Life - Keith Richards

В любом бэнде постоянно учишься играть вместе. Всегда чувствуешь, что получается все сыгранней, все круче и круче. Это как дружная семья. Если один человек выбывает, это личная потеря. Когда Билл Уаймен ушел от нас в 1991-м, я сильно бесился. Хотелось врезать ему как следует. Не слишком красивая вышла история. Он сказал, что ему больше не нравится летать. Он стал добираться до каждого концерта на колесах, потому что у него вдруг развился страх перелетов. Какое это оправдание — да кончай, хватит нам мозги компостировать! Я ему не верил. Я перелетал с этим парнем в самых раздолбанных корытах на свете, и он ни разу глазом не моргнул. Но кто знает, наверное, этим можно заразиться постепенно. Или, не знаю, он сделал компьютерный анализ. Билл в такие штуки здорово въезжал, компьютером обзавелся одним из первых. Видимо, сказывался его педантичный характер, любовь к учету. Он, вероятно, что-то там высчитал на компьютере, например, какие у тебя шансы разбиться после стольких миль в воздухе. Я не понимаю, чего он переживает насчет смерти. Вопрос же не в том, чтоб от нее убежать. Вопрос в том, где и как!

И что же он сделал после этого? Освободив себя от рамок общества благодаря везению и таланту, поймав шанс, один из десяти миллионов, он взял и вернулся туда же, занялся розничной торговлей, вложил все свои силы в то, чтобы открыть паб. Зачем было бросать самую, блин, крутую в мире группу чтобы открывать заведение, где подают рыбу с картошкой, и еще назвать его Sticky Fingers? Название наше зачем-то взял. Вроде как дела у него там процветают.

Не то что у Ронни с его таким же малопонятным экспериментом в сфере обслуживания — с этими вечными головами по поводу того, чтобы люди не прикарманивали себе выручку. У Джозефины была мечта организовать спа. Они его открыли на пару, дело оказалось провальным и скоро прогорело, оставив их разбираться с процедурой банкротства.

Мы не стали никого оповещать, что Билл ушел, до самого 1993-го, когда подыскали ему замену —долго подыскивали и, слава богу, нашли человека, который оказался совершенно на одной волне с нами. В конечном счете особо далеко ходить не пришлось. Дэррил Джонс очень близко связан с Winos — большой друг Чарли Дейтона и Стива Джордана. То есть он вращался где-то неподалеку. Дэррил, если хотите мое мнение, — это огромный музыкант, великолепный, на все руки мастер. Естественно, то, что Дэррил пять лет проработал с Майлзом Дэвисом, было очень в тему для Чарли Уоттса, который выучился на примере джазовых ударников. И Дэррил влился в коллектив почти мгновенно. Мне в кайф с ним играть—он меня всегда провоцирует. Мы здорово веселимся на сцене. Ага, вот ты куда гнешь? Ну ладно, а я еще больше загну. Мы знаем, что у Чарли все схвачено, поэтому давай поваляем дурака, покидаемся! И Дэррил не подводил меня ни разу.

Несмотря на расформирование, Х-Pensive Winos успели наследить в поп-культуре своими лихими наигрышами — например, засветились на саундтреке «Клана Сопрано» с песней Make No Mistake, которая там имеется с роллинговской Thru and Thru. Мы были готовы вернуться в строй и съехались в Нью-Йорке чтобы все тщательно обставить. Отряд на этот раз был более потрепанный, не те музыканты-новобранцы, которых впервые призвали за пять лет до того. На место вина в качестве любимого напитка коллектива уже давно заступил Jack Daniel’s. Еще когда мы уезжали в Канаду записывать первый альбом, мы забурились куда-то в глушь и оприходовали весь Jack Daniel’s в радиусе пяти миль! До единой бутылки, причем к концу первой недели. Мы вычистили все местные магазины — пришлось послать гонца в Монреаль, чтобы закупиться дополнительно. И, когда теперь мы собрались для второго действия, Jack снова полился рекой, и также всякое другое, и все немного пошло вразнос и стало занимать как-то слишком много времени. Настолько, что лично я, Кит Ричардс, наложил запрет на употребление Jack Daniels во время записи. Это был мой официальный момент переключения с виски на водку, и запрет действительно поправил ситуацию. Два, если не три члена группы после этого бросили пить и с тех пор не брали капли в рот.

Еще до того, как я урезал алкогольный паек, нам довелось пережить внезапный приступ негодования со стороны Дорис, которая увидела через стекло аппаратной, как мы, по её мнению, отлыниваем от работы, и взорвалась. Она тогда приехала погостить ко мне в Нью-Йорк и заглянула в студию, её встречал Дон Смит. Дон умер, пока я писал эту книгу, и мы все о нем сильно скорбим. Вот как он описал визит Дорис.

Дон Смит: Кит с мужиками собрались за стеклом в студии для записи бэк-вокала, но вместо этого они просто стоят и чешут языками минут двадцать. И Дорис меня спрашивает, чем это они там заняты, а после этого говорит, чтоб я ей показал, как с ними говорить. Я ей показал переговорную кнопку, а она вдавила её и как заорет: «А ну кончайте там валять дурака и давайте за работу... Студия, между прочим, денег стоит, а вы там стоите, болтаете ни о чем, да и вообще здесь никто ни черта не разберет, что вы там бубните, так что марш работать. Я сюда аж из Англии на самолете притащилась, не могу я тут сидеть всю ночь и слушать вашу болтовню». Вообще-то это было гораздо дольше и сильно крепче. Она их даже напугала на секунду, а потом они заржали, но работать начали сразу же.

