Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - Георгий Андреевский

Ещё одной из статей незаконного дохода полиции была высылка из Москвы неугодных лиц. Высылали по доносам, по анонимным письмам, которые сами же и писали, и просто по злобе за отказ в даче взятки. Часто применяли высылку для того, чтобы потом получать с высланных ежемесячную плату за проживание в Москве.

В начале XX века полиция преподнесла москвичам новый сюрприз в виде дела о хищении на железных дорогах, а вернее, на подъездных путях к городу. Оказалось, что здесь сложились целые артели воров-крючников. Руководили ими воры-предприниматели. Недалеко от города для житья этих крючников они приспособили бесплатный особый дом. Разговоры о кражах и сбыте краденого велись совершенно открыто. Награбленный товар предприниматели возили на подводах скупщикам. Шайки эти развивали экономические связи с другими городами России и даже Польши. Последствия их деятельности отразились на бирже и вызвали снижение цен на хлопок! О материальном же ущербе, который был причинён железной дороге, и говорить нечего. Когда же, наконец, в 1907 году государство заинтересовалось происходившими хищениями и началось расследование, то при обысках были обнаружены целые кипы краденого товара, деловая переписка, счета, словно действовали не обычные воры, а вполне респектабельные предприниматели. Не укладывались в эти чуть ли не официальные рамки только убийства тех железнодорожных сторожей, которые воспринимали кражи из вагонов как преступления и пытались остановить воров. В отличие от сторожей полиция делать этого не пыталась. Во время следствия были найдены записки о денежных выдачах полицейским чинам, как будто они состояли на службе у тех воровских шаек. Воры даже хвалились покровительством полиции, а некоторые обвиняемые с удивлением говорили на допросах о том, что всё делалось при попустительстве полиции и настолько открыто, что у них сложилось мнение о законности происходившего. Более того, уже в то время, когда проводилось расследование и некоторые торговцы с испугу отказались принимать краденое, полиция попросила их этого не делать и посоветовала срывать с товара тару с этикетками и перекладывать хлопок и шерсть в кули. Некоторые агенты полиции говорили при этом: «Чем же нам кормиться, если закрыть склады?»

Прошли годы, те далёкие времена стали называть «проклятым прошлым», но кражи на железных дорогах не прекратились. Отсутствие вооружённой охраны в товарных поездах позволяло некоторым нашим согражданам, работавшим на железной дороге, думать, что находящееся в вагонах имущество не только можно, но и должно красть. В 70-е годы прошлого столетия на Курской железнодорожной станции существовал железнодорожный тупичок, в котором шла бойкая торговля краденым. Ворованное сбывали железнодорожники. Механизм похищения ими «социалистического имущества» был довольно прост. Машинист разгонял состав, потом резко тормозил, при этом контейнеры, в которых перевозились разные вещи, смещались, их перекашивало и некоторые, не выдержав сильных толчков, открывались. Теперь поездной бригаде нужно было только остановить поезд в тихом месте, найти открывшийся контейнер и извлечь из него сапоги, туфли, зонтики, платки, приёмники, телефонные аппараты и вообще всё, что можно присвоить и продать.

Глава пятнадцатая

ЦЕРКОВЬ И ЖИЗНЬ

Наука или религия? — Монастырские будни. — Кто и за что критиковал и ругал церковь

Пока одни воровали, другие ломали головы над мировыми проблемами и научными идеями. Учёные мечтали о телевидении, стремились в небо и даже выше. Здесь, правда, в мозгах некоторых из них возникала путаница, поскольку всё внеземное для многих из них, в силу привычки, было областью обитания Бога. Один такой учёный по фамилии Зелёный в своей лекции, прочитанной в 1884 году, сообщил о том, что на Луне нет атмосферы и нет жизни, зато каждая планета — это мир, подобно нашей Земле, наполненный разумными существами. «Благость и мудрость Провидения, — говорил он, упиваясь собственной фантазией, — равно создали их способными как постигать дивную красоту небес, так и славить величие и могущество Бога!» На вопрос из зала о возможности столкновения Земли с кометой учёный ответил, что Бог этого не допустит, однако добавил: «Ежели Творцу Вселенной угодно будет уничтожить существование рода человеческого, то неужели Он сделал бы комету орудием своей воли? Ему достаточно одного слова, чтобы разрушить своё творение, того всемогущего слова, которое некогда вызвало из хаоса весь видимый нами прекрасный, открытый и величественный мир». Представляю, как вдохновил лектор аудиторию своим сообщением о том, что все планеты обитаемы! Особенно много говорили тогда об обитаемости планеты Марс. В начале XX века некоторые из учёных полагали, что на полюсах его зимой скапливается лёд, который летом тает, и вода по каналам перетекает на другой полюс, где зима, и там замерзает. Каналы, как полагали учёные, вырыли люди. Зачем? На этот вопрос отвечали так со временем, вследствие размывания горных цепей и отложения пород в бассейнах рек озёр и океанов, поверхность Марса стала гладкою. Гладкость поверхности угрожала цивилизации и культуре, ибо не стало горных хребтов, которые могли бы направить потоки воды от тающего на полюсах льда по руслам рек и ложбинам, и они могли затопить города и посёлки, а поэтому марсианам ничего не оставалось, как прорыть каналы. Существованию на Марсе мыслящих существ, подобных земным, по мнению ряда учёных, способствовал климат. «Предполагать, что на Марсе не существует подобных нашим метеорологических условий, — писал один из них, — мы не имеем никакого права». Кто лишил нас такого права, учёный не объяснил.

