Экспансия – II - Юлиан Семенов

— Нет, нет, приходите завтра, Брунн. Сегодня я не могу…

— Полноте, Виккерс, вы что так испугались? Есть основания бояться меня?

Кемп метнулся взглядом в зрачки Штирлица, когда тот произнес его настоящую фамилию; обернувшись, странно-заискивающе крикнул в темноту:

— Я сейчас вернусь, через пять минут!

— Ну-ну, — Штирлиц усмехнулся. — Страхуетесь?

Кемп снова впился кроличьим взглядом в его зрачки, а потом как-то по-звериному, выбросив перед собой руку, бросился на Штирлица, успев — за мгновение — ощупать его карманы: оружия не было. Глаза Кемпа сразу же обрели нормальное выражение, в них не было уже испуганной, чисто животной затравленности.

— Идите вперед, — сказал Кемп. — Вас не будет шокировать, если мы поговорим на кухне?

— Отнюдь. Тем более, если вы уже успели ее оборудовать так же, как в Мадриде, на немецкий манер.

— Не успел, — ответил Кемп и включил свет; изразцовый пол (белое с голубым, цвета Андалусии), разностильный гарнитур, старая плита с потрескавшейся эмалью — полное ощущение временности быта. — Я сейчас вернусь, присаживайтесь.

— Повторяю, я к вам не со злом, Виккерс. Не надо ходить за пистолетом, нет смысла… Впрочем, если вам так удобнее, — валяйте, я подожду.

— Да, мне так удобнее, — ответил Кемп и вышел.

«Только бы он не сбежал, — подумал Штирлиц. — Задушит толстую дуреху, запрет меня с ней на ключ, вот и прыгай из окна, очень весело. А что, вполне может, страх подвигает человека на непросчитываемые поступки».

Кемп, однако, вернулся. В кармане его легкого шлафрока явственно топырился пистолет.

— Ну, пожалуйста, — сказал он, сунув руку в тот карман, где лежало оружие. — Я весь внимание.

— Послушайте, Виккерс, — усмехнулся Штирлиц, — поскольку вы в Аргентине недавно, запомните: люди здесь сугубо отличимы от испанцев, Перон их еще не успел сломать… Женщина, которая лежит у вас в спальне, не станет лжесвидетельствовать, а убивать сразу двоих — ее и меня — слишком рискованно. Мерк вам этого не простит.

При упоминании фамилии Мерка лицо Кемпа вновь обрело выражение испуганной загнанности. Штирлицу показалось, что у него от волнения краснеют глаза, маленькие сосудики наливаются кровью, сообщая лицу нечто заячье, когда косой чувствует, что его вот-вот настигнет свора и надежды на спасение нет.

— Что вам от меня нужно? Почему вы здесь? Зачем?

— От вас мне нужно немногого — правды, Виккерс. Здесь я потому, что представляю интересы братства. Зачем я у вас? За тем, чтобы принять решение. Такой ответ вас устраивает?

— У вас пять минут. Излагайте то, что считаете нужным.

Штирлиц покачал головой:

— Нет, Виккерс, у меня столько минут, сколько нужно для дела. Если такая постановка вопроса вас не устраивает, я уйду, но узел фон Шонса, который вы с ним вязали в связи с убийством Фрайтаг, эпизод с Гаузнером, завершившийся его убийством — по вашему приказанию — Пепе Гуарази в квартире Роумэна, показания штурмбанфюрера СС Кирзнера по поводу попытки вербовки вашей организацией гражданина Соединенных Штатов на шантаже против мисс Кристиансен и ваши фотографии, сделанные мной здесь, в Кордове, — все это будет завтра же предано гласности. А этого вам генерал никогда не простит. И вы знаете, как поступит Мерк, когда вы — фактом своего скупердяйского отношения ко времени, пять минут, десять, двенадцать — нанесли непоправимый удар по всей нашей сети…

По мере того как Штирлиц неторопливо называл имена, Кемп все более и более вжимался в стул, словно бы готовясь к прыжку.

Щелчок металла прозвучал, словно выстрел, хотя это была лишь предтеча выстрела, — Кемп спустил предохранитель.

Штирлиц досадливо поморщился:

— Да погодите вы… Дайте мне кончить, Виккерс… Повторяю, я пришел к вам без зла. Дослушайте, а потом стреляйте… О том, что я к вам пришел, знают те, кто меня сюда отправил. Дом оцеплен, вам же знакома наша система, сами, как говорят, не первый раз замужем… Штандартенфюрер СС профессор Танк, который тщательно отвергает свою принадлежность к практике национал-социализма, представляющий ныне интересы Гуго Стиннеса, контактирующего с американским бизнесом в Германии, никак не заинтересован в скандале, связанном с именем «инженера Лопеса»… Тем более в квартире, которая предоставлена Лопесу-Виккерсу-Кемпу начальником охраны его предприятия сеньором Каверичем… Беда заключается также и в том, что вы, переселившись в этот благословенный край, перестали высылать деньги вашей жене и детям — этого вам не простят в ИТТ, там чтут культ семьи, пуритане… Я открыл вам незначительную часть того, что на вас собрано.

