парное молоко, красивую одежду, умные книги, писателя Достоевского — и это все, с нашей точки зрения, любовь. Весь окружающий нас мир дышит любовью к нам. И мы, русские, дышим любовью к миру, одушевленному для нас образами материнства, отцовства, детства и связанными с ними высокими чувствами верности, заботы, доверия, жертвенности. Наша любовь всеохватна и чиста. И слова для зримого нами мира мы наполняем своей особенной русской любовью — «Волга-матушка», «Дон-батюшка», «деревня-кумушка», «город-удалец», «красавица-зорька»… И друг друга любящие сердца называют «милый» и «милая», происходящие от глагола миловать, а в русских говорах подчас вместо люблю говорят жалею.

Естественно, что столь разное отношение к любви в русском и западных народах порождало упорное непонимание нас иностранцами. Видя, как много любви в русском языке и, следовательно, в русской психологии, западные философы и политики настойчиво заговорили о «вечно-женственном в русской душе», о том, что загадочность русской души объясняется женской ее глубиной, которая находится в состоянии бабьей влюбленности, а следовательно, в хаотическом движении, аморфном развитии и непостоянстве. Исходя из преобладания, с точки зрения англичанина или француза, женского начала в русском характере, русскому народу приписывали и другие женские черты — созерцательность, долготерпение, всепрощение, кротость. Какая наивность и легковерие иностранцев — видеть чужой народ через призму собственного языка, лишенного тех качеств любви, которые свойственны русскому языку!

Исторические судьбы русского народа на каждом шагу нашей истории опровергают миф о женственности русской натуры.

Русский героизм в бесконечной череде войн, которые вела Россия, опровергает представление чужаков о нашей слабости. Ожесточенность, с какой оказывали сопротивление русские в многочисленных восстаниях против угнетения, развеивает утверждения о нашей уступчивости и податливости.

Русский мужской склад ума, способный охватывать огромные пласты природы и социума, устанавливая для них закономерности, открывая физические законы, русская изобретательность, далеко продвинувшая человечество по пути технического прогресса, — все это опровергает упреки русских в женоподобной нелогичности и неспособности мыслить.