Избранное - Вильям Хайнесен

— Ты все болтаешь, болтаешь, — вдруг сказала Лива.

Сигрун в изумлении уставилась на нее.

— Я хочу… я пришла с дурной вестью, — сказала Лива.

Сигрун отложила нож и вилку и склонила голову набок.

— Это… Юхан?

Лива вынула было письмо, но быстро спрятала его на груди.

— Его будут оперировать, — сказала она. — Как только он наберется сил.

— Боже ты мой… — Сигрун задумалась, забыв о чае. — Операция — это у них самая последняя мера.

— Да, конечно, — проговорила Лива. Она быстро повернулась и вышла не попрощавшись.

— Лива! — крикнула ей вслед Сигрун. — Лива!

Лива шла прибрежной улицей к городу. Кусала губы, ощущая соленый вкус во рту. Терпко пахло гниющими водорослями. Она вдыхала этот запах, напоминавший ей время — теперь такое далекое, — когда строился их дом и они приходили сюда с Юханом, и здесь рождались их чудесные планы на будущее.

Из города доносилась обычная разноголосица звуков, ковер, сотканный из песен и шума, ритмичный топот в дансинге Марселиуса — словно вышитый по нему узор.

Лива медленно направлялась к городу, миновала «Капернаум» — молельный дом религиозной секты. Темное и тяжелое здание в этот влажный вечер казалось вымершим, но внутри оно было наполнено светом и музыкой фисгармонии. На минуту Лива остановилась и прислушалась. Потом быстро пошла дальше. Было девять, и почти изо всех домов вдоль улицы доносился глухой бой лондонских часов. Когда он замолк, начались последние известия. Во мраке слышались удары молота и шум с верфи Саломона Ольсена, песни и веселые звуки гармоники с судов. И из солдатских бараков тоже неслись песни, крики, звуки волынок. Сегодня пятница — в этот день у солдат получка и пьянка, а у матросов — танцевальный вечер. Среди всего шума по-прежнему можно было различить тяжелый топот танцующих под старинную хороводную песню в заведении Марселиуса. Лива свернула на главную улицу, песня о викингах приблизилась, старинная песня о битве при Ронсевале. Пел Ивар, это его любимая песня, и он — один из лучших запевал во всем Змеином фьорде.

Но вдруг танцевальную мелодию заглушили высокие резкие голоса, которые пели псалом под аккомпанемент скрипки. Лива узнала голос Симона-пекаря — это он и его приверженцы заняли позицию перед входом в дансинг. Она подошла ближе, примкнула к маленькой горстке людей и сразу же почувствовала себя на месте. Здесь она была среди своих, здесь чувствовала себя уверенно, как на острове среди бушующего моря. Псалом закончился, Симон вышел вперед и начал говорить. Она не могла сосредоточиться на том, что он говорил, но от звуков его голоса ей становилось хорошо и спокойно.

Внутри было тесно. Когда кто-нибудь отодвигал светомаскировочную штору, повешенную как дверь, видно было толпу танцующих, которые медленно двигались по пыльной и дымной комнате. Людской поток перед дверью не прекращался, но никто не останавливался послушать проповедь пекаря. Карманные фонарики вырывали из толпы лица: моряки, солдаты, девушки. Вот два очень смуглых лица, словно выбитых из тусклого металла, очевидно матросы — индийцы или арабы. Вдруг Лива увидела лицо Магдалены. Магдалена здесь, в городе… В первый же вечер? У нее кольнуло в груди, и она растерялась. Закрыв глаза, изо всех сил старалась вникнуть в смысл речи Симона.

Это были суровые слова, от них становилось больно, в них говорилось о наказании, которое мы сами навлекаем на свою голову грешными и бездумными деяниями, о приближающемся грозном часе, когда господь покажется в облаках и наполнит сердца людей страхом и отделит козлищ от овец. Нужно быть как дева мудрая и держать наготове свой светильник.

— Мой светильник заправлен! — раздался голос из темноты, и яркий луч света осветил лицо пекаря. Симон смотрел на луч, не смущаясь, не гневаясь, его резкий профиль выделился из мрака и вдруг снова исчез, а голос его все звучал в темноте, и в его призыве крылась суровая неумолимость.

7

Ивар был ведущим в танце. Он один из немногих знал наизусть длинную многословную песню, строфы лились из его рта, словно из неиссякаемого колодца, обветренное и усталое после бессонной ночи лицо лоснилось от пота, его мучила жестокая жажда. Когда песня была допета, он вырвался из цепи танцующих и пробился к бару. Здесь тоже была толкотня, на длинных скамьях вокруг грязного стола теснились матросы и солдаты, пившие пиво, но Ивару сразу же освободили место, и щедрая рука наполнила его стакан пивом и джином.

