Улица Светлячков - Кристин Ханна

Кейт отстегнула микрофон и блок питания, швырнула их на пол и бросилась опрометью со сцены. По дороге она схватила Мару за руку и увлекла за собой.

За сценой к жене кинулся Джонни и заключил ее в свои объятия. Он крепко прижал Кейт к себе, но она не могла почувствовать даже тепло его тела. Подбежали родители Кейт и мальчики. Все собрались вокруг в кружок вокруг Кейт и Мары.

— Мне так жаль, дорогая! — воскликнул Джонни. — Я и не представлял, что так все получится, ведь Талли хотела тебе помочь…

— Я не могу поверить, что Талли так поступила, — сказала растерянная миссис Муларки. — Должно быть, она думала…

— Не надо, — резко оборвала ее Кейт, ладонью смахивая слезы. — Мне все равно, что она думала или что она хотела. С сегодняшнего дня меня это больше не интересует.

Когда Талли выбежала в коридор, Кейт там уже не было.

Она стояла в коридоре долго, очень долго, затем вернулась на сцену и посмотрела в зал, на ряды незнакомых людей. Талли пыталась улыбнуться, и ей это даже удалось, но на этот раз ее знаменитая выдержка оставила ее. Она слышала тихий гул аудитории. Похоже, ей сочувствовали. Доктор Тиллман продолжал говорить, стараясь заполнить неожиданную паузу словами, которые она была не в состоянии понять. Вероятно, доктор Тиллман продолжал начатый разговор, пытаясь удержать шоу на плаву, поскольку они были в прямом эфире.

— Я просто хотела ей помочь, — сказала Талли аудитории, прерывая доктора. Талли присела на край сцены. — Я что-то сделала неправильно?

Публика разразилась громкими аплодисментами, которые долго не смолкали. Одобрение этих людей было таким же безусловным, как их присутствие. Это должно было заполнить пустоту внутри Талли. Это всегда срабатывало, но на этот раз даже аплодисменты не помогли.

Кое-как Талли удалось довести передачу до конца.

Но потом она осталась на сцене одна и почувствовала себя невыносимо, фатально одинокой. Сначала ушла публика, затем — ее сотрудники. Ни у кого не хватило мужества заговорить с ней перед уходом. Талли знала: они обижены на нее за нападение на семью Джонни.

В коридоре послышались шаги, кто-то шел в сторону Талли.

Она подняла голову — рядом стоял Джонни.

— Как ты могла так поступить с Кейти? Она доверяла тебе, мы все доверяли тебе.

— Но ты-то хоть веришь, что я хотела ей помочь. Ты сам говорил, что Кейти распадается на части. А доктор Тиллман сказал мне, что в критических ситуациях требуются крайние меры. Он считает, что самоубийство…

— Я увольняюсь, — сказал Джонни.

— Но… попроси ее позвонить мне. Я все объясню.

— Я бы не рассчитывал на ее звонок.

— Что ты хочешь этим сказать? Мы дружим уже тридцать лет.

Джонни окинул ее таким холодным взглядом, что Талли невольно поежилась.

— Думаю, сегодня ваша дружба закончилась.

Бледный утренний свет проникал в окна, рассеивая мглу. Над заливом кружили чайки. Их крики, резкие и пронзительные, и громкий плеск волн, накатывающих на берег, означали, что мимо их дома проплывает паром.

Обычно Кейт нравились эти звуки наступившего утра. Несмотря на то что она жила на побережье уже много лет, Кейт по-прежнему любила наблюдать за бороздящим залив паромом, особенно по ночам, когда суда были освещены и напоминали прозрачные шкатулки с драгоценными камнями.

Но сегодня эта картина не трогала ее. Кейт сидела на кровати, положив на колени раскрытую книгу, чтобы Джонни оставил ее в покое. Она уставилась взглядом в страницу, но буквы расплывались перед глазами и превращались в одинаковые черные точки. Она продолжала вновь и вновь прокручивать в памяти вчерашнее шоу, анализировать его с разных углов зрения. Чего стоило одно название: «О матерях, склонных к гиперопеке, и о дочерях, которые их ненавидят».

Ненавидят!

«Вы разрушаете неокрепший дух своей дочери».

И доктор Тиллман, приближающийся к ней со словами о том, что она ужасная мать, ее собственная мать в первом ряду, которая первой начала плакать. Джонни, вскакивающий со своего места и орущий оператору что-то, чего Кейт не расслышала.

Кейт все еще была в шоке от произошедшего, она словно окаменела. Но под застывшей оболочкой рокотала лава злости, не сравнимой ни с чем, что испытывала Кейт до сих пор. Она редко злилась по-настоящему, и происходящее с ней сейчас пугало ее. Она боялась, что если сорвется на крик, то уже не сможет остановиться. Поэтому она из последних сил старалась держать эмоции в себе и внешне казалась спокойной.

И продолжала смотреть на телефон, уверенная, что Талли позвонит с извинениями.

— Я повешу трубку, — сказала она.

Да, на этот раз она так и сделает, с нее хватит! За все годы их дружбы Талли не раз позволяла себе немыслимые вещи (нет, конечно же, не такие, на этот раз она превзошла себя), но извиняться всегда выпадало на долю Кейт, независимо от того, была ли она виновата, Талли никогда не просила прощения, она просто ждала, когда Кейт уладит все сама.

Но только не в этот раз! Кейт было так больно, и она была так зла, что ее больше не волновало, останутся ли они с Талли подругами. Если им суждено остаться лучшими подругами, теперь об этом придется позаботиться Талли.

«На этот раз я не отступлю».

Кейт вздохнула, мысленно пожелав, чтобы от этих слов наступило облегчение. Но оно не приходило. Она чувствовала себя абсолютно сломленной тем, что произошло вчера.

В дверь постучали. Это мог быть кто угодно из членов ее семьи. Вчера они сомкнули вокруг нее ряды, обращались с ней как с хрупкой фарфоровой принцессой, старались защитить. Марджи и Бад остались ночевать. Кейт была уверена, что мать опасается неожиданного взрыва эмоций, уж очень настойчиво она старалась все время быть рядом с Кейт. Отец похлопывал свою Кейт по плечу и все повторял, какая она хорошенькая. А мальчики, которые не могли понять до конца, в чем дело, но чувствовали: что-то не так, так и липли к матери. И только Мара молча наблюдала за ней с расстояния.

— Войдите! — сказала Кейт, выпрямляя спину и стараясь казаться более уверенной.

В комнату вошла Мара. Девочка была одета для школы — джинсы, розовые угги и серая толстовка с капюшоном. Мара попыталась улыбнуться, но это получилось у нее плохо.

— Бабушка сказала, что я должна с тобой поговорить.

Кейт испытала вдруг колоссальное облегчение только лишь от присутствия дочери. Она подвинулась и указала Маре на место рядом с собой на кровати.

Но Мара вместо этого уселась напротив матери, прислонившись к обитому шелком изножью кровати и подобрав под себя ноги. Сквозь рваные дыры в ее любимых джинсах виднелись острые детские коленки.