Убить перевертыша - Владимир Рыбин

- Да тут, милай, кругом военные. Ты прямо говори, кого тебе надо-то?

- Я только улицу Полевую и знаю да номер воинской части. Военные же, люди засекреченные.

- Дак тебе этих, значит, как их? Шлово-то вылетело. Вроде как воры-грабители.

- Какие воры? - изумился Сергей.

- Да не воры, что ты говоришь? Шлово такое. Ну еще говорят - пушки да пушки.

- Про пушки мне не говорили.

- Тогда тебе на другой автобус надо.

- А мне сказали - этот.

- Ты мне сказывать будешь! Я тут с коих пор живу. Когда еще нигде ничего не пушкали.

Тут он догадался, что она, шепелявя, так произносит слово "пуски".

- Вам, должно быть, к ракетчикам? - спросила женщина, сидевшая сзади.

- Во-во, я и говорю: шлово такое, как воры-грабители.

- Те рэкетиры, бабусь, а эти - ракетчики...

Такая была секретность на местах даже в те сверхсекретные времена...

Перед пятиэтажками военного городка была березовая рощица, дорога обегала ее по большому кругу, и жители, приезжавшие на автобусах, большей частью сходили тут, возле рощи, шли домой напрямую по чистой лесной тропе. Сергей знал это и тоже решил пройтись пешочком. И едва вышел из машины, как увидел Мурзина, сидевшего под березкой.

- Я думал, ты пораньше приедешь, - сразу напустился он на Сергея. Третий час дожидаюсь. Ушел, даже дверь не запер, думал - ненадолго.

- А чего ты дверь-то не запираешь?

- Соседка убирается. Валентина Ивановна.

- А, тогда понятно.

- Что тебе понятно?! Ты что думаешь?

- То же, что и ты. Или надо как-то иначе?

- Я ничего не думаю, я тебя жду. Сижу и жду.

- Конечно, чего еще делать, когда делать нечего! - съязвил Сергей.

- Мне бы твои заботы.

- Может, для начала поздороваемся?

- Давай.

Обнялись, потолкались кулаками, как положено мужикам, и пошли по тропе. И сразу у них пошел разговор на тему самую злободневную, которую ныне так и этак перемалывают все, дома и на работе, в трамваях и очередях, при встречах накоротке и в долгих застольях. Все и повсюду, от Москвы до самых до окраин спорят о том, что с нами происходит и что теперь делать, на что надеяться.

- Надеяться можно лишь на самих себя, - сказал Мурзин.

- Ага, только и слышишь: работать надо. Особенно от тех, кто нас ограбил, - взвился Сергей с такой страстью, будто они давным-давно спорят и уже не слушают друг друга. - Конечно, работать. Только ведь и понять надо. Что с нами происходит? Что это за свойство у русского человека: то и дело попадает в передряги? То стойкость проявляет невиданную, а то слабость непонятную.

- А еще пишут: русские - рабы, - подначил Мурзин.

- Вот, вот, то послушание рабское, а то упрямство до самопожертвования. Как при расколе. Казалось бы, не все ли равно, как креститься? А они - на костер. Из-за двуперстия?

Мурзин задумался.

- Нет, пожалуй. Там традиции задевались, нечто глубинное, нравственное.

- Вот! В корень смотришь.

- Смотрю, да ничего не вижу. Корня то есть. Цари, и те ненормальные. То слюнтяи, вроде царя Федора...

- Или Николая Второго, скажешь?!

Сергей заводился, и это нравилось Мурзину. Знал: выложится, расслабится, а там что хочешь ему внушай.

- Не-е, Николай был умница, хоть и слабак.

- А то тираны, скажешь? Вроде Ивана Грозного или Петра?

- Скажу, что ничего я в этом не понимаю. Когда мы тут со своими спорим о русской разнесчастной судьбе, до Божьей кары договариваемся.

- Или до богоизбранности?

- Бывает и так.

- Вот что любопытно, дорогой Саша, закономерность-то во всем этом все же есть. Это наследственность. И глубина у нее такая, что заглядывать страшно.

- А ты заглядывал?

- Представь себе.

- Сейчас придем, посидим, выпьем, тогда и расскажешь, что ты там увидел.

За разговором не заметили, как подошли к дому. На лестничной площадке навстречу им вышла женщина лет сорока, с быстрыми любопытными глазами.

- Не успела я убраться-то, извините, - быстро заговорила она. Закрутилась, да тут еще электрик пришел...

- Какой электрик? - спросил Мурзин.

- А счетчики проверял. Ругался, что не уплачено. А у меня уплачено, я квитанции показала.

- Он и у меня смотрел?

- Я пустила, открыто же. Тоже ругался.

- Да я не больно-то и слежу, - сказал Мурзин, открывая свою дверь.

