Улица Светлячков - Кристин Ханна

И только через полчаса, когда Марсия осматривала грудь Кейт, она вдруг прекратила болтовню и спросила:

— Когда у вас появилось вот это пятно на груди?

Кейт посмотрела на небольшое красное пятнышко под правым соском. Кожа на нем была слегка шершавой, как апельсиновая корка.

— Месяцев девять. Может, даже год. Все началось с укуса насекомого. Мой домашний доктор посчитал это инфекцией и посадил меня на антибиотики. Все вроде бы прошло, но потом опять появилось. Иногда пятнышко кажется горячим — так я и поняла, что это инфекция.

Марсия, нахмурившись, смотрела на грудь Кейт.

— Я сделала тогда маммограмму, — добавила Кейт. — Все было в порядке.

— Я вижу. — Марсия подошла к висящему на стене телефону и сняла трубку: — Я хочу направить Кейт на ультразвук груди. Прямо сейчас. Скажи, чтобы нашли для нее время. Спасибо.

Повесив трубку, Марсия обернулась к Кейт, которая встревоженно села в кресле.

— Вы пугаете меня, Марсия.

— Я надеюсь, что там ничего страшного, Кейт. Но мне бы хотелось убедиться.

— Но что…

— Давайте поговорим об этом, когда будет известен результат. Дженис проводит вас вниз, в радиологию. Хорошо? Ваш муж здесь?

— А ему следовало бы быть?

— Нет. Я практически уверена, что все в порядке. А вот и Дженис.

Мысли Кейт не поспевали за происходящим. Прежде чем она успела сообразить, она была уже одета и шла за медсестрой вниз по коридору тремя этажами ниже. Затем, после показавшегося ей бесконечным ожидания, она вытерпела еще один осмотр груди, еще несколько хмурых взглядов и ультразвук.

— Я всегда провожу самодиагностику. Я не нащупала никакого узла, — сказала она.

И увидела, как медсестра и рентгенолог обменялись взглядами поверх ее.

— Что такое? — Кейт слышала в собственном голосе страх.

Когда исследование было закончено, медсестра проводила ее в приемную и попросила подождать. Как и все женщины в приемной, она стала просматривать журналы, — пытаясь сконцентрироваться на плясавших перед глазами рецептах и советах на чем угодно, кроме результатов исследования.

«Все будет хорошо, — говорила она себе, когда ее все-таки начинало одолевать беспокойство. — Волноваться не о чем».

Рак ведь никогда не нападает внезапно… Во всяком случае, рак груди. Существуют ранние симптомы, и она тщательно искала их у себя. Раком груди болела ее тетя Джорджия, так что вся семья понимала: надо быть начеку. Остальные посетительницы одна за другой покидали приемную, а Кейт все сидела.

Наконец за ней пришла пухленькая медсестра с оленьими глазами.

— Кейтлин Райан?

Она встала.

— Да?

— Я сейчас провожу вас вниз по коридору. Доктор Кранц ждет вас, чтобы сделать биопсию.

— Биопсию?

— Да. Пойдемте со мной.

Кейт казалось, что она не в силах двигаться, даже кивнуть головой не получалось. Судорожно сжимая в руках сумочку, она поспешила за медсестрой.

— Но моя последняя маммограмма была хорошей. И я регулярно провожу самодиагностику.

Ей вдруг захотелось, чтобы Джонни был рядом, держал ее за руку и говорил, что все обойдется.

Или Талли.

Кейт глубоко вздохнула, стараясь взять под контроль свой страх. Однажды, несколько лет назад, у нее был плохой мазок, и потребовалась биопсия. Ожидание результатов было мучительным, уик-энд был испорчен, но, в конце концов, все оказалось в порядке. Сейчас она вспоминала тот случай, хваталась за него, как утопающий в холодной бурлящей воде хватается за спасательный круг, и шла за медсестрой по коридору. На табличке возле нужной им двери было написано: «Онкологический центр фонда „Гудноу“».

32

Талли разбудил телефонный звонок. Едва разлепив глаза, она огляделась вокруг. Два часа десять минут. Глубокая ночь. Взяв трубку, она произнесла:

— Алло!

— Это Таллула Харт?

Талли протерла глаза.

— Да. Кто это?

— Меня зовут Лори Уизерспун. Я — медсестра в больнице Харборвью. У нас здесь ваша мать, Дороти Харт.

— Что случилось?

— Мы не знаем наверняка. Похоже на передозировку наркотиков, но она еще и сильно избита. Полиция ждет, когда можно будет ее допросить.

— Она просила позвонить мне?

— Она без сознания. Мы нашли ваше имя и номер телефона среди ее вещей.

— Я скоро приеду.

Талли оделась в рекордно короткое время и в два тридцать была уже в пути. Припарковав машину у больницы, она кинулась в приемный покой.

— Здравствуйте, здесь моя мать. Обл… Дороти Харт.

— Шестой этаж, миз Харт. Обратитесь к медсестре на пост.

— Спасибо.

Талли поднялась наверх, и маленькая женщина в бледно-оранжевой форме медсестры проводила ее в палату матери.

В двухместной палате царил полумрак. Ближайшая к двери кровать была пуста.

Талли захлопнула за собой дверь, с удивлением осознав, что испытывает страх. Ее мать всю жизнь наносила ей душевные раны. Она любила ее, будучи ребенком, какой-то необъяснимой любовью, ненавидела подростком, игнорировала, став взрослой женщиной. Облачко разбивала ей сердце раз за разом, бросала ее, как только представлялась возможность, и даже после всего этого Талли не могла избавиться от чувств к этой женщине.

Облачко спала. Лицо ее было покрыто синяками, один глаз заплыл. Разбитая губа кровоточила. Короткие седые волосы, подстриженные явно тупыми ножницами, слиплись.

Ее невозможно было узнать. Перед Талли была хрупкая пожилая женщина, избитая не просто чьими-то кулаками, но самой жизнью.

— Привет, Облачко, — произнесла Талли дрогнувшим от жалости голосом.

Она ласково погладила мать по виску — единственному месту, где не было синяков и ран. Почувствовав бархатистую мягкую кожу, она вдруг поняла, что последний раз прикасалась к своей матери очень давно, в семидесятых, когда они держались за руки в толпе на улицах Сиэтла.

Она хотела бы знать, что сказать этой женщине, с которой у нее было прошлое, но не было настоящего. И она просто стала говорить обо всем подряд. О шоу, о своей жизни, о том, какой успешной она сумела стать. Когда собственные слова начали казаться пустыми и полными отчаяния, она рассказала о Кейт, об их ссоре и о том, что все это заставило ее почувствовать себя чудовищно одинокой. Слова лились и лились, и, произнося их, Талли понимала скрытую за ними истину. Потеряв семью Муларки и семью Райан, она стала абсолютно, безнадежно одинокой. Облачко была теперь всем, что у нее осталось. Какой же жалкой оказалась ее жизнь!

— Мы всегда одиноки, разве ты до сих пор этого не поняла?