САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Герман Дейс

 Вышел как-то ранним утром дня такого-то июля сорок пятого юный Семёныч в свой московский двор и увидел кучку зевак, глазеющих на труп военного лётчика. Скоро приехала милиция, свидетелей опросили, труп забрали, а через три дня забрали и одного жильца дома, напротив которого жил Семёныч. А ещё спустя три дня он узнал, что жилец соседнего дома познакомился с лётчиком в какой-то пивной, там жилец узнал, что лётчик получил фронтовые и у него почти полный чемоданчик денег. Жилец известного дома зазвал лётчика к себе, потому что лётчик оказался неместный и ему надо было где-то переночевать, чтобы утром ехать домой. Лётчик отказываться не стал, потому что он прошёл пол-Европы и нигде ни одна европейская собака ему даже кукиша в кармане не показала. Потому что боялась. Или уважала. Наш столичный житель тоже не стал показывать лётчику никакого кукиша, но напоил у себя дома денатуратом ещё больше, а потом просто зарезал. А затем, не мудрствуя лукаво, выбросил труп лётчика, прошедшего не только пол-Европы, но и всю войну, из окна своей квартиры во двор. Избавился, в общем, от трупа, потому что где-то слышал, что если нет трупа, значит, нет и преступления (79).

 У Сакурова от истории Семёныча волосы становились дыбом, зато Жорка с Варфаламеевым трепались о своём, словно речь шла не о том лётчике, который один из многих спасал их страну в Великую Отечественную. А Семёныч, обретя «благодарного» слушателя, стал рассказывать другую историю, не менее жуткую.

 - Так что говно Жоркин мужик. Тоже мне, история! А вот у меня на лестничной площадке жила вдова. Эта вдова потеряла на войне и мужа, и двух сыновей. И жила она очень бедно, потому что у неё осталась ещё маленькая дочь, а зарплата была маленькой. И вдовьи пенсии тогда были маленькие. Зато на своей работе она имела дело с сургучом и каким-то химическим спиртом, который пить без летального исхода для здоровья категорически запрещается. Так вот, она этот спирт приносила с работы, наливала в водочные бутылки, водочные бутылки заливала сургучом и продавала их на Белорусском вокзале. А там фронтовиков! Все спешат, все весёлые, кто всю войну прошёл и ни одной царапины, кто половину и на костылях, а тут – наша вдова и водка, за которой ещё надо в магазин бежать. В общем, когда её судили, оказалось, что из-за её спирта четырнадцать фронтовиков до дома не доехало, а один застрял в главном военном госпитале имени Бурденко, потому что до войны работал чучельщиком и привык пить всякую дрянь ещё до того, как попал на передовую…

 - А что вдова? – в натуре леденея нутром от услышанных и, наверняка, правдивых, мерзостей, спросил Сакуров.

 - Хотели вышку дать, но за дочку пожалели и влепили четвертной, - отмахнулся Семёныч. – Видел я эту дочку. Она теперь дочь жертвы Сталинских репрессий, сидит в каком-то комитете при какой-то неправительственной организации, огребает нехилое пособие, а меня грозится затравить адвокатами, если я ещё где-нибудь брякну про её невинно пострадавшую мамашу…

 - Кстати, а где Мироныч? – подмигивая обоими глазами попеременно, поинтересовался Варфаламеев. – Мне кажется, с утра он был в деревне.

 - Он и сейчас здесь, - загоготал Жорка. – Костя натравил на него Дика, и теперь Мироныч сидит в своём сарае, потому что побоялся не добежать до избушки, которую ещё отпирать надо.

 - Ну, это уже получается совсем некультурно, - благородно возмутился Семёныч, - надо выручить старичка. Всё-таки бывший директор…

 - Тебе надо – ты и выручай, - предложил Жорка.

 - И выручу! – гордо сказал Семёныч и через десять минут привёл старого паразита с покусанной физиономией и в порванной дохе. Сам Семёныч оказался с окровавленной икрой и остался без галоши, которую сейчас догрызал молодой азартный Дик. 

 Глава 45

 Жорка пил дня три, а потом завязал. Во-первых, у него кончились деньги, во-вторых, он не хотел переходить на самогон Мироныча в обмен на натуральные продукты или, ещё хуже, в долг под будущую свинину. Семёныч, правда, намекал Жорке по пьяной лавочке, что можно толкнуть «Фольксваген», но Жорка ещё не допился до такого состояния, когда мог пропить целую машину.

 Потом, когда Жорка оклемался и вышел на работу, а Сакуров занялся чисткой свинарника, курятника и сарая, где стояла коза, к нему подканал Мироныч и стал издали подъезжать с предложениями посредничества в деле реализации подрастающего поросячьего поголовья. Последние, кстати, росли как на дрожжах, и в каждом уже сидело пуда по четыре, не меньше.

 - Я имею в виду ваших с Жоркой поросят, - бубнил старый мерзавец, путаясь в своей дохе и под ногами у Сакурова, - моих двоих я, разумеется, продавать не собираюсь. Потому что семья у меня, сами знаете, какая, и все кушать хотят…

 - Дик! – рявкнул Сакуров и закрыл дверь в сарай, где стояла коза. Затем он достал из кармана телогрейки дежурную сосиску и, когда Дик влетел во двор, скомандовал. – Взять его!

 Зима, в общем, прошла сносно. Сильно выручила Жоркина работа, а в начале мая друзья планировали толкать свиней. Причём толкать живьём, в Москве или Подмосковье. Вот тут их должна была выручить телега, фирменный микроавтобус «Фольксваген».

 «А стоит ли везти свиней живьём? – сомневался Сакуров. – Не лучше ли здесь их резать по паре и везти в столицу уже готовое мясо?»

 «Слушай меня, - увещевал Сакурова трезвый Жорка, - сейчас в Москве куча денежных мешков, которые знают толк в жратве и отдыхе. А что может быть лучше такого отдыха, как забой натурального деревенского кабанчика во дворе собственной виллы с последующим приготовлением шашлыка и кровянки?»

 «Ой, сомневаюсь я насчёт симпатий наших денежных мешков к такому отдыху», - не унимался Сакуров.

 «Ты забываешь, Константин, что подавляющее большинство наших денежных мешков – это бывшая лимита и самая махровая деревенщина», - не унимался Жорка.

 «Ну, хорошо, уговорил. Однако где мы возьмём эти денежные мешки. Что, дадим объявление в «Московском комсомольце»?»

 «Не надо ничего давать. Звякну своим дружбанам и – дело в шляпе…»

 «Хорошо бы вышло по-Жоркиному, - думал, укладываясь спать, Сакуров, - потому что одно дело париться на рынке, где сплошная мафия, а другое дело – из рук в руки. Тем более, без всякой резни и разделки…»

 Сакуров заснул, только прилёг, и ему приснился сон про реализацию поросят из рук в руки. Куда-то они с Жоркой приехали на грузовике, который пропили в Мурманске, а кругом терема и бояре. Среди них тусовались и боярыни, все какие-то мордастые и грудастые. Надето на них было чёрт-те что, однако из всего надетого выделялись фальшивые рукава и кокошники. Некоторые боярыни, кстати, ничего, кроме кокошников, не имели, но никаких сексуальных желаний они даже в таком вызывающем виде у спящего Сакурова не вызывали. Во всяком случае, мысли во сне у него присутствовали исключительно меркантильные и подозрительные. Типа, как бы ловчее толкнуть свиней данным боярам с боярынями, и типа, как бы данная категория покупателей его по-чёрному не объегорила.