Открыл и, остановившись на пороге, стал оглядывать квартиру. Уйти, не заперев дверь, он мог, а вот осмотреться перед уходом и по возвращении домой - это обязательно, это была уже привычка. Все было в порядке, все, кроме половичка возле кровати: тот лежал чуточку косо, чего обычно Мурзин не терпел.

- Валентина Ивановна? - крикнул он, не оборачиваясь. - Электрик что, и в комнату входил?

- Нет, нет, счетчик в прихожей посмотрел и ушел. А что, не надо было пускать?

- Все в порядке.

- Я потом у вас уберусь.

- Спасибо, Валентина Ивановна.

Он прошелся по квартире и больше ничего, что насторожило бы его, не заметил. Решил, что коврик сам сдвинул, уходя в спешке.

Жил Мурзин скромно: двухкомнатная квартира с потолком - рукой достать, кухня - пять метров, люстра на три рожка, обывательский ковер на стене у тахты. И все же это была немалая роскошь для одинокого человека, обобранного уходящей женой.

- А чего мне надо? - сказал он, настороженно наблюдавший за Сергеем, оглядывавшимся с таким вниманием, будто был здесь впервые. - Родину отняли, а квартира что!..

Не мешкая, они уселись за стол, уже накрытый, налили рюмки, опрокинули первую, как положено, за встречу.

- Наливай по второй и давай, что ты там хотел рассказать?

Водка была холодная, и вторая тоже прошла легко. Сергей подцепил вилкой маринованный гриб, положил в рот и не заметил, как проглотил. Для верности подцепил другой, сжевал торопливо. Идея, которую он давно носил в себе не высказанной, не давала покоя.

- А вроде бы ничего особенного, скажу, так не поверишь. Довлеет над нами, сколько веков довлеет и подспудно все определяет - наследственность. Не просто пап и мам, а всего народа. Глубинные традиции территориальной общины. Запомни: ТРАДИЦИИ ТЕРРИТОРИАЛЬНОЙ ОБЩИНЫ! Ну, чего молчишь?

- А чего говорить, когда нечего говорить?

- Да ведь мы сколько веков об них спотыкаемся. Именно они определяют наши достоинства и недостатки. Их имеют в виду, когда говорят об особой русской цивилизации.

- Без поллитры не разобраться, - сказал Мурзин и снова потянулся к бутылке.

- Все люди - рабы наследственности. Головой шуруем, выдумываем разные теории, пытаемся по ним жизнь перестраивать, поем "нам разум дал стальные руки-крылья", машем этими руками-крыльями, стараясь взлететь, и тычемся носом в землю. Тот же разум не дает понимания, что все мы намертво привязаны к вековым традициям и если и должны что-то делать для переустройства жизни, то лишь с учетом этих традиций. Иначе опять - носом в землю...

- Ладно, уговорил, закругляйся...

- Вот тебе на! Я еще ничего не сказал, а уже закругляйся.

- А о чем же ты все говоришь-то?

- Община это - о-о!.. Сколько же тысячелетий мы жили в ней, что ее обычаи, нравы, убеждения все сидят в нас, как мы их ни выковыриваем. Вот ведь до сих пор говорят: русским нужен хозяин. Как ни обидно, а доля правды в этом есть.

- Ну ты уж совсем...

- И совсем не совсем. У русских вольность - в крови. В территориальной общине не было наследственного старейшины, князя или кого-то еще. Кто больше умел, лучше знал, того и выбирали, тому подчинялись. Свой ли, чужой в общине - все равно, лишь бы жил и работал как все. А чего? Земля большая, всем хватит, она, как вода в реке, как воздух, - всеобщая. Отсюда неискоренимая русская многотерпимость, интернационализм, если хочешь...

- А Иван Грозный? Ничего себе, многотерпимость.

- Не сбивай, сам собьюсь. В территориальной общине каждый и швец, и жнец, и землепашец, и воин. И дисциплинка, надо сказать, была аховая. Но вот в полном соответствии с обруганным нынче историческим материализмом началось классовое расслоение. В родовой общине это было просто: глава рода становился королем или кем там еще. А в территориальной все никак не могли отрешиться от выборности, от многосменяемости...

- Погоди, - взмолился Мурзин. - Дай передохнуть.

Помолчали минуту, подняли рюмки.

- Ну, будем.

- Будем, - заторопился Сергей. Выпил и заговорил, даже не закусив: Знаешь, в чем принципиальная разница между родовой и территориальной общинами? В первой на пришлого человека смотрели с опаской как на потенциального врага, а во второй в каждом новом человеке видели потенциального друга. В этом преимущества и недостатки. Отсюда великая притягательность для добрых соседей территориальной общины. Отсюда же отсутствие у членов территориальной общины иммунитета к коварству и предательству. Может быть, отсюда и непонимание некоторыми опасности своих действий. Человеку свойственно по себе судить о других, и порой до него не доходит, что поступки, совершаемые, как ему кажется, с добрыми или невинными намерениями, могут обернуться злом, даже предательством.