Самая крупная победа - Виктор Пушкин

В комнату заглянула мать.

— Простудишься, — увидев открытую форточку, сказала она.

— Нет, мам! Не мешай…

Она покачала головой, затворила дверь, а я, снова отойдя на середину комнаты, стал вначале осторожно, потом все смелее и смелее и все меньше ощущая боль, делать зарядку. Правда, увлекшись, я несколько раз стукался то о книжный шкаф, то о стену или стол, шипя, тер ушибленное место, но не отступал. Вскоре мне было совершенно не холодно и ничего не больно. А когда я, разогревшись окончательно (вот почему все в зале называли зарядку разогревом), вышел на кухню, дядя Владя, сидевший в своей меховушке у окна, подозрительно спросил:

— Чего это ты сегодня такой красный?

Мать обернулась, ахнула:

— Геннадий!

Я посмотрел на свой живот: верно, красный. Ответил:

— Да так, мам. Я же делал зарядку. А сейчас отойди от раковины, я умываться по пояс стану…

— Ты с ума сошел! Такой холод!

— Мам, ну нам же так велели. Понимаешь?

— Это где вам так велели? — сразу заинтересовался дядя Владя.

Я промолчал. Тогда он, понизив голос, сказал (мать как раз в комнату пошла):

— Эх, малый, чем по пояс-то зря мыться-полоскаться, Митьке бы шею намылил! Весь сарай наш изломал…

«Вот для этого-то и хочу! Просто так сильным не станешь!..» — едва не проговорился я, но сдержался, подошел к раковине, открыл кран, подставил под струйку палец. Ух ты, какая холоднющая!

Долго чистил зубы, стараясь оттянуть самое главное, не спеша умылся и осторожно, чувствуя на себе ехидный взгляд дяди Влади, плеснул из горстки на грудь и чуть не завизжал. Да нет же, это не вода, а самый настоящий расплавленный лед!

А дяде Владе все было мало.

— Нешто так по пояс моются? — ехидно сказал он.

Отступать было некуда. Стиснув зубы и не оборачиваясь, я плеснул на себя посильнее и удивился: уже не так страшно! Плеснул еще, еще, судорожно растер ладонями по спине, груди и животу и вдруг почувствовал, что все тело наливается обжигающим жаром. Оказывается, самое страшное — только начать…

— Вот это другое дело! — одобрительно гудел за спиной дядя Владя, а я плескался и плескался до тех пор, пока не вышла мать.

— Ох, да сколько же ты воды-то налил! Хватит, хватит, а то вниз прольется. Вытирайся! — И она кинула мне на плечи мохнатое полотенце, а сама взяла половую тряпку.

Когда я, весело гогоча, вытерся, мне стало еще жарче, теперь все тело горело, как в огне. И даже дядя Владя, покачав головой, сказал:

— Да-а, силен, силен! — и поскорей ушел в свою комнату.

А я, победно проводив его глазами, тоже зашагал к себе, ощущая удивительную силу в руках, ногах и во всем теле.

За завтраком ел так, что мать обрадовалась:

— Ну вот, тебе давно бы следовало по пояс мыться!

А силы все прибавлялись и прибавлялись. После завтрака их стало столько, что мне до страсти хотелось что-нибудь поднять, толкнуть. Я одной рукой запросто поднял за спинку стул и небрежно отставил его в сторону, хотя он мне вовсе и не мешал; будто нечаянно, сдвинул стол, а потом трахнул по гардеробу ладонью так, что мать даже вздрогнула и сказала, что больше не надо.

Застегнув китель и положив в портфель трусы, майку и тапочки (на последнем уроке — физкультура), шагнул к двери, отлично зная, что уж сегодня-то мать ни за что без пальто не пустит.

— Ну, я пошел…

— Ни в коем случае! — взглянув в окно, испуганно сказала она. — Ты посмотри: все одеты! — и достала пальто.

— Ну, мам, — как бы нехотя одеваясь, для виду упирался я. — Да я же теперь… Ну ладно, ладно, — наконец сдался я. — Пусть будет по-твоему.

Выходя из квартиры, хватил дверью так, что дядя Владя подскочил на табуретке и крикнул:

— Эй-эй! Собрался с жеребячьей силой-то! Ты б лучше…

Что «лучше», было уже не слышно, но я догадался. Наверно, опять что-нибудь насчет Митьки…

«А что мне этот осел!» — сам изумляясь своей храбрости, подумал я, упруго сбегая по лестнице. Вышел из сеней и чуть не попятился: к голубятне, сосредоточенно глядя на баночку с водой, осторожно подвигался Митька.

В одну минуту улетучились куда-то вся моя храбрость и сила; руки и ноги сразу же ослабели, а портфель, которого до этого и не замечал, стал казаться тяжелым.

Дождавшись, когда Митька скроется, я на цыпочках обежал дом, юркнул в калитку и только тогда почувствовал себя в безопасности.

