Форсайты - Зулейка Доусон

– Лакомство богов, – пробормотал он утром, проснувшись и увидев ее, склонившуюся над ним. Чуть брезжил рассвет, и Кэт безуспешно пыталась уснуть в кресле, – как тогда, в ту, первую, ночь. Стоило ему пошевелиться, она вздрагивала и вскакивала к нему.

Она приподняла его голову и дала ему сока. Глотнув, он откинулся на подушку, вглядываясь в клочок тусклого неба в проеме окна. До рассвета еще полчаса – за окном сумрачно и серо.

– «В-вот он – с-серый р-рас-с-свет», – показав кивком, проговорил он, а в глазах, казалось, пробивалась улыбка.

Кэт воспрянула: две цитаты из одного стихотворения – дело идет на лад! Лоб его стал прохладнее – жар, похоже, спадал, руки же – ледяные.

Дождавшись, пока он уснет, она вышла погулять со старым псом. И только когда почтальон, разносивший первую в этот день почту, одарил ее удивленным взглядом, она вспомнила, как она одета. «Дамасская роза»!

Бойду на глазах становилось легче, и к вечеру она смогла оставить его. Она возвращалась на Саут-сквер, покидая своего любимого – теперь пусть хоть весь мир знает – сидящим у газового камина, закутанным в одеяло, слабым, как котенок, но больше не трясущимся в лихорадке. Рядом с ним, как всегда, старый пес.

Накинув плащ, Кэт втиснулась на заднее сиденье такси и попыталась придумать для родителей хоть какое-то приемлемое объяснение. Она позвонила домой только раз, прошлой ночью – к телефону подошел отец, – сказала, где она и как долго собирается там пробыть, но, прежде чем он успел засыпать ее вопросами, монетки у нее кончились. Теперь, пока такси под мерное тиканье счетчика приближалось к Саут-сквер, формулировка становилась все более и более туманной, и в конце концов она бросила это занятие. Она слишком устала, чтобы о чем-нибудь беспокоиться, и, в конце концов, что скажут, то и скажут.

На углу она расплатилась, под вечерним небом чувствуя себя не так неловко в своем помятом вечернем платье. Открыла дверь своим ключом и, намеренно не глядя по сторонам, не желая знать, есть ли кто-нибудь в комнатах, поднялась прямо к себе, сбросила одежду и забралась в горячую ванну.

Немного ожив после ванны – все еще усталая, но не до изнеможения, – в длинном халате, обмотав полотенцем голову, Кэт решила, что пора рубить узел. Она пошла к матери, но той не было в комнате.

Проходя мимо отцовского кабинета, она увидела под дверью свет, тихонько постучала и, услышав его голос, вошла.

– Вернулась! – без раздражения, скорее с какой-то тоской произнес он.

При звуке его голоса слезы навернулись на глаза.

– Ох, Котенок! – сказал он ласково.

Это давнее детское прозвище! От ее решимости не осталось и следа. Отец обнял ее, усадил в свое походное кресло, а горячие слезы все катились по щекам.

Майкл присел на край стола – спиной к Белой Обезьяне, весьма саркастически взиравшей на все происходящее, – и смотрел, как постепенно успокаивалась дочь, всхлипывала вое реже, все тише. «Бедная моя девочка! – подумал он. – Скверная это штука – любовь. Парламенту следовало бы ее отменить!»

Первая краткая вспышка прошла, своим носовым платком отец тщательно «перекрестил» ее, как говаривал он, когда, маленькой девочкой, ей случалось расплакаться, – теперь им обоим легче было продолжать.

Да, решил Майкл, это он должен сделать сам – пустить пробный шар – он отец.

– Ну, скажи мне – ты очень влюблена?

Кэт взглянула благодарно и даже чуть улыбнулась.

– Безнадежно. Прости.

Майкл медленно кивнул, а что дальше говорить – не знал.

Следующий вопрос задала Кэт.

– Что говорит мама?

Майкл чуть шевельнулся на своем насесте.

– Ты же знаешь, мы оба хотим только твоего счастья, Кэт.

– Это не ответ, папа.

– Нет. Ты хочешь дословно?

– Да.

– Изволь – в настоящий момент она не может себе представить, как умудрилась родить такую идиотку. Думаю, в конце концов представит.

Кэт приглушенно рассмеялась, и сразу опять слезы ручьем – на этот раз ненадолго.

– О Господи, – проговорила она сквозь скомканный влажный платок, – сейчас от всего этого голова кругом идет. Утро вечера мудренее.

– Ты всю ночь была там?

– Да!

Такой болью исказилось лицо отца – хоть бы этого не видеть!

– После всего этого – я должна быть с ним, папа, – должна!

– Я понимаю.

– Понимаешь?

– Да – конечно. Но скажи – он тоже так считает?

– Да.

– Он так сказал?

– Да.

– Понимаю, – повторил Майкл.

– Нет, папа, скорее всего, не понимаешь. Он просил меня уехать с ним.

– За границу?

Она кивнула:

– В Мексику.

– В Мексику!..

