Франкенштейн: Антология - Стивен Джонс

Жена доктора Штейна больше не разговаривала с ним на эту тему. На самом деле в последнее время они вообще почти не разговаривали. Она умоляла объявить неделю траура, способного унять горе, как будто бы они действительно предали тело дочери земле. Они жили в съемных комнатах у кузена жены доктора Штейна, банкира Абрама Сончино, и доктор Штейн не сомневался, что эту идею внушили жене женщины семейства Сончино. Кто знает, о чем болтают женщины, запираясь на всю ночь в купальне, когда совершают обряд очищения после месячных? Ни о чем дельном — в этом доктор Штейн не сомневался. Даже Сончино, добросердечный человек, обожающий свою супругу, убеждал доктора Штейна устроить траур по дочери. Сончино сказал, что их семья позаботится о ритуальной трапезе и вся община будет скорбеть вместе со Штейнами всю неделю до субботнего богослужения, и тогда с помощью Бога чудовищная душевная рана начнет заживать. Доктору Штейну пришлось собрать все силы, чтобы вежливо отказаться от этого великодушного предложения. Сончино — хороший человек, но дела Штейнов совершенно его не касаются.

Надвигалась зима, как казалось доктору подгоняемая безмолвными укорами жены. Доктор Штейн почти каждый день выходил на многолюдные улицы. Иногда компанию ему составлял капитан ночной стражи, англичанин Генри Горралл, чьим неофициальным помощником заделался доктор — он устанавливал причину смерти людей, которых частенько вылавливали из каналов на окраинах города.

За прошедшее лето убийств произошло больше обычного и бесследно исчезли несколько молодых женщин из хороших семей. Помогать Горраллу доктора Штейна заставили старейшины бет-дина, раввинского суда, — уже поползли слухи, будто иудеи убивают христианских девственниц, чтобы с помощью их крови оживить Голема. И было кстати, что иудей — более того, иудей, который работает в городской больнице и обучает студентов медицинской школы новейшим хирургическим приемам, — помогает в разрешении загадки.

К тому же доктору Штейну нравилось общество Горралла. Нравилась уверенность капитана, что все на свете, каким бы странным ни казалось, имеет рациональное объяснение. Горралл был гуманист, и его нисколько не смущало, что его видят в обществе человека, обязанного носить на одежде желтую звезду. Вышагивая вместе по городу, они, не обращая внимания на уличную сутолоку, беседовали о новых веяниях в философии, слившихся в мировоззрении великого флорентийского инженера, Леонардо да Винчи.

Корабли из двадцати стран мира теснились вдоль набережной в вытянутой тени Кампанилы, а их матросы слонялись по улицам. Целая флотилия маленьких лодочек с зазывалами, расхваливающими свой товар, покачивалась на волнах, оставляемых проходящими барками и галеонами. Гондольеры разражались цветистыми проклятиями в адрес мелких суденышек, которые пересекали Гранд-канал прямо перед носом длинных стремительных гондол. Время от времени по Гранд-каналу поднимались флорентийские суда с ходовыми винтами, двигатели Хироу оставляли после себя шлейфы черного дыма, и прохожие останавливались, чтобы посмотреть на такое чудо. Банкиры в меховых пальто и высоких фетровых шляпах заключали сделки на площади перед церковью Сан-Джакометго под грохот новомодных заводных счет.

Горралл, рослый мускулистый человек с колючей черной бородой, который имел привычку жевать табак и постоянно сплевывать, кажется, был знаком со всеми банкирами и купцами, торговцами шелком и парчой, продавцами бумазеи и бархата, аптекарями, мастерами золотых и серебряных дел, производителями белого воска, продавцами скобяных изделий, бондарями и парфюмерами, которые держали магазинчики на тесных маленьких улицах у моста Риалто. Капитан знал по именам и многих проституток в желтых шарфах, хотя это как раз нисколько не удивляло доктора Штейна, поскольку он познакомился с англичанином, когда тот пришел в больницу за ртутью для лечения сифилиса. Горралл знал даже (или делал вид, будто знает) клички истинных хозяев Венеции — котов, которые путались под ногами у прохожих или же лениво валялись на холодных камнях, греясь в лучах неверного зимнего солнца.

И как раз в одной из парфюмерных лавок на улице Мерсери доктор Штейн, как ему показалось на миг, увидел свою дочь. В дверях лавки стоял седой старик и орал на молодого человека, который пятился от него и кричал в ответ, что он ни в чем не виноват.

— Ты ведь его друг!

— Сударь, я понятия не имею, что именно он написал, и я не знаю и знать не хочу, с чего ваша дочь так рыдает!