В общем, благодаря Дорис мы снова приступили к ударному труду. И режим у нас установился не щадящий ни капельки.

Пусть Уодди про него расскажет.

Уодди УОКТЕЛ: По первой мы начинали в семь вечера и отрабатывали как минимум по двенадцать часов. Потом постепенно народ начал толкать идеи: а давайте собираться в восемь, нет, давайте в девять, нет, давайте в одиннадцать. И не успели мы опомниться — клянусь, тем все и кончилось, — и мы уже приходим на работу в час ночи, а то вообще в три. И однажды мы едем в машине утречком, а Кит сидит с выпивкой в руках и в темных очках, солнце уже вовсю сияет, и он такой говорит: эй, а ну-ка стойте! Сколько сейчас времени? Мы говорим: восемь утра. А он говорит: поворачивай обратно! Чтоб я приезжал на работу в восемь утра? У него время прокрутилось на целый день вперед. Зависали мы там неделями, все никак не могли добить пластинку. Это происходило в Нью-Йорке летом, но солнца я пока не видел ни разу. Когда расходились рано утром, было еще серенько. Я добредал до номера, засыпал на весь день, вставал вечером и возвращался в студию. Чтобы вы имели представление, как долго все это тянулось: я тогда курил пачками, у меня была зажигалка «Бик», мини. Джейн Роуз сказала, что у нас по плану полтора месяца на запись. И я тогда сказал Киту: «Знаешь, - и в это время как раз прикуриваю сигарету, - эти зажигалки - их как раз хватает на полтора месяца. Так что когда эта розовая фиговина закончится, мы как раз должны будем сворачиваться». Он сказал: «Ладно, старик, будем следить за твоей зажигалкой». Потом проходит полтора месяца. Я покупаю еще одну розовую зажигалку, но никому ничего не говорю. «Мы на тот момент отмотали уже почти два месяца. И каждый раз, когда Кит вытаскивал сигарету, я специально давал ему прикурить от розовой зажигалки. И он поглядывал на нее с таким выражением: ну, значит, время еще есть. Три зажигалки спустя приезжает к нам в Нью-Йорк в гости моя жена Энни. Я говорю: родная, у меня для тебя задание. Будешь ходить по магазинам — скупай все розовые мини-зажигалки «Бик», какие только встретишь. Потому что сейчас начнется фаза сведения. Время прошло, мы сводим последнюю песню, Demon, которая получается прямо как надо. И последние три или четыре дня я хожу со складом розовых зажигалок — напихал себе в карман по крайней мере дюжину. Наконец мы доделали Demon, и Кит заходит в комнату, такой весь довольный, и говорит: а-а-а, теперь покурим. А я говорю: позволь угощу тебя огоньком — и сую руку в карман и достаю все эти зажигалки. А Кит мне: «Ах ты, сучий потрох! Вот чувствовал же, что что-то не то».

Иногда даже добраться до студии было проблемой. Один раз имело место легкое недопонимание в одном нью-йоркском баре, когда я зашел туда с Доном пропустить немного по дороге. Сколько уже со мной бывало, что какой-нибудь урод прямо рвется меня достать, и все из-за того, кто я такой, —на этот раз меня вывела из себя его какая-то непробиваемая тупизна. Дон был свидетелем.

Дон Смит: Я обычно встречался с Китом у его квартиры, мы шли До работы пешком и заходили в один бар выпить по чуть-чуть. А диджей, который там ставил музыку, — стоило нам только войти, и он через несколько минут начал заводить роллинговские вещи. И после второй Кит поднялся к нему и вежливо попросил: можно больше этого не делать? Мы тут просто зашли выпить по дороге на работу. Но парень не унимается, ставит и ставит. Кит тогда подошел, перепрыгнул стол, схватил чувака и успел даже его уложить, придавал коленом. И мы такие: эй, Кит, нам разве не пора? «А? Ага, иду».

Мы откатали еще одни бурные гастроли с Winos с заездом в Аргентину, где нас встретило массовое помешательство, не виданное мной с начала 1960-х. Stones там никогда не были, так что нас накрыла полноценная битломания — застывшая во времени и размороженная по случаю нашего приезда. Мы играли первый концерт на сорокатысячном стадионе, и шум этой толпы, энергия были фантастические. Я убедил Stones, что это определенно достойный рынок, что здесь полно людей, которые нас любят. Я тогда взял с собой Берта, и мы жили в Буэнос-Айресе в этом крутейшем отеле, одном из моих любимейших, — в Mansion, поселились в прекрасном, нехилых пропорций люксе. Берт просыпался и посмеивался каждое утро — он слышал за окном: «Оле, оле, оле, Ричардс, Ричардс...» Такое было впервые — мою фамилию скандировали под барабаны в качестве побудки к завтраку. Он сказал: «Я уж подумал, что это они про меня орут».