Россия и современный мир №2/2012 - Юрий Игрицкий

Националистические лозунги начинают занимать все более заметное место в программе КПРФ; это одновременно сближает ее с ЛДПР и вызывает растущее раздражение последней – ведь именно ЛДПР первой заняла националистическую нишу во внутрироссийской идеологической конкуренции.

Партия Жириновского постоянно набирает меньше голосов на парламентских выборах, чем коммунисты; поэтому следует с осторожностью отнестись к данным ее собственных статистиков о наличии у нее более 200 тыс. членов23. Она является старейшей из неправящих партий России, наследовав Либерально-демократической партии Советского Союза (ЛДПСС), созданной в декабре 1989 г. В. Жириновским и В. Богачевым. Давно разгаданной загадкой стала поддержка ее немалой частью избирателей при абсолютном несоответствии программ и лозунгов либеральным и демократическим идеалам. Если бы эту партию возглавлял любой другой политик, кроме Жириновского (вообще любой, не только элдэпээровец), она давно ушла бы с политической сцены, а многие из националистически настроенных русских мужиков, которые традиционно составляют 65–70 % ее электората [16, с. 25], голосовали бы за КПРФ. Жириновский и националистическая риторика словно созданы друг для друга. Невозможно представить, чтобы Путин, Медведев, Зюганов, Явлинский, Прохоров, Миронов, Касьянов (далее «по списку») могли достичь сравнительного уровня эпатажа, как невозможно представить, что кто-нибудь сумел бы в подобном агрессивно-невротическом стиле проповедовать приличествующие либерально-демократической партии идеалы свободного рынка, демократии, прав человека. В качестве начальника партии обличения и протеста Жириновский уловил, чего не хотят очень-очень многие русские: а) возврата к прежней коммунистической системе; б) окончательного торжества квазикапитализма и диктата олигархического режима; в) унижения страны в мире и собственного унижения в стране. ЛДПР – классическая партия так называемого переходного периода, независимо от степени ясности, к чему совершается переход24; как только «переход» вперед ли, назад ли совершается, надобность в ней исчезает. Именно в ситуации социально-политической недоустроенности легче всего преувеличить степень национального унижения, сделать преодоление этого унижения главной задачей политики.

Априорный козырь ЛДПР в гласной и негласной полемике с партией власти – как раз в том, что последняя, представляя как бы всю Единую Россию, не может позволить себе отождествления с партикулярными этническими интересами, даже интересами главенствующего этноса. Но это преимущество не может восполнить уязвимость партии из-за откровенной декларативности, неосуществимости и противоречивости ее социально-экономической и внешнеполитической программ. Парадоксальным образом «союзниками» ЛДПР являются те силы, против которых она выступает наиболее ожесточенно – США, НАТО и радикалы-исламисты в России; не будь их популистский пафос Жириновского оказался бы урезанным вполовину.

С точки зрения практической политики и развития политической системы все эти идеологические нюансы не имеют никакого значения. Жириновский и жириновцы оппонируют правящей партии и первым лицам государства по существу только во время выборов. Как отмечает А.В. Макаркин, «после 1993 г. Жириновский успешно сотрудничает с Кремлем, проявляя почти безграничную способность договариваться» [19].

История КПРФ и ЛДПР свидетельствует: не выигрывать (это нереально), но просто составить конкуренцию партии власти могут только сколько-нибудь радикальные организации. Не экстремистские, но и не строго центристские. Масштаб социальной базы позволяет зюгановцам и жириновцам пройти в парламент, не больше.

При более низком чем 5 % проходном цензе в Думе могли бы оказаться (как было когда-то) партии правой, действительно либерально-демократической направленности. Но даже в этом случае они, наподобие пресловутого «офисного планктона», представили бы собой не более чем парламентский планктон. У правых нет ни оригинальной привлекательной для масс идеологии, ни (в силу этого) сколько-нибудь широкой и прочной социальной базы, ни ярких лидеров (Михаил Прохоров только проходит телепробы в этом амплуа). Последним претендентом, хоть и не очень сильным, на роль харизматического вождя мог бы стать Г. Явлинский, политик более близкий по своим воззрениям к европейской социал-демократии, чем к либералам, и потому «зависший» в политическом пространстве. Если Жириновский и ярый национализм искали друг друга и нашли, то Явлинский и социал-демократия, похоже, и не искали друг друга. Когда социал-демократическое знамя России подхватил Горбачёв, Явлинскому было уже поздно вклиниваться в эту нишу – да и как бы он порвал со своим детищем «Яблоком»?

