Отчий дом. Семейная хроника - Евгений Чириков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несомненно, что в этом смешанном лагере были люди, искренно боровшиеся за права и благосостояние русского мужика, в чем усматривали благо и для своей родины, но большинство, говоря по правде, сделало из мужика только богатырскую палицу, которой сражалось с правительством за хартию гражданских свобод и вольностей.
Исключительно такую же роль стал играть «мужик» у социалистов-революционеров: конкретный живой мужик здесь был нужен лишь как материал для социальной революции. Очень хороший горючий материал для всероссийского бунта, а потому — «куй железо, пока горячо»!
А это железо было действительно раскалено докрасна расправами усмирения, что и позволяло успешно работать кузнецам социализма…
Неуловимые агитаторы шныряли по слободам, деревням и селам, по ярмаркам, базарам, постоялым дворам, по всему лицу мужицкого царства и беседами о «земле Божией», о «правде Божией» и раскидываемыми листовками раздували исторический аппетит мужика к барской земле и историческую же враждебность к помещикам и защищавшим их теперь всяким властям.
Улеглась было волна бунтов, надвинувшаяся с юга и юго-запада, но поднялась новая, с Волги: вся огромная Саратовская губерния начала вспыхивать пожарами беспорядков и волнений, искры которых перебросились в соседние губернии, а там снова откликнулись Рязань и Тула. И снова встала угроза общего пожарища, и пришлось правительству воевать на два фронта: в городах — с интеллигенцией, в деревнях и селах — с мужиком…
Неспокойно становилось и в Симбирской губернии, губернатор которой до сей поры гордился исключительным спокойствием во вверенной ему земле.
Залетали искрами всякие слухи из соседних губерний, и творились неведомым способом свои, местные. Несомненно, этому помогала война из-за мужика в земстве и в комитете. Пошел слух, что господам приказано добровольно передел земли сделать, что скоро должен манифест такой выйти, а может быть, он уже и вышел, а только прячут его помещики.
Поползли эти слухи и в никудышевской округе, особенно вокруг Замураевки. Вспомнилась старая обида: никудышевские господа, как воля вышла, обманули, посадили на дарственные участки; потом покойный барин подарил мужикам 100 десятин, чтобы рот-то замазать, вот они и думают, что мы все забыли. В Замураевке — другое: до воли у них по четыре с половиной десятины на душу было земли-то, а после воли господа только по три десятины оставили, с каждой души по полторы десятины незаконно себе забрали.
— Сказывают, что царь комитеты такие приказал сделать: разобрать все наши обиды. И в Алатыре такой комитет, бают, есть, а только от народа господа скрывают…
— Надо туда жалобу от общества подать… Планы старые должны разобрать, там видно, сколь земли у нас господа оттягали!
Узнали никудышевцы, что замураевские жалобу пишут в царский комитет, и тоже начали обсуждать это дело.
Приходили посоветоваться к «праведному барину», к Григорию Николаевичу, и просили прошение-жалобу написать в комитет. Отказался «праведный барин»:
— Я ничего в этих делах не понимаю. Адвоката нужно…
Не поверили мужики: хотя и праведный человек, а все-таки — барин! Не может супротив родной матери пойти… Да и как осудить-то: сказано — «чти отца твоего и матерь твою и многодетен будешь на земли»[517]! Лариса посоветовала одного человечка: в Алатыре жидок такой есть, они у нашей барыни мельницу арендуют, так вот он, сказывают, мастер эти жалобы писать!
— Нам чужого не нужно, отдай только, что по закону следовало!
— Это ты зря говоришь! Коли так напишешь, а закон выйдет всю землю нам отдать, у них документ будет, что мы только одну урезку согласны получить, то есть по полторы десятины на душу… Опять дурака сваляем!
Совещались около барского леса и мечтали о манифесте. Старики обсуждали, которые из господских полей должны к ним отойти и которые за господами остаться. Смотрели жадными глазами на поля и говорили:
— Земля у них жирная, а которую сдают нам, та много хуже!
— Еще бы! Эту в руку возьмешь, она тает!
— Как творог!
Они брали землю в пригоршню, мяли ее заскорузлыми пальцами и нюхали пахучий чернозем…
Выбрали стариков — жалобу составить и в алатырский комитет подать.
Старики отыскали Моисея Абрамовича Фишмана, крестника Анны Михайловны.
