Власть и наука - Валерий Сойфер

В таких условиях Георгий Карлович Мейстер удержался на президентском посту недолго. 11 августа 1937 года его арестовали также как врага народа. В тюрьме он сошел с ума и погиб в заключении.

Напомню, что за год до его ареста торжественно отмечалась четвертьвековая годовщина со дня основания Саратовской селекционной станции, которой руководил этот выдающийся селекционер, и что только сорта яровой пшеницы, выведенные под руководством Мейстера, высевали на площади, равной 7 миллионам 241 тысячи гектаров (вся посевная площадь пшеницы во Франции составляла около 4 млн. га). Что могло лучше характеризовать трудовые успехи Мейстера? В печати утверждалось, что "В лице академика Г.К.Мейстера мы имеем настоящего большевика-ученого, энергичного борца за высокие урожаи, смелого экспериментатора и преобразователя природы, добивающегося широкого применения результатов своих научных трудов на благо нашей великой родины" (70).

Теперь вместо благодарности к ученому, который в прямом смысле кормил народ своей страны, кормильца запрятали за решетку. Вредителем его назвать было никак нельзя, шпионом кормилец также быть не мог. Скорее можно думать, что единственным "грехом" Мейстера было то, что он выступил несколько раз с обоснованной критикой научных ошибок Лысенко!

К концу 1937 года были арестованы и вскоре расстреляны и многие другие руководители государства9, включая тех, кто курировал науку и сельское хозяйство -- Яковлев, Бауман, Чернов, Эйхе, Чубарь и другие.

Следственное дело Н.И.Вавилов в ОГПУ пухнет от доносов

В главе пятой было рассказано, что еще был Вавилов президентом ВАСХНИЛ и директором институтов, разъезжал по заграницам, выступал там в защиту советского строя, а в недрах ОГПУ на него в 1931 году было заведено агентурное дело ╧ 268615, в котором накапливались изощренные (и, как показало время, во многом инспирированные самим ОГПУ) наветы.

Страшным был номер дела, выведенный на папке с фамилией Вавилова: за четверть миллиона перевалило число тех, кто стал предметом пристального интереса огэпэушников только в центральном аппарате этой организации в Москве. И за каждым из "объектов" наблюдения следили не один и не два "старателя", фиксировавших каждый шаг подозреваемого, каждое его слово, жест, домысливавших за него устремления и посылавших доносы в НКВД и в них перевиравших действия своих жертв. Сколько же их, добровольных или запуганных помощников карателей было в стране? Миллионы? Десятки миллионов? И ведь не наступил еще момент, который позже стали именовать временем массовых арестов, ведь шел только 1931-й год!

Выше были приведены отрывки из внутренних документов ОГПУ, в которых еще в 1932 году утверждалось, что "группа Вавилова стала центром притяжения агрономических кругов, саботирующих Соввласть и не желающих участвовать в социалистическом строительстве" (71). Сразу за этим определением вся научная деятельность Вавилова квалифицировалась как вредительская:

"Неучастие в практической работе, занятие "чистой наукой", выпуск никчемных многотомных "научных трудов", созыв научных съездов, занимающихся буржуазной схоластикой" (72).

В "Следственное дело" Вавилова аккуратно подшивали сделанные еще в 1930-1933 годах несправедливые оговоры его арестованными сотрудниками и друзьями, Якушкиным, Колем и Дибольдом, статеечки Дунина и других лысенкоистов из газет и журналов, материалы дискуссии генетиков с Лысенко, протоколы допросов арестованных руководителей сельского хозяйства страны -- бывших наркомов Яковлева, Чернова, Эйхе, заместителей наркомов Муралова и Гайстера, президента ВАСХНИЛ Мейстера, вице-президентов Тулайкова, Бондаренко, Давида, ученого секретаря академии Марголина, академика Горбунова и многих других (73).

По разному вели себя на допросах люди. Академик Рудольф Эдуардович Давид (1887-1939), арестованный вскоре после того, как он выступил публично в защиту академика Тулайкова, согласно хранящейся в деле Вавилова записи допросов якобы показал:

"Крупное ядро видных членов Академии [имелась ввиду ВАСХНИЛ -- В.С.] во главе с Вавиловым, Кольцовым, Мейстером, Константиновым, Лисицыным, Серебровским активно выступало против революционной теории Лысенко о яровизации и внутрисортовом скрещивании" (74).

Показал против Вавилова и других руководителей ВАСХНИЛ Тулайков (75). Как пишет Поповский,

"сошедший в камере с ума академик-селекционер Мейстер несколько раз объявлял Вавилова предателем и столько же раз отказывался от своих слов; впоследствии расстрелянный вице-президент Бондаренко от своих показаний на суде отказался" (76).

