Зияющие высоты - Александр Александрович Зиновьев

Сверху запросили Союз мнение о моем интервью, говорит Мазила. Союз рекомендовал исключить меня из членов Союза и даже выгнать из Ибанска. Это хорошо, говорит Болтун, что такие крайности заявляют о себе. Наверху их сами панически боятся. И потому они будут вынуждены тебя защищать от них. И что это даст? — спросил Мазила. Ничего, сказал Болтун. Просто способ, каким тебя придушат, будет выглядеть как проявление гуманизма и терпимости. Все-таки прогресс!

В СТАНЕ ПОБЕЖДЕННЫХ

Вот итоги, говорит Неврастеник. Человек, с которым ты дружил чуть ли не двадцать лет, оказывается, уже несколько лет тебя потихоньку продает и затем открыто совершает по отношению к тебе подлость. К тому же изображает дело так, будто это ты сам совершил подлость в отношении его. И никаких угрызений совести. Человек, который десять лет твердил, что он никакой не ученый, не то, что ты, что ему лишь бы защититься и иметь свой кусок пирога, начинает поучать тебя как студента начальных курсов, разносит твою работу, над которой ты думал полжизни и в которой он не смыслит ничего, и кончает тем, что распускает о тебе клевету. Люди, которым ты делал только добро и с которыми имел хорошие отношения, начинают ложно истолковывать каждый твой шаг, приписывать тебя несвойственные тебе мысли, мотивы и поступки, взрываться злобой по твоему адресу из-за каждого пустяка. Это все вроде бы обычные вещи. Но сейчас они почему-то воспринимаются особенно остро. Почему? Потому, говорит Болтун, что сейчас наше окружение есть стан потерпевших поражение. А кто же победитель? — спросил Мазила. Никто, сказал Болтун. Мы все вместе потерпели поражение от самых себя. Не сумели справиться с той мразью, которая накопилась в нас самих. Ты прав, говорит Неврастеник. Мы сдохли в ожесточенной борьбе за грошовые блага, привилегии, почести. Сожрали друг друга из-за мелкой зависти. Туда нам и дорога. И по закону компенсации, говорит Болтун, мы теперь сами избираем последние жертвы и доводим дело до конца. Какие жертвы, спрашивает Мазила. Тех, кто остался покрупнее и независимее. Тебя, например. Нам нужно во что бы то ни стало сначала сделать так, как будто они такое же дерьмо, как мы. Затем заставить их самих поверить в это. Вытолкнуть их из нашей среды как чужеродные тела. Если можно, уничтожить. Неужели вы и себя причисляете к таким людям? — спросил Мазила. Нет, сказал Болтун. Но нас же нет на самом деле. Мы — это ОНИ. И что теперь будет? — спросил Мазила. Неуправляемое падение на самое дно, сказал Болтун. Но, может быть, это преувеличение, говорит Мазила. Поищи ответа в себе, говорит Болтун. Если найдешь в себе самом какую-нибудь зацепочку, ты прав. Если нет, так найдешь ли ты ее в других? Поищи, и ты поймешь еще один парадокс нашего бытия: в такой ситуации самой либеральной силой в стране начинает выглядеть высшее руководство и даже карающие органы. Ты прав, говорит Мазила, и с энтузиазмом начал приводить примеры. И это не от нормы, сказал Болтун, а норма: в рамках тех допущений, из которых исходил Шизофреник, даже функции оппозиции должны быть присвоены теми, против кого они направлены и кто ее подавляет.

ПРОБЛЕМЫ ПРИХОДЯТ НОЧЬЮ

Когда наступает ночь, Сослуживец говорит себе, что, в конце концов, хватит, что, наконец-то, пора, сколько можно, и начинает думать о жизни. Через минуту сознание его переключается на эпохальный труд, который они создают под руководством Секретаря, который должен подвести итоги, наметить перспективы, нанести сокрушительный удар. Это, конечно, главное, говорит себе Сослуживец, и приступает к чтению замусоленных бумажек, которые ему удалось урвать у паразита Мыслителя. Бред какой-то, говорит Сослуживец. О боже, что за идиот! Придется все переделывать заново самому! Неужели эти скоты не заплатят гонорар? Столько сил вложено! А Секретарь что-то не торопится с назначением. Надо нажать! И Сослуживец опять начинает думать о жизни, которая неумолимо уходит, оставляя после себя горы эпохальной макулатуры. Ребята из вновь созданного Заградотдела просили стихи для стенгазеты написать. Шуточные, но серьезные. Сослуживец злорадно хихикает и начинает сочинять шуточный гимн Заградотдела.

Регулярно до усеру кашу жрем.

Оттого-то мы счастливей всех живем.

И на весь на мир уверенно орем.

Левой!

Левой!

Левой!

Правой!

Ты один. А мы — оравой.

Если хочешь каши тоже,

Становись на нас похожим!

А не то — получишь в рожу!

Во вчерашнем дне уверены вполне.

В критиканах не нуждаемся извне.

Если что, так это все по их вине.

Левой!

Левой!

Левой!

Правой!

Ты один. А мы — оравой.

Будешь тихим — дадим лопать,

Будешь ихним — будем шлепать.

Так что лучше с нами топать!

Как учил нас сам Хозяин наш отец,

Нам дозволено лупить судом и без,

Потому как мы несем с собой прогресс.

Левой!

Левой!

Левой!

Правой!

Ты один. А мы — оравой.

Кто виновный тут, кто правый,

Смысл подсказывает здравый:

Ты — один, а мы — оравой!

Левой!

Левой!

Левой!

Правой!

ПАРАДОКСЫ

Но нельзя же совсем без надежд и иллюзий, говорит Мазила. Больше нельзя с надеждами и иллюзиями, говорит Болтун. Да их и фактически уже нет. И людям не становится от этого хуже. Ты нарочито придаешь всему форму парадокса, говорит Мазила. Наоборот, говорит Болтун. Я из чудовищно парадоксальных форм бытия стремлюсь извлечь мало-мальски правильные фигуры. Вот смотри! Наше население прекрасно знает, что из себя представляет наша система жизни. И знает, что эта система далеко не идеальна, как об этом трубят газеты, радио, телевидение, кино, книги и т. д. Вместе с тем эта система удобна для подавляющего большинства населения. Оно поносит свою систему во всех звеньях и на всех уровнях. Но не сменяет добровольно ни на какую иную. Наше руководство по идее должно гордиться не тем, что оно руководит наилучшей из мыслимых систем. Это теперь не их заслуга. Оно по идее должно гордиться тем, что несмотря на нашу систему, за которую оно не несет никакой ответственности, оно сумело добиться чего-то, выходящего за рамки этой системы. А что происходит? Не стоит продолжать, говорит Мазила.