Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина - Валерий Поволяев

Мальчик гордо вскинул голову и, скармливая козе последний кусок пшеничной булки, ответил:

— Наша!

Мужчина тоже подал голос:

— Потеряли козу, значит?

— Потеряли, — горестно отозвалась Татьяна Александровна.

— Берите свое сокровище, — заявил мужчина добродушно, — это ваша коза, ваша! Мой внук пошутил, сказав, что она наша.

Татьяна Александровна привела козу домой, привязала к какому-то колу и помчалась искать Глафиру.

Сколько она ни высматривала хитрую псину, высмотреть никак не смогла, Глафира словно бы сквозь землю провалилась, а вот голос ее вскоре услышала.

Голос у Глафиры был особый — низкий, грудной, грубоватый, — совсем не похожий на ее общительный дружелюбный характер. Татьяна Александровна пошла на голос и вскоре увидела собаку — Глафира стояла среди местных детишек, буквально была окружена ими, и, мирно помахивая хвостом, что-то им рассказывала на своем милом собачьем языке.

У Татьяны Александровны отлегло на сердце: слава Богу, нашлась Глафира.

Оставалось теперь дождаться Николая Васильевича с Максом. Куда же умудрился удрать Макс? Макс принадлежал к редкой породе собак, слишком уж редкой, в Москве таких псов насчитывалось единицы, это была порода тибетская, лхасское апсо. Если кто-то пытается забраться в дом, чтобы украсть чего-нибудь, обидеть взрослого или ребенка, апсо поднимает шум заранее, загодя, и не утихает до тех пор, пока лиходей не уберется. Такая собака может разбудить всю Москву.

До Макса у Шебаршиных также была тибетская собака по кличке Ксю-Ша, Ксюшка, очень сообразительная, живая, верткая, как юла, любимая всеми… Когда Ксюшка попала под автобус, рева было немало, особенно среди детей.

Макс продолжил Ксюшкину линию и прожил в доме Шебаршиных до конца дней своих.

Наконец Николай Васильевич отыскал Макса на какой-то старой дороге, где тот весело гонялся за бабочками и облаивал их, благополучно изловил и водворил на дачный участок Шебаршиных.

Больше представители «зоопарка» побегов не совершали.

У Глафиры же оказалась не самая счастливая судьба. Во-первых, она принадлежала не Леониду Владимировичу, а его внучке Ире — дочери Алексея Леонидовича, Шебаршины просто часто брали Глашку к себе в дом и она к дому деда привыкла; во-вторых, Глафира была существом очень чувствительным, ранимым, трогательным в своих поступках — не влюбиться в нее было нельзя, — и одновременно чересчур реагирующей на все, что происходило вокруг нее.

А тут получилось так, что ребята — внуки Леонида Владимировича — обзавелись новым зверем: приобрели большую белую крысу с красными светящимися глазами и длинным хвостом.

Глафира как увидела крысу, так и ахнула по-дамски испуганно и свалилась в обморок. Обморок этот добром для нее не кончился — у Глафиры начало сильно сдавать сердце, и лечению этот процесс почему-то не поддавался: очаровательной «бассетихе» делалось все хуже и хуже.

Через некоторое время она перестала вставать. Приходили ветврачи, кормили ее лекарствами, осматривали, прослушивали, обследовали своими мудреными инструментами и беспомощно разводили руки в стороны — не понимали, что с собакой происходит.

Собака медленно умирала, ей было плохо, понятно стало, что ничто уже ей не поможет — ни редкостные лекарства, ни пилюли с микстурами, ни уколы, ни примочки, ни промывания с прогреваниями, ни лечебные процедуры, ни визиты знаменитых академиков.

Леонид Владимирович не верил, что Глафиры скоро не станет, сопротивлялся этому, все разговоры о том, что собаку надо усыпить, пресекал решительным «Нет!» — и это продолжалось долго.

Потом он, видя, что лечение не дает никаких результатов, все усилия врачей тщетны, сломался, махнул рукой обреченно:

— Ладно, Бог с вами!

И вот что интересно: когда в квартиру пришли за Глашей люди в белых халатах, Глафира — тонкое существо, все отлично понимающее, Глафира, которая давно уже не поднималась на ноги, лежала на своей подстилке и тяжело вздыхала, вдруг поднялась и побежала к этим людям. Она увидела в них свое избавление.

Так Глафиры не стало, и после нее в доме словно бы образовалась пустота — исчезла родная душа, которую можно было сравнить разве что лишь с человеком. Такая пустота образовывается только после ухода близких людей и обязательно рождает слезы. Пусть слезы невидимые, скрытые, возникшие в душе и там же оставшиеся, но все же это были слезы. Горькие, ранящие, те самые, которые долго потом помнятся — годы проходят, а они все возникают в памяти.

Недаром говорят, что животные, живущие в семье, — это те же самые родственники. Иногда, может быть, даже ближе родственников — увы, это истина, которую трудно оспорить. Примеров тому не счесть.

Животных Шебаршин любил очень, любовь к ним была одной из черт его характера. Характера, перед которым можно и нужно преклоняться.

Тридцатого марта 2012 года

Те мартовские дни были тяжелыми — то мороз начинал звенеть такой, что у людей, отвыкших от холодов, только косточки трещали, то температура вдруг прыгала на плюс, и тогда здорово страдали сердечники, инсультники, люди с заболеваниями сосудов; снег на улице раскисал, делался опасным — под слоем холодной каши скрывался лед, разъезжались ноги, удержаться было трудно, в больницах было полно народу с ушибами и переломами, на дорогах возникали чудовищные пробки, машины колотились друг о друга нещадно, словно в жизнь дороги вмешалась нечистая сила. Плохой был месяц март.

Но у Шебаршина в марте был день рождения, а мы дни рождения, как и родственников, известно всем, не выбираем, — что нам отводят господь Бог, судьба и природа, тем и пользуемся.

Двадцать четвертого марта 2012 года Шебаршин отмечал семидесятисемилетие. Собрались в его просторной квартире недалеко от Белорусского вокзала, как обычно, пошутили, повспоминали прошлое, поговорили о будущем и разошлись. Настроение у всех было отменное, в том числе и у Леонида Владимировича — несмотря на то, что его постоянно допекала одышка и было заметно, что сдает сердце и вообще — что-то происходит внутри, — Шебаршин был рад празднику, он вообще всегда был рад гостям, и гости очень охотно шли к нему… Так и в этот раз.

Ничто не предвещало беды и последующих черных дней — наоборот, и день тот, и вечер были наполнены светом, надеждой, добрыми помыслами, еще чем-то, что позволяет человеку уверенно стоять на ногах и противиться невзгодам, хворям, разным бытовым напастям.

Через пару дней Шебаршин пошел в поликлинику, к глазному врачу — глаза начали серьезно беспокоить Леонида Владимировича, случалось, что пространство делалось рябым, предметы начинали расплываться, потом все это проходило и он видел нормально, а затем неожиданно вновь появлялась рябь.