«Посмотрим, кто кого переупрямит…» - Павел Нерлер

Да, жили мы первое время на деньги за купленное собрание сочинений. У Анны Андреевны, наверное, раз пятьдесят – у нее есть огромный список несостоявшихся изданий – оплачивалось издание и не печаталось. У Мандельштама не оплачивалось не так много, но было все-таки одно или два оплаченных издания. Вот это и было одно из оплаченных изданий, ненапечатанных.

Меня вызвал однажды редактор Чечановский – именно меня, я с ним была знакома по газете, где я работала, и сказал – он перешел работать в Гослитиздат – что Мандельштам должен немедленно отказаться от “Путешествия в Армению”, что оно вызвало большое неудовольствие, что он должен написать в газету статью с отказом. Я ничего не ответила, разумеется, и передала Мандельштаму. Он ни в какие переговоры о раскаянии вступать не стал, тогда появилась в газете “Правда” статья, где “Путешествие в Армению” называлось лакейской прозой. Статья редакционная и без подписи. Видимо, это был момент полной перемены, окончательной, вернее, перемены отношения к О. Э… Открытые вечера, несколько стихотворений, попавших в печать, – это была попытка примирения сделана, какой-то шаг сверху к Мандельштаму. Он ничем не поступился, и после этой статьи в “Правде” уже всё пошло на гибель, очень быстро. Ясно говорю, да?

Арест в мае 34 года… Анна Андреевна присутствовала при аресте, как раз приехала в этот день из Ленинграда. Сначала высылка была в Чердынь. После моей телеграммы, а я телеграфировала Сталину и копию Бухарину, Бухарин написал письмо Сталину, в котором в конце написал: “и Пастернак тоже волнуется”. Это причина, почему Сталин позвонил и сделал Пастернака рупором своей милости. В Чердыни через две недели нам сообщили, что дело пересмотрено и предложили выбирать город. “Минус” какой-то дали, “минус одиннадцать”, по-моему. Нужно было выбирать в течение десяти минут, нигде в провинции у нас знакомых не было. Мы вспомнили, что у одного ташкентского биолога, Леонова, отец в Воронеже, и поэтому выбрали Воронеж. Но этого отца мы так никогда и не видели.

В Воронеже… О Воронеже всё подробно рассказано. Борис Леонидович почему-то не рассказал ни мне, ни моему брату, ни Анне Андреевне о разговоре со Сталиным. Позвонил моему брату, сказал, что всё будет хорошо. Но не сказал, не пришел, хотя с братом встречался постоянно. Я узнала случайно от Шенгели, во второй приезд в Москву летом пошла к Пастернаку, и Пастернак передал мне в деталях этот разговор. Я тогда же при нем записала его. У нас были по этому поводу очень крупные разговоры.

А дальше всё ясно, всё описано очень подробно. Только два слова: в тридцать восьмом году уже совершенно было нечем жить, невозможно, мы просто помирали, и никто не давал денег, работать нельзя было, кошмар какой-то. И вдруг Союз писателей предложил ехать в санаторий на два месяца. Санаторий назывался “Саматиха”, в писательский санаторий не пустили. Вероятно, в эту “Саматиху” отправили, чтобы удобнее было забрать, потому что там он был через две недели арестован. Это была ловушка. ‹…›

Волошин, окруженный целой толпой женщин, вроде секты что-то… И то, что он называл мистификациями… Первая история – это очень крупная ссора с Гумилевым. Я точно не помню, из чего она состояла и в чем было дело, но это очень крупный скандал был. Второе – неслыханное количество анекдотических рассказов, снижающих Мандельштама. Третье – ссора с Эренбургом. Очень примитивная, Эренбурга обвинили в краже кастрюли. Ни Мандельштам, ни Эренбург при жизни Волошина <больше> не ездили в Коктебель, я раз поехала одна. Волошин меня зазвал, встретил и долго и пространно объяснял, что это всё мистификации, что не надо обращать внимания.

У Миндлина – воровство книги, и Чуковский рассказал про воровство книги. Это так въедливо, что через десятки лет после смерти продолжается. Эта работа на снижение: если встречаешь что-то, что надо уважать, потребность унизить – огромная. Но то, что сделали с Мандельштамом, гораздо более серьезно – это уже бытовая компрометация, и волошинские анекдоты создавали совершенно другую характеристику этого, в общем, очень сурового человека. История с “Уленшпигелем”, история с Саргиджаном – это уже сознательно проводившаяся работа. Думаю, что начало ее в Волошине. Анна Андреевна на стены лезла, когда всё это слышала, и всё время повторяла, что страшной ошибкой О. Э. был Коктебель, что он ездил туда. Действительно, это было огромной ошибкой. ‹…›

К. Б. Извините, пожалуйста, комментарий к стихотворениям можно?

Н. Я. Номер триста двадцать четвертый: “Куда мне деться в этом январе”. Это тридцать седьмой год, абсолютное исчезновение всех людей, на улице не узнают… Оська писал стихи тогда и говорил, что ужасно хотел прочесть их кому-нибудь… Он пошел к поэту… я не помню к кому, почти что за город, а там приоткрыли дверь и сказали, что его нет дома. Вероятно, он был дома, но нормально так спрятался. Результат – эти стихи.

Этот домик <поэта> стоял на склоне горы, очень скользко было, и я ждала возле водокачки пока О. Э. звонил. Вот этот “мерзлый деревянный короб”. Естественно, что надо “читателя”, еще естественно, что хочется прочесть свои стихи – “советчик”, а “врач” – это уже обострение сердечной болезни. Еще?

К. Б. К следующему.

Н. Я. Номер триста двадцать пятый: “Где связанный и пригвожденный стон?” Постоянная тема мученичества. Я спросила: “А чьи это губы?”, и О. Э. сказал: “Может быть, мои”. Ну и вера в то, что когда-нибудь стихи будут услышаны, и люди начнут встречаться друг с другом, общаться, захотят видеть друг друга, а не будут прятаться.

Может быть, у вас есть конкретные вопросы?

К. Б. Вы можете объяснить “Софокл-лесоруб”?

Н. Я. Нет, я не могу объяснить. В это вложен какой-то смысл, но какой точно, я не знаю. Не нужно ли посмотреть Анненского? Главным образом античные представления Мандельштама больше всего зависели от статей Анненского…

К. Б. А в последней строфе “он” – это кто?

Н. Я. “Он” – это тот, у кого “наступающие губы”, “эти наступающие губы…”.

К. Б. А все эти стихотворения этого времени связаны с чем?

Н. Я. Мученичество, смерть и свободная песня, так?

К. Б. А не с рождением “Оды”?

Н. Я. А! Лишь в какой-то степени… У стихотворения триста двадцать пять (и триста двадцать четыре) < (“Где связанный и пригвожденный стон?..” и “Куда мне деться в этом январе?..”)> нету связи прямой с “Одой”. С “Одой” несколько дальше будет…