Молодой человек держал руку на рукояти длинного ножа, поэтому Горралл раздвинул собравшихся зевак и велел обоим спорщикам утихомириться. Кипящий от негодования отец скрылся в лавке, а через секунду появился снова, волоча за собой девочку лет четырнадцати с такими же длинными темными волосами и таким же высоким белым лбом, как и у дочери доктора Штейна.

— Ханна! — невольно вырвалось у доктора Штейна, но, когда девочка повернулась, оказалось, что это не она. Не его дочь. Девочка заливалась слезами и прижимала к груди лист бумаги — письмо от покинувшего ее ухажера, как предположил доктор, и Горралл затем подтвердил, что именно так и есть. Молодой человек сбежал на флот, что было обычным делом в эти дни, когда Совет Десяти даже издал указ, чтобы осужденных преступников отправляли на военные галеры, поскольку вольнонаемных гребцов не хватало. Еще немного, и весь город окажется рассеянным где-то между Корфу и Критом, а то и где-нибудь подальше, ведь Флоренция уже уничтожила флот Кортеса и открыла американский берег.

Доктор Штейн не стал рассказывать жене, что видел. Вечером он долго сидел на кухне, согреваясь догорающими углями и читая при слабом свете сальной свечи «Трактат о воспроизведении движения» Леонардо, когда раздался стук в дверь. Это случилось вскоре после полуночи. Доктор Штейн взял свечу и направился было к двери, и тут из спальни вышла жена.

— Не открывай, — проговорила она. Одной рукой она теребила ворот рубахи, а другой сжимала свечу. Длинные черные волосы спадали ей на плечи.

— Мы же не в Лодзи, Белита, — возразил доктор, возможно с ненужной резкостью. — Возвращайся в постель. Я сам разберусь.

— Все равно здесь полным-полно пруссаков. Один на днях плюнул в меня. Абрам говорит, нас винят в похищении покойников, поэтому за врачами приходят в первую очередь.

Стук повторился. Муж с женой воззрились на дверь.

— А вдруг это пациент, — произнес доктор Штейн и отодвинул засов.

Они жили на первом этаже просторного дома, который выходил на узкий канал. Ледяной ветер несся вдоль канала, и стоило доктору открыть тяжелую дверь, как порыв ветра сейчас же задул свечу. За дверью стояли два городских стражника, а между ними — капитан Генри Горралл.

— Нашли еще одно тело, — произнес капитан с грубоватой прямотой. — Девушка, которую мы с вами видели недавно. Пойдемте со мной, поможете установить, убийство ли это.

Женское тело заметили, когда оно проплывало по Рио-ди-Ноале.

— Еще час, — сказал Горралл, пока они гребли через темный город, — и вода поднялась бы и унесла ее в море. И нам с вами не пришлось бы трястись от холода.

А ночь и в самом деле выдалась холодная — как раз после Дня святой Агнессы. Назойливый береговой бриз сдувал снег с крыш и острых шпилей. Только что намерзший лед с хрустом ломался под носом гондолы, крупные льдины стучали в ее корпус. Немногочисленные огни на фасадах палаццо, выстроившихся по берегам Гранд-канала, казались тусклыми и подернутыми туманом. Доктор Штейн закутался поплотнее в поношенное пальто из грубой шерсти и спросил:

— А как по-вашему, это убийство?

Горралл сплюнул в черную ледяную воду:

— Она умерла из-за любви. Это очевидно. Ведь мы с вами были свидетелями ссоры сегодня днем. В воде девушка пробыла недолго, и от нее до сих пор несет спиртным. Напилась для храбрости и прыгнула. Однако необходимо в этом убедиться. Возможно, это неудавшееся похищение или чья-то жестокая выходка, приведшая к трагическому финалу. Слишком много в городе солдат, которые изнывают от скуки, дожидаясь отправки на Кипр.

Утонувшая девушка лежала на булыжной мостовой рядом с каналом, прикрытая одеялом. Даже в такой поздний час собралась небольшая толпа, и, когда стражник по просьбе доктора откинул одеяло, некоторые из зевак ахнули.

Это была та самая девушка, которую доктор с капитаном видели днем, дочка парфюмера. Мокрое платье, прилипшее к телу, казалось белым на фоне мостовой. Длинные черные волосы падали на лицо. Изо рта еще шла пена, а губы уже приобрели синюшный оттенок. Мертвая, она уже нисколько не походила на дочь доктора Штейна.

Доктор Штейн ущипнул кожу на руке девушки, надавил на ноготь, затем закрыл ей глаза большим и указательным пальцами. Снова с осторожностью прикрыл тело одеялом.