Россия и современный мир №2/2012 - Юрий Игрицкий

Равным образом не укоренились в России партии правой либерально-демократической ориентации (читатели понимают, что ЛДПР – не в счет). После захватнической приватизации и резкого социального расслоения, обнажившего в 1990-х годах бедность и нищету основной массы населения, либерализм стал еще бóльшим жупелом для россиян, чем диктат старой КПСС. В России не могли образоваться и прижиться партии не только откровенно либерального толка (наподобие североамериканских), но даже умеренно либерального (наподобие ХДС и ХСС в Германии).

Поистине драматическое положение дел: народ не принимал либералов и не понимал социалистов!

Это означало, что шансов на формирование классической двухпартийной системы в России было крайне мало или не было совсем. В многопартийном спектре находили свои ниши женщины, пенсионеры, «зеленые», регионалисты – но это были небольшие ниши, неспособные стать постоянными структурными элементами системы.

Поскольку логика складывания такой ситуации выявилась довольно быстро, столь же быстро обозначилась возможность власти вмешаться в процесс. Необходимо совершенно ясно понимать, что власть (президент, правительство, представительные органы, чиновничество) после распада СССР и крушения советской системы не была партийной, как в исторически сложившихся однопартийных и многопартийных государствах. Она была некоммунистической и антикоммунистической, но не имела собственной партийной принадлежности. Следовательно, власть сама могла обрести партийность, создав организацию, которая шла бы на выборы под ее знаменами ради ее же сохранения и упрочения – партию власти.

Государственная власть и партии были не раз обручены в истории – по-разному. Принято считать, что в тоталитарных режимах функции и поля деятельности власти и партии во многом совпадали и это в наибольшей мере относилось к советскому государству и КПСС. Данное представление подлежит уточнению, поскольку апогеем тоталитарного правления в СССР был период сталинизма, когда правили сам диктатор, репрессивные органы и уж в третью очередь КПСС; апогей же партийного правления – послесталинский период, когда уже не было диктатора, масштаб репрессий резко снизился, а административные функции КПСС необычайно расширились. Но отнесение КПСС (как и NSDAP в гитлеровской Германии) к категории тоталитарных партий прижилось в исторической и политологической литературе. СССР и нацистская Германия были однопартийными государствами, в них почти полностью совпадали форма и методы правления.

Роль и функции гегемонистских партий существенно отличались. Сам этот термин был введен польским социологом Е. Вятром применительно к ПОРП в коммунистической Польше. «Гегемонистская партия не допускает ни формального, ни фактического соревнования за власть», – разъяснял классик партологии Дж. Сартори, воспринявший термин [30, с. 230]. Он же ввел и другой – «доминантные партии» [там же, с. 192], охватывающий такие разные организации как Индийский конгресс, партии французских радикалов и скандинавских социал-демократов, а также Институционно-революционная партия Мексики, правившая страной с 1920-х по 1990-е годы (которую он одновременно причисляет и к гегемонистским партиям).

Во всех случаях политические курсы государства и политические программы партий были либо тождественны, либо тесно взаимосвязаны. В контексте текущего анализа важно, однако, не это, а то, что гегемонистские и доминантные партии могут формировать (и де-факто формируют) государство в соответствии со своими программными целями; партия же власти сама формируется государством (более конкретно – верховным правителем и его окружением) как инструмент политического действия. И поскольку в новой России власть институционально и идеологически вышла не из партийных программ, а непосредственно из борьбы политиков и политических сил, рано или поздно задача создания клиентелистской организации, связанной уставом, программой и правилами членства, должна была встать в повестку дня. Если, по М. Веберу, в Англии XIX в. партии возникли как «свита аристократии» [3, с. 672], то в России конца XX в. в такой «свите» стали нуждаться те, кто заняли высшие государственные посты после краха советской системы и 70-летнего господства КПСС (конечно, в «свите», соответствующей эпохе «восстания масс», господства СМИ и технологического совершенства).

