Знаменитые авантюристы XVIII века - Автор неизвестен Биографии и мемуары

О происхождении Сен-Жермена не осталось ни малейших сколько-нибудь достоверных известий. Сам он о себе никогда не обмолвился ни единым словом. Он не скрывал, что его имя — заимствованное, а о своем происхождении лишь смутно давал понять, что существует чуть ли не от сотворения мира. Когда его спрашивали, он не молчал, а принимался рассказывать о себе, о своем детстве, но рассказывал нечто вроде того, что сообщал о себе Калиостро. Родился он, по его словам, где-то в стране с блаженнейшим приморским климатом; вспоминал какие-то неслыханного великолепия дворцы, террасы, по которым он бегал, будучи ребенком. Иногда упоминал о том, что он был сыном и наследником мавританского короля, царствовавшего в Испании, в Гренаде, еще во времена арабского владычества. Но так как в то же время Сен-Жермен намекал на свое знакомство с Моисеем и Авраамом, то приходилось заключить, что он несколько раз в жизни перерождался. В такое перерождение многие в XVIII столетии свято верили; мы уже знаем из записок Казановы, что он самолично совершал процедуру перерождения бедной полоумной старушки, маркизы Дюрфэ.

Барон Стош упоминает в своих записках о некоем маркизе Монферра, которого он знал. Этот маркиз был незаконный сын вдовы испанского короля Карла II и одного мадридского банкира; Стош встречал его в Байонне во времена Регентства, т. е. с 1715 по 1723 год. Не этот ли маркиз и превратился потом в Сен-Жермена? Но таких догадок, совершенно ничем не подтвержденных, было высказано множество. Сен-Жермена принимали за португальского маркиза Ветмара, за испанского иезуита Аймара, за эльзасского еврея Симона Вольфа, за сына савойского сборщика податей, носившего имя Ротондо. Герцог Шуазель, первый министр при Людовике XV, как и сам король, хорошо знал Сен-Жермена, даже пользовался его услугами по дипломатической части, и утверждал, что Сен-Жермен — просто-напросто португальский еврей. Догадок и предложений, как можно видеть, сколько угодно, достоверного же — ничего.

Равным образом, нет никакой возможности представить биографию Сен-Жермена после его появления на сцене в сколько-нибудь связном виде. Он то появляется и играет громадную роль, то вдруг канет в неизвестность, а потом вновь заявится. Мы уже упоминали о его тесной дружбе с Шуазелем и о благоволении к нему Людовика XV. Шуазель, как известно, особенно лелеял план союза Франции с Австриею, к этому были направлены все усилия его политики. Но у него был деятельный и ловкий противник, большой ненавистник Австрии, маршал граф Бель-Иль. Людовик XV и маркиза Помпадур очень скучали, пока шла бесконечная война с австрийцами и хотели мира; Шуазель тоже был сторонником мира. В это время Сен-Жермен и предложил свои услуги; он объявил себя другом князя Людвига Брауншвейгского; этот принц был в то время в Гааге, и Сен-Жермен брался съездить туда к нему и расположить его к миру. Король Людовик XV и Шуазель согласились дать ему это поручение, и он отправился в Гаагу. В Гааге в то время французским посланником был граф Д’Афри. От него почему-то скрыли командировку Сен-Жермена. Когда же Д’Афри узнал о ней, то очень обиделся и написал Шуазелю, что с ним очень бесцеремонно поступают, предоставляя вести переговоры о мире помимо него какому-то неизвестному человеку. Ответ на эту жалобу пришел весьма скоро и поразил Д’Афри своею неожиданностью. Шуазель предписывал посланнику немедленно потребовать от голландского правительства выдачи Сен-Жермена, затем арестовать его и немедленно препроводить во Францию, прямо в Бастилию. Причину такого внезапного оборота дела почти невозможно понять. Казанова в своих записках (мы в своем месте говорили об этом эпизоде) объясняет дело тем, что Сен-Жермен старался продать в Гааге громадный бриллиант, принадлежащий будто бы королю Людовику, по его личному поручению. Между тем такого поручения король ему не давал, да и бриллиант потом оказался фальшивым. Можно думать, что эту историю узнали в Париже и из-за нее требовали выдачи Сен-Жермена. Так или иначе арест не удался: Сен-Жермен вовремя проведал об опасности, бежал и на некоторое время канул в воду. Это происшествие было в 1760 году. Надо полагать, что Сен-Жермен бежал сначала в Англию; по крайней мере — там он был бы в безопасности, так как при тогдашних враждебных отношениях между Францией и Англиею последняя не выдала бы его по требованию короля Людовика. После того он, кажется, был в России и принимал участие в событиях при воцарении Екатерины II. Об этом можно заключить из слов графа Григория Орлова, сказанных им маркграфу Аншпрах в Нюрнберге в 1772 г. Орлов относился к Сен-Жермену чрезвычайно дружески, оказал ему очень значительную денежную помощь и в разговоре о нем с маркграфом прямо выразился, что «этот человек играл большую роль» в упомянутых событиях. Но странно, что о нем не упоминает ни один из современников, описывавших эти события.