Отойдя немного, с обидой сжал кулаки, в которых всего несколько минут назад была такая силища! «А еще зарядку делал, по пояс мылся!»

Вдруг кто-то незаметно подкрался сзади и стукнул меня по правому плечу. Я испуганно повернул голову и увидел, что слева преспокойненько идет себе и ухмыляется Жора Зайцев.

— Ну как, все выучил? Сегодня по литературе всех спрашивать будут!

Я чуть не споткнулся: вчера ведь так ничего и не успел. Хотел все честно выучить, да… уснул. А завтра как раз дневники Вадим Вадимыч проверять будет! И, главное, литература — первый урок.

В класс вбежали перед самым звонком, обогнав медленно плывущую по коридору литераторшу, с грохотом уселись за парту. Быстро отперев портфель, я выхватил из него учебник.

Учительница села за свой стол, напомнила, что сегодня, как и обещала, будет спрашивать, и неторопливо раскрыла журнал.

А я, не обращая внимания на тычки и подзатыльники и даже на то, что в щеку стукнулась и прилипла к ней жеваная бумага, читал и читал.

Первую спросили Лилю, и она все очень хорошо рассказала. Потом вызвали еще несколько человек.

Каждый раз, когда учительница говорила: «Достаточно!», ставила отметку и снова смотрела в журнал, я переставал читать и замирал. Когда же вызывали не меня, а еще кого-нибудь, снова читал и читал. И все же не прочитал как раз того, о чем спросили…

— Ну что ж, — нахмуриваясь, сказала учительница, медленно выговаривая каждое слово (ох, какой злой и противной она мне казалась!), — тогда давай сюда свой дневник.

— Не надо дневник! — воскликнул я. — Я выучу!

— Но почему же ты сегодня не выучил?

А у него книги не было, — вставая, негромко ответила за меня Лиля. — Но… я ему после дам…

— А где же твоя? — снова спросила учительница.

— Она… а ее… — залепетал я и был очень признателен Жоре, что он незаметно стянул учебник и спрятал его в парту.

— Ну хорошо, — отложила свою карающую самописку учительница, — на этот раз я тебе ничего не поставлю. Но чтоб к следующему уроку все непременно выучил!

— Да! — полный благодарности — не к ней, к Лиле! — ответил я. — Обязательно!

— А ты выручи его, — кивнула учительница Лиле. Было очень стыдно, когда после урока ко мне подошла Лиля и протянула свою аккуратно обернутую книгу, думая, что у меня и в самом деле нет.

— И ты не стесняйся, — сказала она. — Когда нужно, сам говори. Ладно?

— Ладно, — ненавидя и презирая себя, ответил я и положил в портфель еще один учебник по литературе, который был и такой, и какой-то другой, и его почему-то даже просто так держать было приятно…

Председатель совета отряда, строгий и очень аккуратный ученик — у него всегда все было в порядке, — подойдя сзади, сказал:

— Нехорошо, Строганов, подтянись!

— А тебе что? — огрызнулся за меня Жора.

— Вот поставлю о вас вопрос на совете, тогда узнаешь что! И у тебя ведь не так-то уж гладко обстоит дело…

На следующем уроке я опять очень боялся, как бы не вызвали. И только на уроке физкультуры почувствовал себя свободно. Когда все переоделись и вышли в зал, мне вдруг очень захотелось кому-нибудь рассказать, что меня приняли в боксерскую секцию, что я уже был на одной тренировке и теперь умею по-боксерски стоять, двигаться, а завтра нам даже покажут настоящие удары.

Я несколько раз небрежно подпрыгнул на носках так, как это делали, перед тем как выйти на ринг, старенькие, и прицеливался в стену кулаками.

Жора спросил:

— Это ты что?

— Да так, — все же переборов желание во всем открыться, уклончиво ответил я.

После обеда я сел заниматься. Вынул Лилин учебник, на котором каким-то удивительно воздушным и красивым почерком были написаны ее имя и фамилия, и, отогнав от себя все посторонние мысли, стал учить, но вдруг вспомнил, что тренировочный дневник, о котором говорил тренер и после напоминал Борис, забыл завести.

Выскочил из-за стола, быстро достал из папиного книжного шкафа толстую тетрадь в коленкоровой обложке, снова уселся и аккуратно вывел на первой странице: «Тренировочный дневник боксера…» — и задумался: а какого же разряда? Вздохнул — ведь у новичков же разрядов не бывает — и дописал свое имя и фамилию.

Так что же мы вчера делали? А, вспомнил: сначала зарядку, потом старенькие стали драться, а нам показывали шаги…

Так прямо и писать? А вдруг Сева увидит? Я же ему наврал. Ничего, спрячу подальше — вот и все! И я стал честно все записывать. А когда кончил и сунул тетрадь на самое донышко чемодана, в дверь вдруг застучали. Открыл — Сева; их, оказывается, после второго урока отпустили.