В стране открывалось всё больше школ, гимназий, училищ и университетов. Такие учёные, как вышеупомянутый Зелёный, совмещали, и не без успеха, науку с религией, другие — нет. В конце XIX века в Москве завлекать слушателей к себе стали интеллигенты. На квартирах и в библиотеках они выступали с лекциями. Нередко лекции эти сопровождались демонстрацией, как тогда говорили, «туманных картин» с помощью «волшебного фонаря». Церковь тоже решила не отставать от науки и позволила некоторым священникам вести внебогослужебные религиозно-нравственные собеседования с показом «туманных картин» в училищах и школах.

Наступило время, когда наука стала проникать во владения Церкви, а Церковь пользоваться достижениями науки. В Божьи храмы пришло электричество. В 1912 году в церкви Василия Кесарийского на 1-й Тверской-Ямской улице вместо восковых свечей в люстрах были установлены электрические. Более того, человек поднялся в небо. Что ни день — авиаторы устанавливали новые рекорды то на дальность полёта, то на его высоту, то на скорость. В 1913 году Б. А. Наугольников на самолёте «Фарман» (MF-7) и А. М. Габер-Влынский на «Ньюпорте» совершили перелёт по маршруту Москва — Подольск — Серпухов — Москва. Перелёт этот закончился благополучно, правда, мотор самолёта Наугольникова у самой Москвы заглох, однако авиатору удалось удачно спланировать и не разбиться. Его аэроплан опустился на деревья у Ваганьковского кладбища, и, как писала одна из газет, лётчик сошёл на землю, а его «Фарман» без малейшего повреждения повис, как подстреленная птица, на ветвях деревьев.

А в Божьи храмы пришло электричество. В 1912 году в церкви Василия Кесарийского на Тверской[80] после долгих хлопот удалось, наконец, вместо восковых свечей установить электрические. Препятствовали такой замене не учёные, а конкуренты — хозяева епархиального свечного заводика. С переходом этого большого храма на электрическое освещение они теряли немалую часть дохода.

Несмотря на все достижения науки и техники, люди, в эти достижения поверившие и отошедшие от церкви, были ещё далеки от совершенства, а в головах многих из них царила необычайная путаница. Трудно человеку оторваться от привычных представлений о жизни. Они крепко держат его, смущают силой общественного мнения. Ошибки и промахи безбожников доставляли клерикалам истинное наслаждение. Один из них незадолго до наступления XX века писал в газетной статье: «Развязным, безапелляционным, авторитетным тоном говорят у нас люди, драпирующиеся в плащ науки. Они снисходительны лишь к самим себе. В отношении же к другим людям, не разделяющим их мнения, они не знают пощады: одним они грозят „всемирным осмеянием“, других клеймят позорным именем „скорбных умов“ (как К. А. Тимирязев в предисловии к книге Вертело „Наука и нравственность“). Они, эти педанты и фанатики точности, эти замкнутые и узкие специалисты, хотели бы всё измерять лишь мерой своих специальностей… Они не хотят знать, что наука, как сказал западный учёный Дармстетер, „вооружает человека, но не направляет, освещает ему мир до последних пределов звёзд, но оставляет ночь в его сердце“. Они забывают или не хотят знать, — что ясно, например, даже и для Золя, — что если бы даже исчезли все религии, то и тогда религиозное чувство неизбежно создало бы новые религии даже при науке. Эрудиция далеко не то же, что наука, что можно очень много знать и, однако, не быть учёным. Наука не может ответить на вопросы, откуда мы приходим, для чего живём, куда уходим. Ни биология, ни химия не могут ответить на эти вопросы. Профессия биолога или физика сама по себе не доказывает превосходства их суждений сравнительно с суждениями других людей».