Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века - Густаво Беккер

Настоятельница заняла место на хорах среди паствы. Дочь маэстро Переса трясущейся от волнения рукой отворила дверку, ведущую к оргáну, устроилась у инструмента; месса началась.

Служба текла спокойно и размеренно, ничто не нарушало ее плавного хода, пока не пришел час обряда освящения Даров. И тогда вступил оргáн. Едва он зазвучал, в тот же миг, заглушая голос инструмента, послышался полный ужаса крик. Вскрикнула, отрывисто и дико, дочь маэстро Переса. Настоятельница, монашки, кто-то из толпы — ринулись к оргáну.

— Смотрите, смотрите! — восклицала девушка, не отрывая взгляда своего от скамейки перед инструментом.

Мгновение назад она еще сидела на ней, а теперь в ужасе вскочила, отпрянула, пальцы ее судорожно сжимали перила.

Все обернулись к оргáну. Ни у инструмента, ни рядом с ним не было никого. Пустота. Однако непостижимым образом оргáн продолжал петь… петь так, как могут петь только архангелы: неземную песнь горнего ликования и неизъяснимого блаженства.

— Говорю вам, моя дорогая донья Бальтасара, и готова повторять это хоть тысячу, хоть тысячу и один раз подряд!.. В том-то вся и загвоздка! Послушайте! Что? Вас не было в церкви? На праздничной мессе? Ну что же, но это и не важно! Теперь вы и так все уже знаете. Что было, то было. Вся Севилья только об этом и судачит… Сеньор архиепископ тогда ой как разозлился. По правде говоря, было отчего… С тех пор носа не кажет в монастырь Святой Инессы. Все никак не желает поверить в чудо и притронуться к нему… И что же? Теперь слушает кошачьи концерты. Те, кому довелось слышать, как играет этот проклятый органист из церкви Святого Варфоломея, так и говорят: «Кошачий концерт». А иначе и быть не может. Разве под силу косоглазому хорошо сыграть?! Пустое дело… А у нас… У нас совсем другое. Совсем. Совсем другая причина, скажу я вам, и эта причина — душа маэстро Переса.

ЗЕЛЕНЫЕ ГЛАЗА

Давно уже мне хотелось написать что-нибудь под этим заглавием. Сегодня представился к тому случай; я написал заглавие большими буквами на первом листе и пустил перо блуждать наугад.

Мне кажется, я видел глаза, какие хочу описать в этой легенде. Может быть, видел во сне; но только наверное видел. Конечно, мне не удастся изобразить их совершенно такими, как они были, — светлыми, прозрачными, точно капли дождя, скользящие по ветвям деревьев после летней грозы. Во всяком случае, я надеюсь — воображение моих читателей поможет им понять то, что мы вправе назвать эскизом картины, которую я когда-нибудь напишу.

— Олень[25] ранен… ранен, сомнений нет. Кровавые следы тянутся в горных зарослях; когда он перепрыгивал один из этих кустов, ноги его подкосились… Наш молодой сеньор начинает с того, чем другие кончают… Сорок лет я охочусь и не видывал лучшего удара… Но ради святого покровителя Сории,[26] загородите оленю путь к дубовой роще, раздразните собак, трубите в рог что есть мочи, пришпорьте получше коней! Разве вы не видите: он скачет к Тополиному источнику? А уж если перепрыгнет через него живым, можем считать, что он ушел!

Эхо повторило в ущельях Монкайо[27] звук рога, лай спущенной своры; крики пажей раздались с новой силой, и люди, лошади и собаки устремились туда, куда указывал Иньиго, главный ловчий маркизов Альменар, чтобы преградить путь зверю.

Но все было напрасно. Когда самая резвая из борзых, едва дыша, вся в пене, примчалась к дубовой роще, олень с быстротою стрелы уже миновал ее и потерялся в кустарнике ложбины, которая вела к источнику.

— Стойте! Стойте! — закричал Иньиго. — Видно, Господь судил ему уйти.

Кавалькада остановилась, рог умолк, и борзая, глухо рыча, оставила след, повинуясь голосу охотника.

В эту минуту к свите присоединился герой праздника, Фернандо де Архенсола, наследник Альменаров.

— Что ты делаешь? — воскликнул он, обращаясь к ловчему, меж тем как удивление выражалоcь на его лице и гнев уже загорался в глазах. — Что ты делаешь, глупец? Ты видишь, что олень ранен; знаешь, что это первый, кого я сразил своей рукою, и оставляешь след, даешь оленю скрыться, чтобы он издох в лесной чаще?! Быть может, ты думаешь, что я убиваю дичь на угощение волкам?

— Сеньор, — пробормотал Иньиго сквозь зубы, — дальше идти невозможно.

— Невозможно? Отчего же?

— Оттого, что эта ложбина, — отвечал ловчий, — ведет к Тополиному источнику, а в водах его обитает злой дух. Кто дерзнет возмутить течение, дорого заплатит за смелость. Олень, наверное, уже перескочил через ручей, однако мы перескочить не можем, не накликав на свою голову ужасного бедствия. Мы, охотники, — властители Монкайо, но властители, платящие дань. Дичь, которая укроется за таинственным источником, для нас потеряна.

— Потеряна! Да скорее я потеряю земли предков, скорее предам душу в руки сатаны, чем позволю, чтобы от меня ушел единственный олень, раненный мною, первая моя добыча! Смотри, смотри! Его еще видно отсюда… ноги у него слабеют… Бег замедляется. Пусти меня, пусти, не держи узду, а не то я опрокину тебя на землю! Может, он не успеет добежать до источника! А если и добежит — что мне прозрачные воды ручья и все его обитатели! Вперед, Молния! Вперед, мой конь! Если ты настигнешь оленя, я велю украсить твою золотую сбрую всеми моими алмазами!

Лошадь и всадник умчались, словно вихрь.

Иньиго провожал их взглядом, пока они не скрылись в чаще; потом осмотрелся кругом. Все, как и он, стояли неподвижно.

Наконец ловчий воскликнул:

— Сеньоры, вы видели — я рисковал погибнуть под копытами коня, чтобы остановить его. Я исполнил свой долг. Против черта храбрость не поможет. До этой черты охотник силен самострелом, и дальше пусть идет священник со святой водой!

— Вы изменились в лице, вы мрачны и печальны, что случилось? С того дня, который я всегда буду считать роковым, с тех пор как вы пустились к источнику вслед за раненым оленем, точно какая-то ведьма зачаровала вас. Вы больше не ездите в горы с шумной сворой собак, звуки вашего рога не пробуждают эха. Одинокий, задумчивый, вы берете каждое утро свой самострел, уходите в чащу и остаетесь там, пока не скроется солнце. А когда сгущается мрак и вы возвращаетесь в замок, бледный и усталый, я напрасно ищу добычу в вашей сумке. Что занимает вас долгими часами, вдали от тех, кто вас любит?

Пока Иньиго говорил, Фернандо, погруженный в свои мысли, рассеянно строгал охотничьим ножом черное дерево скамьи.