До встречи в феврале - Эллисон Майклс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последние минуты уходящего декабря мы встретили под Эйфелевой башней и вместе с собравшимися гуляками отсчитывали ход часов. Люди, так смахивающие на муравьёв под могучими мачтами башни, начали отсчитывать секунды.
– Десять! – Завопил весь Париж. – Девять!
– Эмма. Всё это я говорил не просто так…
– Восемь!
Моё сердце забилось в унисон с таймером голосов.
– Семь!
Глаза Уилла щекотали моё лицо, кололи и резали, как шипы розы того, кто схватил её слишком сильно.
– Это случилось, когда ты попросила тебя поцеловать…
– Шесть!
– А может, и гораздо раньше.
Бриллиант прожигал маленькую дырочку в форме сердца где-то на груди, и весь мир скукожился до этой невыносимой боли.
– Пять!
– Я влюбился в тебя по уши.
– Четыре!
Я превратилась во вторую обездвиженную башню на берегу Сены, но вокруг меня столпился всего один человек.
– Три!
– Эмма, я влюблён в тебя, как мальчишка!
– Два! Один! С Новым годом!
Когда город взорвался ликованием, а небо взорвалось искрами десятков фейерверков, губы Уилла ужалили мои. Я не могла ответить взаимностью и во второй раз за минуту поступила, как настоящая предательница. Поцеловала его в ответ, чтобы не произносить того, что не могли произнести мои губы.
В первые минуты января влюблённый мужчина целовал меня, а я думала совсем о другом.
Январь
Эмма
– Обещаю.
Гудки стёрли обещание Джейсона, как швабра стирает мусор с паркета. Оставляя после себя мокрые разводы.
Его обещание прозвучало так, будто он не собирался его выполнять. Словно больше никогда не позвонит. Услышать его голос поутру – слаще тех бриошей, что обходительный швейцар вкатил в наш номер вместе с корзинкой фруктов и двумя чашками кофе. Но этот разговор – из тех сладостей, что оставляют после себя слипшееся ощущение во рту. Вроде бы хочется ещё, но в тебя больше не лезет. В меня уже не лезли холодность и отчуждённость Джейсона. Я спрятала телефон, взяла свой чемодан и вышла из спальни в гостиную номера.
Уилл ждал меня на диване, по привычке печатая что-то на экране. Даже две бездонные морщины между его бровей и крепко сжатая челюсть не могли испортить его красоту. И как ему удавалось выглядеть таким свежим после всего пары часов сна? Мы всю ночь гуляли в толпе счастливчиков, кто пережил прошлый год и надеялся, что в следующем всё будет лучше. Вернулись в номер и продолжили праздновать, но уже наедине.
Уилл не был бы Уиллом, если бы не позаботился о том, чтобы для нас подготовили трёхъярусное блюдо с закусками на любой вкус и ведёрко с плавающей во льдах бутылкой розового шампанского. Он кормил меня конфетами и целовал испачканные шоколадом губы так, как целует влюблённый мужчина. За два дня мы устали от Парижа с его музеями, ресторанами и улочками, но никакая усталость не могла расцепить нас в постели.
– Ты уже поговорила с подругой?
Увидев меня, Уилл сразу же забросил дела. Когда вы путешествуете вместе, обрастаете новыми привычками, как стволы деревьев плотным мхом. У Уилла тоже появилась такая: он прятал телефон, как только я появлялась в поле его зрения. Для кого-то – маленький жест внимания, для такого, как Уильям Максвелл, – целый подвиг.
– Да, поздравила с Новым годом. – Выдала я полуправду, всё ещё отходя от сухости во рту после разговора с Джейсоном.
– Тогда можем отправляться.
Пятичасовая поездка в Руссильон провела нас через пол-Франции. Окна двухместного купе в самом начале вагона мелькали проекциями диафильма. Мы проносились мимо заповедника Гатине Франсе, живописных городков вроде Шато-Ландон и Мев-Сюр-Луар, сделали остановку в Мулен и продолжили путь по региону Овернь-Рона-Альпы.
Я разглядывала ландшафты и архитектуру с очарованностью туристки, что впервые ощутила на себе весь шарм Франции. Уилл же изредка поглядывал в окно, но чаще смотрел на меня и рассказывал, как побывал в Марселе ещё в шестнадцать лет, как ездил с родителями на Лазурный берег, пока оба были ещё живы. Кто-то всё пытался отвлечь его сообщениями и звонками, но Уилл пресекал любое вмешательство в романтику нашего путешествия.
Как забавно, что Гэбриэл ни разу не подумал о том, чтобы отвезти меня сюда и показать красоту своей родины. Он жил в Леоне до того, как родители решили перебраться за океан. Его родители всё ещё владели особняком где-то в Пуар-де-Жюр. Каждое лето отдыхали в дачном домике в Ницце и звали Гэбриэла погостить на недельку-другую. Вот только он ни разу не приглашал меня с собой и оставлял за бортом всех своих поездок к родным во Францию.
Уилл же позволил мне коснуться давней мечты, едва узнав меня поближе. Как много можно вообще узнать о человеке за три недели? Бессмысленные мелочи, вроде любимого сорта кофе или боязни змей, или важных вещей, вроде страха украшать рождественскую ёлку или мечты увидеть Францию. Не помню, чтобы я делилась настолько важным с Уиллом, но он предугадывал каждое моё желание. И не пришлось даже задувать свечи, выискивать на ночном небе падающую звезду или тереть лампу Алладина.
Гораздо быстрее было бы отправиться в Руссильон на самолёте, но Уилл заранее позаботился о билетах на поезд и не поскупился на комфорт отдельного купе с панорамным окном и персональным мини-баром в тайнике столика.
– Как ты узнал, что я никогда не ездила на поезде? – Изумилась я, когда такси доставило нас на вокзал Сен-Лазар.
Но он лишь хитро ухмыльнулся, словно знал обо мне всё на свете.
– Ответь, если нужно. – Сказала я, когда жужжание его кармана в десятый раз вмешалось в ритмичное перестукивание поезда. – Не забрасывай работу из-за меня. Я найду чем заняться.
Пока Уилл решал свои глобальные вопросы и вертел миллионами, как жонглёр – горящими палками, я достала скетчбук, который мне подарили Кларки на Рождество. Девственно чистый, он так и манил белоснежными страницами. В Лос-Анджелесе я всегда держала блокнот под рукой, чтобы в любой момент достать и запечатлеть что-то, что заслуживало быть запечатлённым. Мы были не разлей вода, как хлеб и
