Прозрачные и непрозрачные мысли - Виорэль Михайлович Ломов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***
Если прежние культуры – это целые плодородные пласты под ногами, то современная культура – пыль и грязь, навоз и трупы. Впрочем, то же самое было и с предыдущей культурой, и перед ней, и перед той… Пыль и грязь, навоз и трупы, наслаиваясь, и дают плодородный слой чернозема. И только мы все, перегнивая, даем всходы, которые не увидим.
***
Национальная идея, как и Бог, существует лишь в непроявленном состоянии, и не поддается человеческой оценке и определению. Национальная идея не может быть формализована, ограничена человеческим словом. Назови имя Бога – и ты убьешь Его. Сформулируй национальную идею – и ты сочинишь по ней реквием. У национальной идеи нет границ в пространстве, нет глубины во времени. Она временна и одновременно вечна. Национальная идея – это дух нации, который человеку не дано увидеть, а нации дано лишь воплотить. А нет духа – и нация рассыпается, как песок. Остается чернь, выясняющая, что такое национальная идея. А потом приходит Черный человек и заказывает по ней реквием.
Когда дух нации здоров – нация здорова, если же он болен – нация больна, и никакие «доктора» не в состоянии поставить диагноз и предложить лечение, кроме возрождения национальной идеи. Вторая молодость бывает, но она, скорее, первая старость. Так и с национальной идеей. Если первая была православная, то вторая – одно лишь словоблудие.
Порядковый номер культуры
Когда говорят, что живут в таком-то микрорайоне, доме таком-то, а квартира № 471, сразу представляется узник концлагеря с личным номером.
О писателях, художниках, музыкантах
По завещанию Бернарда Шоу, его прах был смешан с прахом его жены и развеян в их саду в Эйот Сент-Лоренсе в 1950 году. Отметил ли в последующем садовник какие-то изменения в саду, или все шло своим чередом? Неужели тени зыбкие не ходили, невиданные ранее цветы не расцвели?
***
12-й съезд писателей России в 2003 году состоялся на родине Тургенева, Бунина, Лескова, Тютчева, Фета… Это не был съезд победителей, но он не был и собранием дальних родственников. Каждый писатель достойно представлял себя в русской литературе, присутствие которой, благодаря памятникам, прекрасно ощущалось на орловской земле.
Экспресс «Москва – Орел» пришел уже ночью. Перед гостиницей толпа подростков, взрослые. Встречают – как пришельцев из «золотого века». Страшно подумать.
После «пьяного» поезда как чумной. Водка и закусь, песни и пляски, планы и замыслы, выяснение «ху из ху» – кто говно, а кто еще нет… Рев и хохот, топот и гром. Трактир на колесах. Угомонились чуть-чуть уже, когда подъезжали. Глаза, отсверкав, стали стальными, а у многих, как у рыб, никакими. И все наглей и презрительней поглядывали на властителей дум охранники и проводники. Вроде бы, что тут такого, да как-то не так. Вспомнил вдруг Пушкина: съезжались гости на дачу…
Пока добирались от вокзала до гостиницы, было муторно и стыдно. Споткнулся на ступеньках, на которых трудно было споткнуться. Казалось, спину прожигают насмешливые взгляды подростков, которые пришли на встречу со словом, а увидели бессловесное стадо туристов, спешащих занять номера.
А потом смурые очереди к администратору, к столам, где выдавали номерки, бирки, программки, женщина с чайником, обносившая гостей чаем в пластиковых стаканчиках. С нее, будь это съезд художников, точно написали бы «Девушку с чайником». От разных партий выдали пакеты с книгами, а от Жириновского еще и майки «ЛДПР». Хотелось спать, и не только потому, что в Новосибирске уже утро, а чтоб забыться от впечатлений первого дня. Но неугомонные писатели все орали в номерах, орали в коридорах, в 2 ночи пошли «ужинать» в ресторан – там их ждали накрытые с вечера столы. Ужинали и орали до утра.
Как проснулся, подумал: хватит высокого, еду домой. Но потом усмирил себя и остался.
Увидел памятники тем писателям, послушал, поговорил с этими, прошелся по Орлу, побывал в Мценске, Спасском-Лутовинове… И понял главное – ради чего, собственно, и стоило туда съездить. Только в такой орде, в таком нашествии и может родиться истинно человеческое, истинно народное произведение, которое будут читать не только критики, но и читатели, точно такие же горлопаны и босяки, которым страшно обидно за Россию, страшно одиноко и скучно без слова на этом свете. Не менее чем Гоголю на том.
***
Вечером в холле гостиницы между поэтами завязался диспут – о Маяковском и Лиле Брик, ведьма она или не ведьма, о Есенине и Айседоре Дункан, ведьма она или нет, о Пушкине и Наталье Гончаровой, ведьма она или нет. Чаще других звучали слова «поэт» и «ведьма», отчего стало, в конце концов, не по себе, хотя все и порядком напились. При этом слово «поэт» вроде как не нуждалось в доказательствах, а «ведьма» нуждалось. Поначалу его доказывали, пока всем не надоело, а потом стали читать стихи Маяковского, Есенина, Пушкина. И будто все оказались околдованные стихами. Может, оно так и было. Женщины с незапамятных времен околдовывали поэтов, и те создавали стихи-заклятья, околдовывая ими потомков, которые читают их уже другим женщинам, таким же ненаглядным колдуньям…
***
Где поэзия, там и проза. Говорили о нашей и западной литературе. У нас все патриархально, жертвенно. Пиетет к старшим. Судьба и интрига прошивает несколько поколений. У них все эгоистично. Герой и, как приложение к нему, его друзья, враги, любовницы. Деды, родители, дети – так, фон, оттенки. Там редко найдешь мастерское описание старика. А у Толстого – екатерининский вельможа Безухов, умирающий, никакого действия, но какая глыба! А старик Болконский – не у дел, но какой дух! А распутный старик Карамазов у Достоевского – куда до него героям Пруста или завсегдатаям «Мулен Руж»! Западный дух – дух сиюминутной победы, выгоды, наслаждения, которому не нужна глубина, уходящая в могилы, и высота, уводящая к небу. Он нам и на дух не нужен.
***
Сарсапарель – что это? Оказывается, это то же, что сассапариль. А сассапариль – то же, что и смилакс, род лиан семейства лилейных. И откуда еще узнать об этом, если б не роман Герберта Уэллса «Человек-невидимка» да потом энциклопедический словарь. На бутыль с сарсапарелью Невидимка