Сегодня уже многое известно о зверствах чекистов в их следственных (превращавшихся в пыточные) кабинетах, о нечеловеческих страданиях попавших в руки чекистов. Норма болевой чувствительности людей, равно как и их норма устойчивости к страху и вообще психическая реакция на стрессы сильно разнятся. Поэтому сегодня нельзя ничего сказать о том, почему одни заключенные оказывались более стойкими на допросах, а другие безропотно подчинялись любым требованиям следователей. Да и сами следователи были разными -- от садистов и отъявленных негодяев -- до относительно приличных людей, лишь волею судьбы поставленных на пыточные должности.

Вавилов возможно догадывался о том, что он уже стал подследственным ОГПУ. Журналист Евгения Альбац выяснила, что Вавилов мог знать тогда о создаваемом против него деле:

"Когда в начале тридцатых из недолгого заключения вернулся один из сотрудников ВИРа и поведал Вавилову, что там он "сознался во всем" ("сознаться" надо было в существовании в институте некоей контрреволюционной организации), Николай Иванович сказал: "Я его не осуждаю, чувствую к нему большое сожаление и все-таки... все-таки и презрение!"" (77).

Коль и Шлыков в это время травили Вавилова (иного слова не подберешь) открыто (78). Большинство людей тогда не понимало, как это могло тянуться годами, почему Вавилов, вроде бы властный и решительный человек, не может остановить злобную энергию своих же подчиненных.

Но, наконец, и его проняло: в декабре 1936 года появился вавиловский ответ (79), в котором прежде всего была охарактеризована главная тенденция в писаниях Коля и Шлыкова -- извращение истинного положения дел:

"... они прибегают... к приему кривого зеркала, искажающего действительность" (80).

Навязчивым мотивом в наскоках Коля было его стремление доказать, что экспедиции Вавилова и его учеников ничего стране не дали, что большинство образцов семян оказалось бесполезным, а действительно нужные коллективизированному сельскому хозяйству растения остались вне интересов Вавилова и вавиловцев, и что вообще эти люди ничем серьезным себя не утруждали.

Отвечая Колю, Вавилов фактами опроверг это обвинение, завершив раздел следующей фразой:

"Только сумбурным увлечением и пристрастием к амарантам, кактусам, физалисам и прочим раритетам, до бешеного огурца включительно, которыми Коль давно уже донимает советскую общественность, можно объяснить то, что как в басне Крылова, он все видел и высмотрел, но "слона" действительно не заметил" (81).

Сходная характеристика была дана Вавиловым статьям и книге Шлыкова (см. /81а/), изданной в том же году:

"Непревзойденным образцом кривого зеркала... является... книга "Интродукция растений" Г.Н.Шлыкова... Читая ее, приходится изумляться, с одной стороны, развязности автора, с другой стороны, постоянному и систематическому передергиванию фактов, не говоря еще о большем числе прямых ошибок..." (82).

На примере этой книги Вавилов показал отсутствие моральных принципов у критиков, нечистоплотность их приемов. Он вспоминал, что "имел возможность познакомиться с частью рукописи тов. Шлыкова, причем наше заключение по этому манускрипту не расходится с вышеприведенной квалификацией. Мы указываем на это потому, что из виртуозного предисловия ее автора, неискушенный читатель может понять, что нами эта книга одобрена к печати" (83).

Избавиться от Коля Вавилову все-таки удалось. Критик перешел работать во Всесоюзный институт северного зернового хозяйства и зернобобовых куль-тур. Но и уйдя от Вавилова, он не примолк, доказывая этим лишний раз, что разжигание склоки было для него самоцелью. В 1937 году он опубликовал несколько статей на ту же тему.

В одной из них (84), Коль повторял, что работа ВИР "несовместима с задачами соцреконструкции растениеводства" (85), что концепции Вавилова "недиалектичны, а роль его "научных теорий"... неудачна, они имеют ряд вредных последствий" (86). Утверждение о вредительстве Вавилова он повторял много раз:

"Применяя "тормоза", Вавилов стремится различными ухищрениями и искажением фактов сохранить и в дальнейшем гегемонию в науке своих разбитых жизнью "теорий", уже принесших нашему строительству немало вреда... Такое учреждение как ВИР, со штатом в 1700 работников, обходящееся государству в 14 миллионов рублей ежегодно, за 12 лет работы... не дало нашему... коллективизированному земледелию ничего существенного" (87).