Муравечество - Кауфман Чарли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что-то это очень непохоже на вашу книгу, — говорит Гипно Боб, заканчивая сеанс.
— Да, — говорю я, — творчество Инго поразительно тем, что как будто меняется при новых просмотрах. Как и мои старые воспоминания — например, воспоминания о Генриетте.
Гипно Боб кивает, утратив интерес. Пытается продать мне пачку кофейных бобов французской обжарки «Чашка Гипно Боба». Я отказываюсь. Возвращаясь к своим размышлениям, я чувствую душевный подъем. Воспоминание о сюжетной линии метеоролога доказывает, что истинна моя версия фильма, а не доппельгангера. Со своей окрепшей уверенностью я смогу доказать это и миру. Но смогу ли? Гипно Боб, хоть и вежливо, уже мелет бобы. Начинает казаться, что все его гипнотизерское предприятие — только приманка, чтобы развивать кофейную компанию.
Как заинтересовать людей истинной версией фильма? Мне приходит в голову, что способ только один. Диггер будет не единственным диггером. Другими словами, я тоже буду. Диггером.
Глава 65
Я сажусь на следующий же автобус в Сент-Огастин. Если я вновь найду Незримых кукол, то смогу доказать миру (и себе, а то уже начинаю опасаться за свой рассудок), что фильм действительно существует в том виде, о котором говорю я, а не мой дурацкий клон, не говоря уже о том, что мы сэкономим время и усилия в препродакшне ремейка, раз не придется воссоздавать весь мир кукол Незримого. Я объясняю это соседу, которым волею случая вновь оказывается Леви (Хваткий), возвращающийся домой с сезонной работы по написанию клоунских номеров в «Цирке и Саду Большого Яблока». Приятно видеть знакомое лицо, и, хоть в этот раз у меня есть собственное место, мы ненадолго возвращаемся к нашей прежней рассадке — полагаю, из некой ностальгии.
— Еще раз, для ясности: во дворе закопана куча черных? — спрашивает Сладкий.
— Нет, Леви. Во дворе закопаны тысячи афроамериканских кукол. По крайней мере, я в это верю.
— А я думал, это у клоунов шутки дурацкие. Вот уж дурость так дурость.
— Режиссер исследовал идею культурной невидимости.
— Ну, обалдеть можно. Знаешь, а я придумал клоунский номер, когда из ведра вылезает пятьдесят с чем-то клоунов. И прикол в том, что в такое ведро обычно не помещается пятьдесят клоунов. Типа, может, двадцатилитровое, да? А секрет, — шепчет Леви, — в том, что в полу и в дне ведра есть дырка, и клоуны сидят в подвале, и вылезают по одному. Это шутка. Как же они все помещаются в ведро? Секрет в том, что и не помещаются. Понимаешь? Все основано на номере под названием «клоунская машина», он строится на похожем принципе. По сути, в этом номере куча клоунов вылезает из маленькой машины. Но есть нюанс; на самом деле они поднимаются из подвала. В дне машины есть дырка. А это новый взгляд на классическую постановку. И на мой взгляд, даже лучше, потому что ведро еще меньше, чем машина, так что люди удивятся сильнее. Я называю это «клоунское ведро». По-моему, примерно этим и занимался твой цветной приятель-режиссер.
— По-моему, совсем разные вещи, — говорю я.
— Куча клоунов — куча черных, — отвечает он. — Очень похожий прикол.
Я не придираюсь и через пару минут — чтобы не показалось, что это реакция на разногласие, — слезаю с коленей Хваткого и возвращаюсь на свое место. Хваткий — славный малый, но, по-моему, мы исчерпали наши отношения. Он по большому счету простой автор клоунских номеров, и, хоть это труд честный и благородный, в нем очень мало общего с моим и катбертовским творчеством. Не говорю, что его работа менее важна. Клоунада — древняя форма искусства, и если мы что-то узнали из до нелепого сентиментальной сцены в конце «Странствий Салливана» Престона Стерджеса, то это что обделенным иногда нужно посмеяться от души. Так что я отдаю должное стараниям Хваткого и рад его успехам.
Хваткий молчит где-то час, затем приглашает меня зайти как-нибудь вечером к нему в трейлер на пивко, пока я в городе. Я отвечаю, что мысль отличная, хотя мы оба знаем, что этого никогда не случится, просто не может случиться, и не только потому, что я не из тех, кто любит «пивко». Это печальное осознание, и весь остаток долгой поездки мы проводим в молчании. Приехав на автовокзал, после объятий даже не обмениваемся телефонными номерами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Около полуночи мое такси останавливается у многоквартирника. Водитель достает из багажника мои чемодан, лопату, заступ и мотыгу.
