Ярость - Юрий Никитин

– Какая честь? – закричал американский майор. – О чем вы?.. Господи, да слышит ли меня кто-нибудь, как говорю с маньяком, неизвестно как ухватившим в руки телефон...

Пивнев обиделся:

– Как это неизвестно?.. По нашей территории шла группа бандитов. Их уничтожили. С трупов и сняли эти штуки. Сейчас бандиты везде вооружены лучше нас, армейских...

– С трупа? Что с ними?

– Трупы как трупы, – ответил Пивнев с неудовольствием.

– Они... погибли? – спросил голос неверяще.

– Трупы? – не понял Пивнев. – Как могут трупы погибнуть? Ты, бандит, плохо русский язык выучил!.. Ты чеченец аль кто?

Голос простонал в ярости и страхе:

– Я Крис Джонсон, майор подразделения зеленых беретов! Мы направлены вам на помощь...

– Международная мафия, – протянул Пивнев понимающе. – Ты продолжай, продолжай!.. Да это не тебе, бандит, танкисту. Дурак, то ли снаряды бережет, то ли лень лишний раз стрельнуть... Что за молодежь ныне? У вас, американцев, набрались!

Из трубки слышен был грохот, словно рушились стены, крики. Голос Джонсона прервался, затем там завизжало:

– Мы сдаемся! Прекратите стрельбу, мы уже выходим с поднятыми руками!

Пивнев поинтересовался:

– А сколько вас?

– Осталось всего семнадцать и пятеро раненых!

Пивнев подумал, сказал сокрушенно:

– Многовато. Для суда довольно и одного-двух. Когда останется столько, перезвони.

Он отключил телефон, знаком велел долбить, чтобы камня на камне. У древних воинов, что дрались на этой земле, это, кажется, звалось тризной. Когда хоронили павших воинов, в жертву резали скот и пленников.

– Это по вам тризна, ребята, – сказал он. В горле был комок. С трудом сглотнул, прошептал, – И по всей танковой бригаде... по всем-всем... кто сложил головы так доблестно.

Оглянувшись на горящий КП, бросил сотовый телефон на землю, наступил. Под каблуком хрустнуло. Вообще-то для суда и одного не надобно. И так все ясно.

– Усилить огонь, – велел он лейтенанту. – Не понимаешь?.. Если хоть один бандит уцелеет, то найдутся сволочи, оправдают. Адвокаты на бандитах как раз и зашибают! А там, глядишь, снова кого зарежут...

Я содрогался вместе с землей, что тряслась под ногами, как при землетрясении, которому не было конца. Во рту был песок, щепки, соленый привкус. А потом вдруг навалилась оглушающая тишина.

Мне показалось, что я оглох, но вон и другие вертят головами, глаза очумелые, еще не верят, что все кончилось. Внезапно из одинокого здания мелко и жалко застрочил автомат. Умолк, выпустил еще одну куцую очередь, словно кто-то отчаянно берег патроны. После тяжелого буханья танков, после массированной стрельбы из гранатометов, такая стрельба показалась жалкой и нелепой, словно комар пытался заесть омоновца в полном снаряжении.

Кречет поморщился:

– Кто там еще?

Чеканов вытянулся:

– Разрешите доложить! Там закрылся этот, как его... ну, который правозащитник! С фамилией как хвост у динозавра! Он к вам часто приходил. Разрешите подогнать танк и... прямой наводкой?

Кречет поинтересовался:

– А что не выходит?

Чеканов пожаловался:

– Ему предлагали! Крикнул, что будет отстреливаться до последнего патрона, а последний приберег для себя.

Кречет усмехнулся:

– Гордый!.. Не понимает еще, что мы на одной стороне. Бросьте гранату с какой-нибудь дрянью. Чтобы отрубился. Потом связать и в Москву. Таких надо беречь, даже если кусаются.

Чеканов сказал с сомнением:

– А кусается здорово... Как определяете, кто ваш, кто нет?

– Кто готов отдать жизнь за Родину, – ответил Кречет зло, – или кто готов отдать против... кто за честь и достоинство, до последнего вздоха защищает власть, или кто так же яро бьется против нее... это все моя партия. А на той стороне все под лозунгом «Не будь героем!». Неважно: коммунисты, нацисты, либералы, консерваторы... Иные времена, иные правы!.. Что скажете, Виктор Александрович?

Я развел руками:

– Вообще-то мы спасаем Америку от позора. Нет пленных, нет и вмешательства. Они скажут, что никого не посылали, что в наши внутренние дела не вмешиваются.

Кречет сказал сожалеюще:

– Вообще-то надо было парочку оставить для суда на растерзание журналистам.

Я проговорил медленно:

– На самом же деле... об этом пока никто не догадывается, но сейчас происходит величайший из переворотов. Не в политике! И не в выборе особого русского пути, русской идеи, не в исламе даже...

– А в чем?

– С России начинается возрождение... можно даже с прописной буквы, Возрождение всего человечества. Возрождение! Возрождение чести, достоинства, без которых человечеству не выжить. Возрождение необходимо миру, необходимо самой Америке. Но началось оно с России...

Чеканов напряженно прислушивался, все чаще задирал голову к небу, всматривался в бездонную синь. Я видел, как он темнел лицом, хмурился. Взгляд его все чаще останавливался на Кречете, Яузове. Когда он был шагах в пяти от них, внезапно выхватил пистолет, молниеносно вскинул и по углам зала. Кабинет преобразился, компьютеры появились во множестве, ухватить за руку не успел, только ударил под локоть.

Грохот ударил по ушам, Кречет отшатнулся. Чеканов выстрелил еще дважды, я повис на его руке, пригнув к земле. Он коротко дернул локтем, у меня во рту словно взорвалась граната. Хрустнули зубы, во рту стало горячо и солено, но я повис на руке... и тогда он коротко и сильно ударил локтем.

Я отлетел в сторону, он повернулся и снова выстрелил в незащищенную грудь Кречета. Мелькнуло зеленое, пули ударили в грудь Яузова. Массивный, как слон, он заслонил Кречета, в руке министра обороны был пистолет, и этот пистолет плевался огнем.

Чеканов дернулся, даже бронежилет не спасает от болезненных ударов, он все никак не мог поймать в прицел Кречета, из груди Яузова брызнула кровь, и тут Чеканов содрогнулся всем телом: во лбу над глазами возникла красно-коричневая дыра, куда поместился бы грецкий орех.

Я с трудом поднялся, кровь текла из разбитого рта, я даже не выплевывал, больно, доковылял к Яузову. Кречет поддержал с другой стороны, усадил прямо на пол:

– Павел Викторович, зачем же ты...

– Вот уж не знал, – прошептал Яузов, – не знал... что и он...

Кровь текла из его широкой медвежьей груди из двух пулевых отверстий. Маленькие глазки из-под нависших бровей впервые не увильнули от встречи с моими:

– Ты... подозревал... верно... Я был с ними.

Мне почудился неуместный стрекот, словно верещал счастливый кузнечик, подзывая самку, затем стрекот усилился, я вскинул голову, из синего неба к нам спускался нелепый вертолет, легкий, который ребенок проткнет пальцем.