Исповедь соперницы - Симона Вилар

Подойдя почти вплотную, он остановился и произнес:

— Убирайся… к дьяволу… Эдгар!..

Это было сказано свистящим шепотом, полным ненависти, но я различил каждое слово. Как и то, что он произнес далее:

— До каких пор ты будешь держать ее при себе шлюхой? Вспомни — ты женат на Бэртраде, а она не из тех женщин, чтобы смириться и оставить вас в покое.

Вот и все. Ощущения счастья и свободы исчезло бесследно. Еще мгновения я стоял подле тяжело дышавшего Ральфа, а затем повернулся и зашагал прочь.

Ральф был прав. И Пенда прав. И даже Хорса… Они все были правы, пытаясь защитить Гиту от нового позора. Достаточно и того, что я превратил ее из наследницы гордого Хэрварда в наложницу. И чем бы я ни обольщался сегодня, я не должен пытаться снова толкать мать моего ребенка в бездну бесчестья. Кого бы она ни выбрала себе в мужья, будет лучше, если я останусь в стороне.

Я отошел довольно далеко от костров. Здесь расположились на отдых люди постарше. Иные еще беседовали, иные клевали носом, иные уже храпели. Я заметил старую Труду, толковавшую о чем-то со своей дочерью Эйвотой. Подле них на расстеленной овчине спали дети — две девочки, и в одной я сразу узнал Милдрэд. Подойдя поближе, я присел у ее изголовья.

— Вы никак собрались уезжать? — догадалась Эйвота.

— Да. Просто хотел проститься с малышкой.

— А с миледи?

Я не ответил. Глядя на Милдрэд, я не мог удержаться, чтобы не коснуться ее щеки. В ответ моя дочь причмокнула во сне липкими от сладостей губами.

Кивнув Труде, я направился туда, где паслись стреноженные лошади, отыскал Набега и стал его взнуздывать. Поправляя переметные сумы я подумал с горькой усмешкой, что так и не отдал Гите подарок — жемчужно-серый атлас. Ну что ж, придется отправить его в Тауэр Вейк с нарочным.

Позади зашелестела влажная трава.

— Эдгар!

Она стояла за мной, хрупкая и серебристая в свете луны. Настоящая Фея Туманов. Грудь ее вздымалась, словно она бежала.

— Ты уезжаешь?

— Да, уже поздно. Не хотел тебя тревожить. Но это хорошо, что ты пришла — у меня для тебя подарок.

Я запустил руку в суму и протянул ей тугой сверток. Шелковистая ткань отливала в сумрачном свете призрачным блеском.

— Я привез его из самого Иерусалима. Ты будешь прекраснее всех в Дэнло, если сошьешь себе наряд из этого атласа.

Гита приняла дар, даже не взглянув на него.

— Благодарю.

Она перевела дыхание.

— Ты и впрямь помнил обо мне даже там, в Святой Земле?

Я пожал плечами.

— Зачем спрашивать? Ты всегда со мной, всегда в моем сердце.

В свете луны я видел ее широко распахнутые глаза, изумленно приподнятую линию темных бровей и губы, при одном взгляде на которые у меня начинало тяжело биться сердце. Но я сумел совладать с собой.

— Прощай, Гита. Я должен ехать.

— Мне проводить тебя?

— Буду рад.

Довольно долго мы шли в молчании. Позвякивали удила Набега, шелестела трава. В лунном свете над лугами струился туман. Со стороны леса доносились шорохи, порой слышался смех. В такую ночь немало парочек уединялись под его сенью — влюбленные, потерявшие голову, захмелевшие от счастья. Так было всегда, и в древности, и ныне. Сам воздух в такие ночи пропитан ароматом страсти.

Я же шел в каких-нибудь двух футах от женщины, которую желал больше жизни, не смея и думать о том, чтобы коснуться ее. Я хотел оградить и уберечь ее от себя…

Наконец я остановился.

— Теперь возвращайся, Гита.

Она молчала. Тугими толчками кровь била в мои виски.

— Возвращайся. Иначе я не справлюсь с собой. Обниму тебя… и больше не отпущу.

Она покачнулась, словно почувствовав внезапную слабость. Драгоценный атлас выпал из ее рук.

— О, если бы ты только обнял!..

В этом голосе звучала страстная мольба, и все мое тело пронзила дрожь.

Все. Я жадно и торопливо целовал Гиту, заново узнавая вкус ее губ, аромат ее волос… Мои руки, словно припоминая, скользнули по ее талии, коснулись бедер. Я узнавал эти плавные изгибы, их тепло и упругость… И ее ответные ласки сводили меня с ума — она отвечала с неистовым пылом.

Почему мы жили без всего этого? Почему?

У меня не было ответа, и не было времени искать этот ответ. Пусть случится то, что должно случиться…

Подхватив Гиту на руки, я понес ее под своды леса.

Глава 11.

РАЛЬФ.

Август 1134 года.

На стене над моим ложем растянута пушистая волчья шкура. Я сам убил этого волка прошлой зимой, а шкуру повесил над постелью. Теперь мне удобно сидеть, чувствуя спиной мягкий мех, и перебирать струны лютни.

Я пел французскую песнь, сочиненную Гийомом Аквитанским:

Желаньем петь я вдохновленО том, как горем я сгорблен:Не к милым дамам в Лимузен —В изгнанье мне пора уйти!

Унылая песнь, да и на душе у меня не лучше. А ведь до вчерашнего дня я был всем доволен. Пока не появился граф, и я не испытал горечь разочарования. И вот — сижу, извлекая из лютни скорбные стоны, сна нет, хотя уже утро и все отсыпаются после вчерашнего дня празднества.

Я продолжал напевать:

А я в содеянных грехахПред вами каюсь. Жалкий прах,В молитвах и в простых словахВзываю ко Христу: прости!..

Из-за занавеси алькова, где стояло мое ложе, я видел у противоположной стены Эйвоту. Она кормила девочек — свою дочь и дочь госпожи, оттого и сидела отвернувшись, лишь порой оборачивалась и рассержено хмыкала. Слов этой песни на южно-французском она не разумела, но сама мелодия, медлительная и печальная, говорила о том, что лежало у меня на душе. А Утрэд, спавший на лежанке, нарочито натягивал на голову одеяло, чертыхался и просил меня не надрывать душу и дать добрым людям передохнуть.

Да какое мне в конце концов дело до всех этих простолюдинов, что обращаются со мною чуть ли не как со своим приятелем только потому, что я живу из милости у их госпожи! Я рыцарь, и не им указывать мне!

И все-таки я отложил лютню. Самое время подумать о моем положении и о том, как теперь жить. Но мысли разбегались, как перепуганные мыши, поэтому я откинулся на волчий мех и погрузился в воспоминания.

В благодатных долинах провинции Дофине во Франции, в замке, где прошло мое детство, матушка часто рассказывала мне удивительные истории о том, как прекрасная дама ухаживала за раненым рыцарем и кончалось тем, что она влюблялась в него. Позже, уже на службе при различных дворах, я также слышал подобные истории от трубадуров — там были и прекрасная врачевательница, и вверенный ее заботам мужественный рыцарь. И вот в моей собственной жизни случилось нечто подобное: я стал предметом забот нежной и благородной леди, однако не моя спасительница воспылала безумной страстью, а я сам потерял голову от любви к ней.