Моисей Абрамович выслушал стариков и никудышевцам наотрез отказал: ничего нельзя теперь сделать! А замураевским написал. Знал он, что и тут ничего не выйдет, но так как он состоял тайно в членах социал-демократической партии, земельная программа которой тогда требовала для мужиков «возврата отрезков», то Моисей Абрамович решил действовать по программе, принципиально.
— Чтобы сказать, что дело выиграете, так нет, не обнадеживаю. Но требовать можно.
— Напиши, сделай милость, мы тебя поблагодарим: за труды заплатим!
— Я вам составлю прошение даром, бесплатно, но только вы меня не выдавайте! Чтобы кто писал, так неизвестно! Мне неудобно, потому — сами понимаете: генерал Замураев — родственник никудышевской барыне, Анне Михайловне, а она моя крестная мамаша… В случае чего вы можете сказать, что прошение вам написали в Симбирске, в трактире, а кто писал — и сами не знаете…
— Будь покоен! Так и скажем…
Моисей Абрамович просто пошутил над мужиками. Прекрасно знал он, что комитет никаких прошений и жалоб не принимает, но очень уж захотелось ему воспользоваться подходящим случаем, чтобы всунуть таким путем новую распрю в «крестьянский» и «дворянский» вопросы этими программными «отрезками». Ведь, по существу, мужики правы: эти отрезки были-таки украдены[518] у них при размежевании земель после раскрепощения.
Были у Моисея Абрамовича друзья в земской управе, однопартийны. Они тайно перестукали жалобу на земской пишущей машинке, а на конверте написали: «Доклад по крестьянскому вопросу. В Комитет по совещанию о нуждах сельскохозяйственной промышленности».
Старики пришли в канцелярию комитета ранним утром, когда сторож приводил в порядок помещение. Он и принял от них пакет, который очутился вместе с не распечатанной еще казенной почтой на столе председателя комитета, генерала Замураева…
Старики сделали добросовестно возложенное на них дело и, зная по опыту, что ответы в казенных учреждениях даются нескоро и письменно, ушли домой…
Во всякое другое время эта глупая история прошла бы бесследно либо попала в копилку газетных курьезов и шуток. Теперь из нее вышла история, весьма значительная по своим неожиданным последствиями.
Когда генерал, просматривая новую почту, уже с раздражением разорвал конверт с надписью «Доклад по крестьянскому вопросу» и прочитал жалобу некоторым образом на самого себя, да еще написанную на машинке, он сейчас же догадался, что это либо насмешка со стороны левого лагеря, либо работа агитаторов-революционеров. Мог ли генерал предположить, что это просто социал-демократическая шуточка Моисея Абрамовича?
Прежде всего, надо было удостовериться: вымышлены имена и прозвища подписавших каракулями уполномоченных от общества или такие крестьяне существуют в действительности. Расследование этого вопроса генерал поручил своему сыну, земскому начальнику. Оказалось, что жалоба не придумана, а подана выборными и подписи принадлежат установленным мужикам, проживающим в Замураевке и хорошо известным самому генералу. Хотя Николай Владимирович Замураев только погрозил набить морды и постращал тюрьмой и высылкой в Сибирь на поселение, но для всех мужиков стало ясно, что царский комитет стакнулся с помещиками, выдал их жалобу замураевским господам и правды тут опять не добиться… Кому морду набьют, кого под арест, кого выпорют, а до суда не допустят, хода этой жалобе не дадут…
Ход жалобе дали, но совсем не тот, которого добивались мужики…
Генерал лично передал ее исправнику как вещественное доказательство, что у них в уезде работают агитаторы. Исправник поручил становому приставу произвести строгое дознание и установить личность подстрекателя. В Замураевку приехал становой[519] с двумя урядниками[520], остановился на «въезжей избе», вызвал волостного старшину[521] и сельского старосту и, давши им нагоняй и настращавши преданием суду, начал следствие. Привели подписавших жалобу двух выборных, Пахома Еремина и Евдокима Быкова, почтенных бородатых мужиков с апостольскими лицами.
— Вы жалобу подали?
— Обчество. А мы, стало быть, выборные…
— Ваши подписи?
— Так точно.
— Кто вас научил подать эту жалобу?
— Кому нас учить? Некому. Сами. Миром порешили.
— А кто написал жалобу?
Выборные помолчали, переглянулись, потом Пахом Еремин переспросил:
