Верное сердце - Александр Кононов

Не ответив унтеру ни слова, Витол вышел из вагона вместе с Яном, и они зашагали пешком по всему Питеру — в роты Измайловского полка, где жил знакомый вольноопределяющегося.

Измайловские роты оказались самыми обыкновенными кварталами жилых домов, — военного в этих домах было только то, что стояли они, выстроившись ровной линией, и друг на друга походили, как солдаты.

Невдалеке виднелся величественный собор с синим, как небо, куполом, усеянным золотыми звездами.

— Дома как дома, — сказал Ян с укоризной. — Такие и в Двинске есть.

— О, ты еще не видел питерских зданий, — ответил Витол, озабоченно разглядывая номерные знаки на воротах. — Вот наконец и наш: номер восемь. Пришли!

Как они попали в комнату с пестрыми обоями, Ян уж и не помнил: уморился очень, не до того было, чтобы стены разглядывать…

Пока Ян одевался, Арвид рассказывал Витолу, посмеиваясь:

— Так, видишь ли, я и вращаюсь в морском обществе. Дошло у нас дело до того, что стали мы гулянки за городом устраивать… Были аресты на кораблях — на допросах допытывались, где живет вредный латыш, который, по сведениям охранки, держит связь между Петроградским комитетом и кронштадтскими матросами. Что ж? Пришлось мне на время притаиться. Но дело не остановилось, нет! Иногда я даже опасаюсь: как бы взрыв не произошел раньше времени. Кронштадт сейчас — пороховой погреб! Ну, что же тебе еще сказать? Хорошие вести из Москвы, с Урала. Всюду в центре работы ленинские тезисы о войне. Связался я и с Гельсингфорсом, с Ригой… В Петербурге создан Объединенный комитет студенческих большевистских групп; есть там у них боевая молодежь. Одним словом, дела у нас идут! Теперь рассказывай о себе.

— О себе… Для нас на фронте сейчас самое главное — литература.

— С литературой — туго.

— Как ни туго, но имей в виду: каждая листовка, попав к нам, увеличивается тиражом в сотни раз; идет из окопа в окоп, из рук в руки. Придется тебе, Арвид, раскошелиться.

— Кое-что дадим. Но немного. Значит, настроение у стрелков неплохое?

— Последнее отступление только подбавило дров в костер. В усадьбах немецких баронов мы нашли замаскированные бетонные площадки для тяжелых орудий. А в имении у Тизенгаузенов весь скотный двор залит бетоном: там и самолет сядет.

— Я помню, — проговорил Арвид, — лет десять назад было даже целое дело поднято… Барон Тизенгаузен очутился на короткое время под домашним арестом. Но тем дело и кончилось: ведь он же верный слуга государев. Такие, как он, — опора трону. Невредимым остался!

— Зато в первые месяцы войны усердно вешали в приграничной полосе местечковых жителей — тех, кого настоящий-то шпион из титулованных и на порог к себе не пускал.

— Прогнила монархия… Трупным запахом несет! Ну, а как шпионаж баронов подействовал на латышских националистов? Ведь их не так уж мало в стрелковых частях, особенно среди офицерства.

— Те рассчитывают твердо, что им отдадут хутора, нарезанные из земель немецких баронов.

— Без хозяина рассчитывают. Скоро придет настоящий хозяин.

— Скажи, Арвид, — проговорил Витол, — как же мне все-таки быть с этим проклятым письмом? Не лежит у меня душа идти к Залиту. Получается, что я связной между этими двумя кандидатами в кулацкие наполеоны, — я говорю о капитане Селенсе и депутате от Прибалтики.

— Ты будешь связным! Только между нашим комитетом и латышскими стрелками. А Селенс с Залитом — это щепки на берегу Даугавы: в половодье их смоет первой волной. Ровно ничего не изменится от того, что ты зайдешь к Залиту… Кстати, он тебе обязательно даст билеты в Государственную думу. Он это любит — покрасоваться перед земляками.

— Я всерьез говорю, Арвид, мне не до шуток.

— Так и я ж всерьез. Без ответа Залита тебе ведь нельзя будет явиться к ротному начальству? А нам надо, чтоб ты вернулся в свою часть. Залит — жалкая марионетка, не больше. А Государственная дума — паноптикум, иначе ее и не назовешь после того, как оттуда удалили подлинных представителей народа. Зайди в паноптикум, зайди, если время позволит. Это ж поучительное зрелище.

Скоро Арвид ушел.

Через некоторое время начал собираться и Витол — ему надо было идти разузнавать насчет медикаментов для полка. Уходя, он строго наказал Яну сидеть дома до его возвращения.

Оставшись один, Ян, всегда скучавший без дела, разыскал хозяйку, попросил у ней утюг, разгладил гимнастерку и шинель — они за дорогу стали как жеваные. Почистил сапоги. Поискал книг, но их в комнате не оказалось.