Кто-то толкнул его локтем:

— Послушай Енса Фердинанда, он говорит политическую речь.

Ивар повернулся и увидел Енса Фердинанда, горбатого наборщика, он поднялся на скамью и разрезал дымный воздух длинной серой рукой. Глаза чернели на бесцветном лице. Енс Фердинанд был тихим и застенчивым человеком, но иногда на него находило, он напивался и держал громкие речи. В последнее время это случалось довольно часто. И вот из его уст потоком текли слова, которые видишь только в книгах и газетах и которые простых людей сбивают с толку, подобно деньгам в иностранной валюте. Вообще-то было понятно, чего он хочет. Одни кивали ему, соглашаясь, другие смеялись над занятным парнем, третьи злились, угрожали, посылали его к чертовой бабушке. Енс Фердинанд говорил, как проповедник, но содержанке его речи никак нельзя было назвать божественным.

На этот раз он выступал против войны… войны, в жертву которой приносят невинных людей, чтобы горстка миллионеров в разных странах стала еще богаче.

— Войну используют спекулянты, фабриканты оружия! Это ради них убивают миллионы людей, — кричал он, — борьба идет вовсе не за родину! Они проливают крокодиловы слезы, говоря о родине, чтобы завлечь людей в ловушку! И у нас то же самое, никакой разницы, и здесь богатые спекулянты, горстка власть имущих хочет приобрести еще большую власть за счет смерти и опасности, грозящей другим!.. Это за них умирают люди… якобы во имя родины!..

— Тебя, во всяком случае, никто не убьет, Енс Фердинанд! — возразил кто-то из присутствующих. — Тебе-то ничто не угрожает, уховертка ты этакая!

— Слыхали ли вы что-либо подобное! — крикнул второй. — Вот как этот большевик честит наших лучших людей!..

Голос принадлежал высокому молодому человеку в клетчатом спортивном костюме, в больших роговых очках. Это был Бергтор Эрнберг, скальд, как кое-кто называл его. Бергтор работал бухгалтером у Саломона Ольсена и был председателем молодежного союза «Вперед».

— Скотина! — презрительно прошипел наборщик.

Бергтор угрожающе повернулся к нему.

— Не надо, не надо! — умолял старый Марселиус, хозяин. Он нервно переминался с ноги на ногу. — Енс Фердинанд выпил и не знает, что говорит! Ведите себя спокойно, как порядочные люди! Стоит ли обращать внимание на пьянчужку?

Маленького наборщика стащили со скамьи. Его сосед налил ему до краев и поставил перед ним стакан:

— Пей и заткни глотку! — Он продолжал покровительственным тоном, обращаясь ко всем собравшимся: — Енс Фердинанд, черт меня возьми, самая светлая голова среди нас, он стоит пятерых учителей!

Енс Фердинанд залпом осушил стакан.

— Правильно! — крикнул приободрившийся Марселиус и потер свою жиденькую козлиную бородку. Так оно и должно быть. Веселые, приятные люди!

Но вскоре между наборщиком и скальдом снова началась бурная перебранка, и вдруг Бергтор, указав острым пальцем на горбуна, закричал:

— Говорят, ты шпион! Слыхал? Для кого ты шпионишь, паскуда, расскажи лучше об этом!

Но тут поднялся с места Ивар и основательно встряхнул скальда за плечи:

— Кто, дьявол тебя возьми, говорит, что он шпион? Ты и говоришь, дерьмо этакое! Берегись, мы тебе не девчонки из конторы Саломона Ольсена.

Бергтор не то захохотал, не то заревел:

— Послушайте-ка его, графа с хутора Кванхус! Не оттого ли ты заболел манией величия, что тебе доверили править яликом Оппермана?

Ивар сжал зубы и произнес тихо, но внятно:

— Если ты хочешь еще что-то сказать, выйдем на минутку за дверь, а если не смеешь, то сиди и заткнись!

Бергтор закурил сигарету и насмешливо выпускал дым.

— Что ты, черт возьми, себе воображаешь? — сказал он. — Иди на свой хутор и там строй из себя Муссолини, там это получится лучше.

— Не надо, не надо! — кричал готовый расплакаться Марселиус. — Не надо ссориться, прошу вас!

— Никто и не ссорится, — ответил Ивар. Он спокойно повернулся к Бергтору и спросил: — Пойдем за дверь или нет?

Бергтор затянулся сигаретой и с улыбкой спросил:

— А что, ты хочешь передать мне привет от генерала Бадольо?

Кто-то засмеялся. Ивар тяжело дышал. Но вдруг потерял самообладание и так ткнул Бергтора кулаком в грудь, что тот свалился на пол.

— Не надо, не надо! — повторял Марселиус, теребя свою бороду.