Как говорилось выше, Кремль допускал возможность опоры на две взаимоподдерживающие и взаимозаменяющие партии власти – право– и левоцентристскую. Эта модель двухпартийной системы по образу и подобию США, либо Западной Европы какое-то время сидела в умах кремлевских идеологов и политтехнологов. Плодотворной, однако, ее с самого начала нельзя было назвать по крайней мере по двум причинам. Во-первых, она дезориентировала бюрократию – главный административно-управленческий опорный столб Кремля. Во-вторых, традиции и опыта двух опор власти у России не было никогда и это раскалывало электорат партии власти, раскалывало отнюдь не в идеальной и потому нереальной половинной пропорции, при которой другим партиям не оставалось социальных ниш, а в неравной пропорции, при которой в борьбу вмешивались другие партии.

Допустимо и такое объяснение, почему, создав под себя две партии, режим стал ощутимо поддерживать лишь одну, ЕР: одновременная поддержка левоцентристской и правоцентристской организаций в российских условиях резкого социального раскола неизбежно привела бы к необходимости выбора между ориентацией на средние и низшие социальные слои, либо на крупный бизнес вместе с чиновничеством.

Выбор стал очевиден уже тогда, когда была создана «Справедливая Россия». Выяснилось, что, вмешавшись в электоральную борьбу, она не столько отбирает голоса у неправительственных партий, сколько разжижает властный электорат на федеральных и региональных выборах. 37,5 % голосов, полученных ЕР на выборах в Госдуму в 2003 г., были сочтены недостаточными для партии власти. Перед следующими выборами в 2007 г. на чашу весов, определяющих силу ЕР, была брошена решающая гиря – лидером партии официально стал Путин, возглавивший ее список. Однако социальная ориентация «Справедливой России» способствовала тому, что ее численность, сильно уступая «Единой России», была выше, чем у других партий – 414 558 членов в мае 2011 г. по данным сайта Министерства юстиции РФ.

Стремясь оправдать свое название, С. Миронов и другие руководители «Справедливой России» ставили акцент в своих программных документах на необходимости сильной социальной политики, учитывающей интересы пенсионеров и малоимущих слоев населения в целом. Не став в полной мере выразителем интересов этих слоев, СР тем не менее вместе с КПРФ способствовала тому, что социальная проблематика оставалась в центре политических дискуссий. В законотворческой парламентской деятельности, однако, эсеры практически всегда поддерживали предложения «Единой России», снискав себе репутацию ее верной приспешницы. Пожалуй, ближе к истине мнение, что главной идейно-политической нишей СР стал «умеренный протест», а именно «ориентация на избирателя, который в целом лоялен власти, но хочет “наказать” ее за недостаточное внимание к социальным вопросам или слишком навязчивую избирательную кампанию» [16, с. 63]. Реагируя на финансовый кризис, эсеры предлагали снижение налогов на малые предприятия и установление налоговых льгот для реального сектора экономики.

Поиск «оптимальной, золотой середины между критикой и лояльностью власти» [там же, с. 64] стоил «Справедливой России» недоверия избирателей и холодного отношения власти. Такое «подвешенное» положение не устраивало и самих эсеров; понимая, что потеря самостоятельности может в конце концов обернуться для них политической смертью, они предпочли усилить критику президентского курса и ЕР. Отчуждение между Кремлем и СР нарастало и из вербальной сферы перешло в сферу действий. По инициативе ЕР в мае 2011 г. С. Миронов был отозван с поста председателя Совета Федерации. Оправдывая этот акт, эсеровский ренегат, вице-спикер Госдумы А. Байбаков, вышедший из партии 21 июля 2011 г. и вступивший в детище Путина и ЕР «Общероссийский народный фронт», заявил, что не желает состоять в партии «борющейся за место под солнцем» и выбравшей «курс на войну с “Единой Россией”»25.

Соответствует ли это действительности? Ведь если одна из двух проправительственных партий объявляет «войну» другой, это значит, что в монолитности режима появилась трещина, пусть и небольшая, и надежда на реальную многопартийность возрождается.