— Кем?

— Нами, Виккерс, нами… Вы оказались между молотом и наковальней, поймите меня правильно. Запад вам никогда не простит работы, вашей доброй старой работы, в частности и по Кристине Кристиансен. Не простит, Виккерс, тем более что она стала миссис Роумэн. Синдикат не пощадит вас потому, что мне открылось имя Пепе Гуарази. Мне известна и сумма, которая была ему уплачена вами за работу. Ну, а генерал не простит вам того, что все это знаю я. Каково?

Кемп медленно поднялся, подошел к холодильнику, достал бутылку с минеральной водой, налил стакан до краев и медленно выпил; рука его чуть дрожала.

— Что вам от меня нужно? — спросил он, пряча бутылку в холодильник.

— Правды. Зачем вы хотели подвести меня под гильотину? Зачем нужно было крутить дело Фрайтаг и Рубенау? Кто вам поручил это? Когда?

— Неужели вы не понимаете, что я никогда не отвечу на ваш вопрос, Брунн?

— Правда? Вот здорово! Что ж, тогда я перейду на испанский, позову из спальни вашу знакомую, и мы продолжим разговор при ней. При всем отличии аргентинцев от испанцев и те, и другие любят тайны и сенсации. Я скажу ей все, что считаю нужным, а засим откланяюсь. Итак?

Глаза Кемпа снова сделались красными, кроличьими, и за секунду перед тем, как он потянулся к левому карману шлафрока (воистину, страх провоцирует непредсказуемый алогизм поступка), Штирлиц — прежним, ловким, колющим движением — выхватил его пистолет и небрежно сунул в карман своего пиджака, словно мать, отобравшая у ребенка то, чем он проказливо баловался.

— Подумайте о себе, Виккерс, — продолжил Штирлиц, словно бы ничего и не случилось. — Если вы откажетесь рассказать правду, вас ждут трудные времена, поймите! Вы сделаетесь зверем, загнанным зверем, у которого на пятках висят гончие. Судя по тому, как убрали Гаузнера, вас ждет такая же участь, нет? Ну, ответьте же себе! Разве нет? Гаузнер в Мюнхене открылся Роумэну не до конца и с глазу на глаз, без скандала. Он сразу же поставил об этом в известность генерала. И что же? Его пощадили? А почему вы думаете, что вас пощадят, если завтра в Лондоне жахнут информацию, о которой я вам сказал только что? Да, я в сложном положении, но, борясь за себя, я утоплю вас. Вы знаете, как в Западной Европе любят сенсацию, не так ли? Ну и представьте себе заголовок: «Исповедь Штирлица». В которой он, Штирлиц, то есть я, Брунн, повторю про вас слово в слово то, что сказал вам только что, да плюс еще многое другое… В частности, назову вашу мадридскую тройку, которую я смог получить от Гаузнера.

— Вы?!

— Не важно — он, я, они. Она у меня в кармане. Франко пытается сделать все, чтобы выслужиться перед Белым домом, он отдаст этих людей на заклание, поверьте, Виккерс! Дедушка играет в демократический поворот, ему нельзя иначе, Совет Безопасности давит, грозит санкциями, вы же политик, неужели не понятно?! Ну, а уж про синдикат, про Пепе Гуарази я и не говорю… Я дам такие подробности, которые знали только вы. И это означает, что в самые ближайшие дни вы обнаружите лошадиную голову в своей кровати.[52] И мои показания будут подтверждены письменными свидетельствами Ригельта, который развалился до задницы, Лангера и фон Шонса. Да и беседа Роумэна с Гаузнером записана — вплоть до дыхания.

— Что вам от меня надо? — спросил Кемп, и руки его бессильно упали вдоль тела.

— Сначала мне нужно полное имя генерала, Виккерс. Его псевдоним «Верен» меня не устраивает.

— Писать я вам ничего не буду.

— Повторяю, сначала назовите мне имя генерала…

— У вас же нет звукозаписывающей аппаратуры, я в любой момент откажусь от своих слов.

— Если вы скажете мне все, что меня интересует, вам не придется ни от чего отказываться. Нам выгодно, чтобы вы спокойно жили в этой квартире и работали на Танка… Итак?

— Зачем вам это нужно? — голос Кемпа за эти мгновения изменился, сделавшись чуть хрипловатым, словно бы простуженным. — Зачем?

— Только не надо меня убеждать, что малые знания означают малые печали, Виккерс. Писание я знаю лучше вас. Мне это нужно для того, чтобы предпринять шаги, связанные с защитой собственной чести: по указанию генерала против меня начали комбинацию. Я хочу понять: зачем? Если меня убедят, что это угодно делу нации, что ж, возможно, я соглашусь продолжить игру против самого себя.