Последние первые планетяне - Павел Третьяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моргунов говорил еще около минуты, пока совсем не лишился сил, но Николай уже не слышал его слов, потому как внутренний голос, разразившийся тирадой в голове, звучал куда громче. Старшина вдруг осознал, что они поставили себя в безнадежное положение. Выйти из него невредимыми казалось неосуществимой задачей. Давыдов искоса смотрел на беглеца, то ехидно ухмыляющегося, то скрючивающегося в три погибели, и понимал, что этот человек, сколь мерзким и жалким он ни представлялся, тем не менее прав. Моргунов при всей гнилой и честолюбивой натуре был истинным провидцем касаемо самобытной фронтирской политики. Он как никто другой на Западе видел сложное течение политических настроений в Большом Кольце и правила, касающиеся ведения дел на фронтире. Вполне вероятно, решил Николай, в умозаключении Михаила велика доля отчаяния, но, как в любой грустной шутке, в нем велика и доля истины. Если корпоративные боссы решат, что лишаться Моргунова в роли конкурента невыгодно, то скорее пожертвуют пешками, чем допустят опасности для короля.
В таком случае, решил старшина, события последних месяцев не будут значить ровным счетом ничего. Ни усилия Василия Громова помочь Призракам Охоты, ни разрешение распри меж фермерскими кланами, ни спасение Майка Макарова. Ни потеря первого помощника, ни глупая, но трагичная гибель Максим. Ни договор с Констанцией. Ни многочисленные жертвы. Столько потерь впустую; сил, потраченных зря. Столько напрасно пролитых слез. Если они с Камиллой лишатся постов в управлении, круг не разомкнется – попросту уйдет на очередной оборот. Антон бы того не хотел, пронеслось в мыслях Николая. Это, возможно, было слащаво и притянуто за уши, однако старшина чувствовал, что в долгу перед первым помощником. Не оттого, что парень бросился за друзей под пули. В каком-то бо́льшем, сакральном смысле.
На этой мысли Давыдов остановился. Он вдумчиво посмотрел на Михаила и, как бы ни было противно, произнес:
– Твоя правда, Моргунов.
– Неужто? – ехидно отозвался бизнесмен.
– Придется пойти на сделку с совестью.
Давыдов, тяжело выдохнув, обернулся к Камилле. Их взгляды встретились, и старшина почему-то сразу догадался, что Леонова восприняла его слова единственно верным образом из всех. Он понял: в ее голове только что произошло то же кипучее бурление мысли, что у него самого. Прежде Николай не испытывал такого облегчения, как здесь и сейчас, что не придется произносить вслух того, что будет долго беспокоить совесть. Уловив на себе вопросительный взгляд Камиллы, старшина только кивнул. Быстро, почти незаметно – словно удар гильотины по обнаженной шее.
В сущности, это был такой удар. Давыдов с Камиллой впрямь подумали об одном. Вот только не о том, о чем в ту же самую секунду подумал Михаил Моргунов. Офицеры решились пойти на сделку с совестью, но совершенно иного рода. Понял это бизнесмен слишком поздно – в тот момент, как Леонова подняла перед собою револьвер и сделала несколько шагов назад, чтобы не целиться в упор. Моргунов не успел даже скорчить удивленную мину.
Камилла расслабила руку, стремясь не стрелять слишком кучно, и трижды надавила на спусковой крючок. Затем еще раз пять, однако барабан был уже пуст. Каждым выстрелом она поминала Антона. У нее проступили слезы – впервые после шахты. В них не было сожаления или тем более жалости к Моргунову. То были слезы облегчения.
Когда бездыханное тело повалилось на пути, Давыдов испытал то же самое. Приступы паники раз и навсегда оставили старшину.
Глава двенадцатая. Запоздалые похороны
«Если вы дочитали до конца, то, вероятно, пришли к выводу, что я возненавидел Запад всей душой и любого здравомыслящего предостерегаю обходить его стороной, как если бы там свирепствовала Черная Смерть. Уверяю, это не так. Фронтир открылся передо мной как земля могучей силы, грозного духа, непоколебимой веры и честности, достойных лучшего применения. Перефразируя знаменитые строки, Запад – хорошее место, и за него стоит драться. Что до меня, спро́сите? Вернусь ли на фронтир однажды? Исключено. Нет, нет и снова нет. Ни при каких, черт возьми, обстоятельствах…»
Р.Р.
Из заметок о Западе, 22** год
54
За следующие несколько ночей Николай Давыдов толком не сомкнул глаз, ибо каждую свободную минуту мог думать только о том, что приключилось на шахте и позднее, в тоннеле. Молодой старшина отнюдь не сомневался в действиях, предпринятых в отношении Михаила Моргунова. Как бы ни бунтовало его чувство справедливости, Николай все же твердо убедил себя в том, что бизнесмен сам виноват в собственной гибели. Ведь он пошел против бывшего старшины, восстал против корпоративного строя, был замешан в гораздо большем количестве смертей за последние месяцы, нежели пришлось на целые годы работы Василия Громова. Вне всякого сомнения, он стал опухолью в теле Борей-Сити, которую необходимо было вытравить любыми способами. Все же решение, принятое ими с Камиллой – решение избавиться ото зла радикальным образом – испугало Давыдова до глубин души. До похорон первого помощника они с Леоновой не обсуждали случившегося.
Тем временем жители города ожидаемо встали на сторону офицеров. Как только слухи об убийстве Антона Минина, а следом и Максим разлетелись по Борей-Сити, подстегиваемые вызывающими речевками Майка Макарова, общественные настроения однозначно устремили свой гнев на слетевшего с катушек богача. В одночасье народная молва, которая еще недавно говорила с упоением о его помощи рабочему люду, сменилась звериной ненавистью ко всему, чем занимался Михаил и просто к образу жизни, который он вел. В большинстве своем народ сотворил из Моргунова эдакий символ разврата вольным существованием, то есть без надзора со стороны рудной компании. Совсем того не предполагая, полицейские оказали «СидМКом» грандиозную услугу. Никогда раньше авторитет Большого Кольца в глазах жителей фронтира не возносился до таких высот, как после «трагичной» облавы на бизнесмена-бунтаря. По злой иронии, отчаянные старания Моргунова выжить «рудников» из города привели только к тому, что власть