Мысли о необходимости приобретения или создания своей партии, вероятно, стали посещать власть предержащих еще в период начала либеральных реформ и противостояния президента Ельцина и Верховного Совета РФ. В неустойчивой социальной и политической ситуации тех лет новая исполнительная власть нуждалась в организационной консолидации своих сторонников. «Гражданский союз», возникший летом 1992 г., и «Выбор России», созданный в конце 1993 г., были размытыми прообразами партии власти, не став, однако, таковой уже в силу того, что представляли собой не партии, а блоки, объединявшие разномастные течения во главе с несогласными между собой, а то и соперничающими лицами [см., напр.: 12в, с. 37–40; 22, с. 139–144, 168–174].

Когда же противостояние президента и парламента закончилось победными президентскими залпами по Белому дому и последующим принятием пропрезидентской Конституции Российской Федерации 1993 г., власть могла в более спокойной (несмотря на войну в Чечне) социальной обстановке поразмыслить о том, какая партийная система наилучшим образом способствовала бы ее стабильности. Мировая история подсказывала, что системы с двумя крупными соперничающими партиями в окружении мелких более устойчивы, чем системы с бóльшим числом крупных партий – об этом свидетельствовал опыт (устойчивости) Великобритании, США, с одной стороны, и опыт (неустойчивости) Веймарской Германии и республиканской Испании – с другой. Не исключается, что первоначально российская элита склонялась именно к этому варианту: исполнительная власть опирается на две партии, из которых одна уж точно победила бы на выборах, а другая – составила бы костяк неантагонистической оппозиции. Место таких партий должно было бы находиться в центре политического спектра, а вместо идеологических коннотаций в названии обязательно должно было фигурировать слово «Россия». Тем самым такие партии заявляли неотзываемые претензии на государственничество и всероссийскость.

Но таких партий не было (не возникли, не вызрели, не получились – выбирайте любое слово), и на вершине политической пирамиды пришлось опять-таки довольствоваться блоками. В парламентских выборах 1993 г. приняла, правда, участие Партия российского единства и согласия (ПРЕС), но она представляла региональные власти в большей мере, чем центральную («вертикаль» власти еще не была выстроена, да Ельцин и не прилагал к этому особых усилий, скорее заигрывая с регионами, чем опираясь на них). К тому же эта партия получила на выборах всего 6,7 % голосов. «Выбор России» получил значительно больше (15,5 %), но проиграл ЛДПР Жириновского (22,9 %). Разве на это рассчитывали президент и правительство?

В апреле 1995 г., в преддверии выборов в Государственную думу второго созыва, Б.Н. Ельцин призвал к созданию двух центристских блоков – правоцентристского (который возглавил премьер-министр В. Черномырдин) и левоцентристского (руководить которым взялся председатель ГД И. Рыбкин) [12, с. 93]. Это был замысел опоры президента не на согласие центра и периферии (федеральный консенсус), как в 1993 г., а на поддержку условно либерально и социально ориентированных политических сил (социальный консенсус). В этот момент идея двух опорных колонн власти, по-видимому, достигла своего апогея. Однако она оглушительно провалилась на практике. Правоцентристский блок «Наш дом – Россия», хоть он и был представлен, помимо Черномырдина, такими известными людьми как Н. Травкин, А. Шохин, Н. Михалков, собрал всего 10,1 % голосов (у КПРФ было 22,3 %, а у ЛДПР – 11,2 %). Второй блок и вовсе распался еще до выборов.

Призрак двухпартийной системы еще раз замаячил на горизонте во время подготовки и проведения выборов 1999 г. Но на этот раз речь шла уже не о намерениях власти держаться на двух относительно солидарно шагающих «ногах», а о полной рассогласованности, соперничестве «ног». И перемены за минувшие четыре года были настолько велики, что соперничество за места в парламенте шло не между «Нашим домом» (потерявшим авторитет после ухода из правительства Черномырдина) и левыми силами, а между новым блоком «Отечество – вся Россия» (ОВР), руководимым мэром Москвы Ю. Лужковым и бывшим премьер-министром (с сентября 1998 по май 1999 г.) Е. Примаковым, и избирательным движением «Единство», именовавшимся также блоком «Медведь», которым формально руководил С. Шойгу, фактически – Ельцин и его премьер-министр и будущий президент В. Путин.