Бедный папа! Кэт отчетливо представляла, что творится сейчас у него в душе, – на лице его отразились те же чувства, что охватили ее, когда она впервые услышала – куда.

– Может быть, – добавила она, – но не обязательно. Дело в том, я думаю, что для него не так уж важно, где именно жить. Важно, чтобы я была с ним – где бы то ни было.

– И ты будешь счастлива?

– Я буду счастлива с ним – а это самое главное, правда?

Кэт ждала – и, смирившись, отец коротко кивнул в ответ.

– Мне нужно поспать, – объявила она, вставая, – давай утром договорим? Я буду лучше соображать.

И, прежде чем выйти из комнаты, потерлась щекой о его щеку.

Кэт спала без снов. Вернее, видение, что над ней витало в ее тревожном забытьи, было какое-то непостижимое, недосягаемое.

Внезапно, как от толчка, она вскочила, сердце оборвалось. Толком не проснувшись, объятая ужасом, выбралась из постели. Едва коснувшись ногой ковра, уже знала – что-то случилось, что-то страшное, очень страшное – страшнее быть не может. Зажгла свет, мгновенно оделась: юбка, блузка, кардиган – выхватив из шкафа что попало, неважно какого цвета, наскоро накинула красный плащ с капюшоном, отыскала кошелек, глянула, хватит ли на такси, и опять умчалась из дома, и опять – во тьму.

На фоне затянутого облаками ночного неба дом возвышался, как готический замок. Кэт отдала шоферу последнюю банкноту – сдачи ждать было некогда. Поездка заняла целую вечность, сердце рвалось из груди – скорей, стрелой, туда, наверх, а такси все тарахтело, все прижимало ее к земле, не давало взлететь. Она вошла в дом – как кстати это устройство на входной двери! – и помчалась по витой лестнице, не потрудившись нащупать выключатель, не обратив внимания на сбившийся в сторону потрепанный край ковра и поцарапанную голень – каждая драгоценная секунда на счету. В кромешной тьме лишь одно ей виделось ясно – она должна быть с ним – или случится что-то чудовищное, немыслимое.

Вот она уже на лестничной площадке, вот открывает дверь – накануне она оставила ее неплотно прикрытой, – у ног – какое-то движение. Собака! Крутится взволнованно вокруг пес, подвывает тихонько, прерывисто всхлипывает, будто знает – шуметь нельзя, но очень уж непривычно – ночной гость.

– Хорошая собака, Профессор, – прошептала Кэт, – хорошая собака! Где хозяин?

Пес побежал вперед, и, пройдя коридор, Кэт увидела Бойда. Он сидел в кресле, почти в той же позе, что она его оставила. Газовый камин еще горел, сброшенное одеяло валялось у скамеечки. В свете огня она увидела у кресла пустую бутылку виски. Стакана не было нигде.

Что ж, пускай, если это помогает ему заснуть.

Потихоньку подкралась она к креслу, посмотреть, спит ли он. Да: глаза закрыты, голова откинулась на спинку кресла, повернутое к огню лицо младенчески безмятежно. Протянула руку к поседевшим волосам, теперь снова сухим. Лоб его под ее губами показался приятно теплым – но не слишком ли близко сидит он к огню? Рука свесилась с ручки кресла. Она обхватила руками его огромную ладонь – холодна, как лед, нельзя было раскрываться! – и, положив ее на ручку кресла, повернулась за одеялом, сползшим на пол.

И тут пес издал долгий протяжный вой, жалобный, бесконечный – как по покойнику!

Услышав этот плач, Кэт резко обернулась – рука Бойда опять свесилась вниз. Она снова дотронулась до нее – но пес оттолкнул ее, пряча морду под ладонь хозяина, тычась в нее носом, будто отчаянно просил хоть какого-го отклика.

Страшная догадка сжала сердце – слишком зловещая, чтобы признаться в ней, слишком пугающая, чтобы отбросить ее прочь. Она опять взяла его руку – со странной бесчувственностью глядя, как движется ее собственная, будто непостижимый давешний сон стал наконец явью, а пес все сопел, все перебирал лапами в безумном волнении.

Рука писателя остывала – ледяная, безжизненная. Отрешенно, будто сама превратилась в неодушевленный предмет, Кэт терпеливо, но тщетно пыталась прощупать пульс.

Кое-как она преодолела препятствия, уготованные ей телефонной будкой – тяжелая красная дверь все не открывалась – руки вдруг ослабли, потом набирала номер непослушными, закоченевшими пальцами, потом говорила каким-то чужим голосом, прося их – неизвестно зачем – поторопиться.

– Крепитесь, мисс, – прозвучал в трубке деловитый голос, – высылаем машину.

Машина, казалось, появилась в тот же миг, сирена зазвучала сначала в ее мозгу, а уж потом послышалась на улице. На самом деле прошло почти десять минут – участок находился через улицу, – но, упав в обморок у запертой входной двери дома, Кэт потеряла представление о времени. Над ней склонилось лицо молодого мужчины, сильная рука помогла подняться.