— Что-то закапываем? — спрашивает он.
— Наоборот.
— Кого-то закапываем?
— Закапывать кого-то не обратно закапыванию чего-то, — говорю я. — Я раскапываю, если вам так уж интересно.
— Сокровища?
— Не в том смысле, в котором вы, разумеется, имеете в виду. Никакие золото или драгоценности не сравнятся с тем, что я ищу.
Он пожимает плечами и уезжает.
Я рою точно там, где впервые нашел тела кукол. Я запомнил место, потому что там была (и есть до сих пор) бронзовая табличка с надписью «Здесь не на что смотреть, проходите». Однако оказывается, что уловка не врет, поскольку здесь действительно ничего нет. Ни кукол, ни даже скелетов кукол. Ничего. Просто грязь, причем много. Скоро появляется управдом и вручает мне захватанную бумажку с надписью: «Эй! Какого черта ты делаешь? Прекрати! Это частная собственность!»
Я смотрю на него из ямы; он узнаёт лицо, удивляется, потом тасует бумажки в сумке и выбирает новую: «Ой! Я не узнал тебя со спины, сверху и без ермолки. Приветствую, друг мой! Не хочешь ли зайти на глецль фан тей?»
— Я не знаю, что это такое, — шевелю я ему губами.
«Чашка чая. На идише. Это ты меня научил». — пишет он.
— Ой-вей, — шевелю губами я.
Я вылезаю из ямы и одиноко бреду на дорогу. В затылок бьет смятый комок бумаги. Поднимаю его и читаю: «Эй! Эй! Я с тобой разговариваю!» Иду дальше, повесив голову. Снова и снова в меня бьются скомканные бумажки. Я их собираю и складываю в сумку. Возможно, почитаю в автобусе по дороге домой, чтобы скоротать время. Продолжаю идти. Тут мне ловить больше нечего.
Домой меня везет один из новеньких микроавтобусов «Убера» — а на самом деле просто выпотрошенный универсал. Можно принести собственное кресло, но только если оно входит в отведенное место: 55×35×23 сантиметра. Следовательно, большинству приходится сдавать кресла в багаж — за дополнительную плату — и сидеть на полу.
Я разворачиваю записки от управдома и читаю в хронологическом порядке:
«Почему ты мне не отвечаешь?»
«Ты что, забыл, как славно мы проводили время?»
«Помнишь, как нам обоим понравилась постановка театра „Юпитер“, где переосмысляли „Детей тишины“ в виде гей-мелодрамы с Бертом Рейнольдсом и Лу Ферриньо в главных ролях?»
«Давно пора было переосмыслить сим образом, сказал ты».
«Я согласился. Ведь любовь есть любовь, сказал я».
«Ты согласился».
«Я думал, мы друзья».
«Почему ты со мной так поступаешь?»
«Ты же знаешь, что ради тебя я перешел в иудаизм!»
«Смотри! Я обернулся, чтобы ты видел мою кипу!»
«Это очень больно!»
«У меня в холодильнике есть холодная корейка. Можно устроить нош».
«Ты чудовище, ты это понимаешь?»
«Верни мою картину Хелен Келлер!»
«Прошу, Б.».
«Ну и ладно. Ладно. Мне уже все равно».
«Но я жду от тебя картину Келлер, Б., серьезно».
«Прошу, подожди минуту. Давай просто поговорим».
«Поверить не могу».
«Пошел ты!»
Есть и другие, но их я оставляю на потом, потому что меня вдруг клонит в сон.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Гипно Боб предлагает подписаться на «Кофе Месяца», я отказываюсь. Он вздыхает и щелкает переключателем. Метеоролог промотал дальше в будущее. У «Слэмми» (ранее «Слэппи») теперь есть своя армия, и для всех граждан обязательна двухлетняя служба (в слармии, ранее в сларпии). У отдельных экспертов это вызвало негодование, но министр маркетинга Марджори Медоточивая Морнингстар ответила: «Свобода не бывает бесплатной». Нужно что-то делать с постоянной угрозой Транков, которые хотят править всей пещерой и теперь, вдобавок к недавно установленным черепным пропеллерам, оснащены ядерными бомбами в голове. Метеоролог наблюдает за этим тревожным развитием событий на экране. Вспоминает Диггер и понимает, что только она может возглавить восстание народа. Но, конечно, сообщить ей об этом надо ему. Что он и делает.