Из России, если только он был в ней, Сен-Жермен направился в Германию. Он долго кружил по Германии и Италии. Тут он и свел знакомство с помянутым маркграфом Аншпрахским, которого сопровождал в его путешествии по Италии. После того он познакомился с ландграфом Карлом Гессенским. Этот принц был известным в свое время знатоком и страстным любителем алхимии и вообще всяких тайных наук, а Сен-Жермен твердо упрочил за собою репутацию первейшего мастера по этой части, проникшего в самую глубь всех алхимических секретов. Граф долгое время пользовался услугами Сен-Жермена; около него вообще удалось поживиться многим шарлатанам; человек он был, надо полагать, весьма легковерный. Сен-Жермен жил при нем до самой своей смерти. Умер он в 1780 году; это чуть ли не единственная достоверная дата во всей биографии Сен-Жермена. После него, говорят, остались бумаги, которыми и завладел его покровитель ландграф Карл. Но что прочел он в этих бумагах о Сен-Жермене, этого он никому не сообщил. Таким образом и этот единственный источник сведений о Сен-Жермене ускользнул из рук пытливых историографов, и наш герой как был, так и остался окутанным мраком совершенно непроницаемой тайны.

Судя по всем дошедшим до нас отзывам современников, лично знавших Сен-Жермена, это был человек во многих отношениях замечательный. Прежде всего это был настоящий оратор, умевший буквально очаровывать слушателей, заставлявший слушать себя, что называется, раскрыв рот. Мы уже упоминали о впечатлении, произведенном Сен-Жерменом на Казанову, который встретился с ним за обедом у маркизы Дюрфэ. Он говорил до такой степени увлекательно, что Казанова, сам великий краснобай, забыл даже еду и слушал его, не спуская с него глаз. Он признается, что ему в первый и единственный раз в жизни доводилось встретить человека, который до такой степени пленил его своим разговором. Уже одного этого необычайного дарования было достаточно, чтобы подчинять себе людей и пленять их. С этой стороны Сен-Жермен имеет громадное преимущество перед Калиостро, который почти вовсе не умел говорить даже на своем родном итальянском языке, литературное наречие которого, тосканское, не давалось этому сыну Сицилии. Сен-Жермен же с одинаковою легкостью объяснялся и ораторствовал на всех главных европейских языках. Другое громадное преимущество Сен-Жермена была его образованность, которой он поражал даже ученых. Алхимию он действительно знал, т. е. в самом деле прочел массу этих темных фолиантов, в которых старые средневековые кудесники записывали свои опыты и исследования; мало того: он не только все это прочел, но, как можно думать, все это и проделал сам; у него был явный навык в обращении с химическими веществами и основательное знание их свойств. Очень возможно, что он знал кое-что, еще не успевшее в его время стать достоянием школьной науки. Исторические познания Сен-Жермена были необычайно глубоки и при его искусстве рассказывать производили в его устах чрезвычайно странную иллюзию: слушателям казалось, что они слушают очевидца рассказываемого события. Иногда он как бы заговаривался, делал вид, что забывается, и вставлял в рассказ самого себя. Рассказывая, положим, о Генрихе IV, он вдруг нечаянно ронял слова: «тогда король обратился ко мне и сказал»… но тут он вдруг как бы спохватывался и поправлял свою ошибку: «король обратился к герцогу такому-то…». Эти нечаянные оговорки в соединении с массою мельчайших подробностей события, подробностей всегда достоверных (он никогда не выдумывал главных подробностей, а действительно знал их) оставляли в легковерном слушателе впечатление, что подобный рассказ может вести только очевидец события. А Сен-Жермену этого и нужно было; он хотел выставить себя старожилом земного шара, свидетелем-очевидцем и участником всех исторических событий чуть не от сотворения мира. У него был верный взгляд и уменье сразу точно распознавать людей, схватывать на лету, с первого натиска, их слабые стороны. «Для того чтобы познавать людей, — сказал он как-то раз Людовику XV, — не надо быть ни исповедником, ни министром, ни полицейским приставом». Он никогда ни перед кем не робел и не смущался. На всей его фигуре лежал отпечаток самой высшей порядочности, огромной привычки к самому утонченному блеску светской жизни. Он свободно и легко заговаривал с министром, епископом, королем, со светскою львицею и говорил с каждым из них, как свой человек, который только и делал всю жизнь, что разговаривал с графинями да королями. Очень часто в его отношении к собеседникам сквозила нота явного превосходства; он словно хотел показать, что снисходит к человеку, беседуя с ним; но никогда не проявлял он той мужицкой грубости, которую многие отметили в Калиостро.