Он присел к окну, облокотился, стал глядеть на улицу…

Вошла хозяйка квартиры, пожилая латышка с широким, добрым лицом, и пожалела его:

— Молоденький какой! Ах ты, мой птенчик, скучно тебе?

— Скучно.

— Ты б, сынок, пошел погулял.

— Не велели. Боятся, что потеряюсь.

— А я тебя научу. Как выйдешь из ворот, иди прямо, никуда не сворачивай. Только смотри не сворачивай! Иди себе да иди, а как увидишь, что довольно, нагулялся, — ну, тогда поворачивай назад и ступай опять прямо — до самых наших ворот. А ворота-то уж запомни хорошенько: железные, коричневые, а около них на фонаре цифра восемь. Вот и не потеряешься. Я всегда так ходила по улице в первое время, когда приехала сюда. Муж мой поступил на завод Парвиайнена, ну и меня через месяц выписал к себе. Я была деревенская, и видишь — до сих пор не потерялась в таком большом городе.

Ян послушался, надел разглаженную шинель и пошел поглядеть на Питер, о котором столько слышал.

На улице и в самом деле он ни разу не свернул в сторону. И скоро пришел к собору, который заприметил вчера. Кругом сновала публика; разные тут были люди: и офицеры — Ян еле успевал отдавать им честь, — и нарядно одетые барыни, и купцы в поддевках, в сапогах бутылками; проковыляла старуха в лаптях, откуда только взялась она в столице; пропойца с синим лицом, в лохмотьях, приплясывая около соборной паперти, бубнил глухо: «Не откажите бывшему служителю муз… с Шаляпиным пел». Глубоко о чем-то задумавшись, глядя поверх прохожих, прошел высокий студент. Ян приостановился: вот так, высоко подняв голову, ходил по улицам уездного города друг его детства Грегор Шумов; за это многие считали его не в меру гордым.

— Ворон ловишь, болван? — растягивая слова, произнес кто-то возле него, и Ян привычно вытянулся: перед ним, грозно нахмурившись, стоял кавалерийский офицер.

— Дэложишь своему ротному командиру: за неотдание чести офицеру — под винтовку на два часа с пэлной выкладкой. Ступай!

Кавалерист ушел, гремя длинным палашом.

Ян побежал догонять студента — может быть, это все-таки был Грегор Шумов…

Но студент, должно быть, не придерживался правила ходить по улице, никуда не сворачивая, — его и след простыл.

Огорченный Ян Редаль подошел к витрине необычного магазина — за стеклом стояло чучело лошади в походном снаряжении — с седлом, уздечкой, стременами… Заглядевшись, он чуть не прозевал стать во фронт перед проходившим мимо генералом. Лучше укрыться от возможной беды за знакомыми железными воротами с цифрой «8». Так будет вернее. Кстати, и Витол скоро вернется и заругается — зачем ушел без спросу.

Но Витол вернулся не скоро. И стал ругаться не на Яна, а на писаря из управления, куда вольноопределяющийся ходил со своими бумагами.

— Мне на взятки денег не отпущено! — сердито говорил Витол. — А этот черт так и не сводит глаз с моих рук. Постой-ка! — Он хлопнул себя по лбу: — Залит! Должно же быть у члена Государственной думы какое-то влияние! Пусть поможет нам получить медикаменты.

При этой мысли Витол повеселел:

— А теперь пойдем купим чего-нибудь поесть. И город посмотрим. Ты не выходил без меня?

— Выходил. Встретил офицера — он приказал мне доложить Селенсу, чтобы тот поставил меня под винтовку на два часа за неотдание чести.

Вольноопределяющийся с серьезным видом сказал:

— Ну, это дело терпит, с этим подождем. А вот есть хочется — терпения нет!

— А когда есть хочется, надо пить кофе из настоящих дубовых желудей, — сказала хозяйка, внося в комнату большой поднос с чашками и блюдом; ах, как заманчиво благоухали на нем ржаные, только что испеченные ватрушки! — Будешь тогда крепким, как дуб.

До чего ж это была славная женщина! Витолу показалось, что он на миг перенесся в родную латгальскую деревню.

Она никуда не пустила солдат, пока не накормила их до отвала. А потом уж сама погнала без церемоний вон: ей надо было убирать комнаты, а этим делом она любила заниматься на просторе, без свидетелей.

Два латышских стрелка бродили долго по улицам Петербурга, пока не оказались у знакомого уже им памятника Александру Третьему.

— Придется путеводитель купить, — сказал Витол, — а то кружим без толку. Трамваем нам с тобой ездить не полагается, на извозчиков денег нет, а пешком ходить — нужен путеводитель, иначе толку не будет.