Несущая свет. Том 3 - Донна Гиллеспи

Ауриана вызвала в себе неукротимую ярость, наполнившую ее тело свежим запасом энергии. Скорость ее движений была поистине фантастической. Публике она могла показаться безумной Менадой[23], одержимой Дионисом, которая распарывает зверям глотки и разрывает их на части, насыщаясь их кровью и плотью. Трибуны, завороженные невиданным зрелищем, затаили дыхание. Метон не мог больше следить за ее ударами, как не может зритель, сидящий далеко на ипподромной трибуне, различать все удары копыт лошади, галопом несущейся к финишу. Ее действия казались непоследовательными, но Аристос знал, что это не так. Она всегда опережала его на неуловимое мгновение. Это ее бесспорное превосходство лишало Аристоса душевного равновесия. Сама же она совершала эти движения бессознательно и естественно, словно свободно резвящаяся газель. Однако при каждом ее ударе Метон видел невероятно сосредоточенный ум и волю.

Когда оба гладиатора оказались неподалеку от окна наблюдательной камеры, Метон заметил, что даже глаза служили Ауриане оружием. Она опускала взгляд, когда ей приходилось наносить удар сверху или наоборот сверлила глазами Аристоса, хотя целилась в нижнюю часто тела. Метон понял, что его невменяемое бешенство Ауриана полностью обратила себе на пользу, устраивая ему ловушки на каждом шагу и заставляя его делать все более грубые ошибки в защите Бреши в его обороне расширялись медленно, но верно Все чаще он бросался в атаку очертя голову, не заботясь ни о чем, и едва не напарывался на меч Аурианы.

Метон подумал, что никто на земле не мог научить ее так драться. Это дар богов. Он вспомнил слова Эрато: «Наверное, никому не дано знать истинные пределы ее возможностей».

Настало время, когда она должна была показать все, на что была способна. Метон был свидетелем ее звездного часа.

Аристос уступал. Стон разочарования прокатился по рядам, где сидели его поклонники. Самые фанатичные из них пришли в невменяемость и стали выкрикивать оскорбления в адрес Аурианы. Среди ее сторонников раздался смех. И в самом деле — августейший король гладиаторов Аристос оторопел настолько, что ошалело крутил головой и скорее походил на паяца из какого-то фарса, но не на бойца. Зрелище это напоминало кое-кому праздник Сатурналий, когда рабы, испытывая крайнюю неловкость, смирно сидят за столами, а хозяева им прислуживают.

Многие чувствовали, что на их глазах совершается настоящее чудо. Их благоговейное молчание было вызвано страхом оказаться самим под воздействием этого колдовства, словно они присутствовали при рождении теленка о двух головах.

Публика с любопытством посматривала в сторону императорской ложи. Какова же будет реакция Императора на такое неслыханное унижение своего любимца? Однако занавески оставались неподвижными даже в самые захватывающие и драматические моменты.

У Аурианы возникло ощущение, что этот последний запал начал иссякать. Все ее мускулы пылали. Смерть запустила свои щупальца в ее конечности, и яд усталости стал постепенно распространяться по всему телу. Но и в глазах Одберта тоже была смерть. Он пыхтел, широко раздувая ноздри, как бык, разъяренный многочисленными ранами. Глаза его горели не пламенем победы, а лихорадочным блеском животного, пойманного в капкан. Им овладело полное безрассудство, приводившее к непредсказуемости действий. Это делало Аристоса опасным.

Истощив все свои силы, они словно повинуясь какой-то неслышной команде, одновременно отпрянули в противоположные стороны и остановились, опустив руки и настороженно следя друг за другом. Между ними лежали трупы, нагроможденные один на другой. Казалось, схватка началась несколько лет назад, с тех пор на земле остались лишь эти двое, окровавленные и смертельно усталые.

«Я сражаюсь слишком долго, так долго, что стала уже забывать, с чего все это началось. Мне хочется лишь мира и, если это возможно, жизни для того, чье сердце уже бьется в моем чреве».

Ауриана подумала, что Марк Юлиан вероятно уже находится среди духов и с любовью смотрит на нее, ожидая скорой встречи.

Тут Аристос стал вести себя так, словно он и в самом деле сошел с ума. Подняв труп красивого нумидийского юноши, он правой рукой нежно откинул окровавленную прядь волос, словно это перед был его возлюбленный, погибший случайной смертью. Ауриана стала кружить вокруг него в поисках бреши в защите, но Аристос надежно прикрылся трупом как щитом и начал бормотать слова любви. У Аурианы возникло подозрение, что жара и усталость вызвали у него галлюцинации. Тем не менее она с любопытством стала следить за происходящим. Столь необычная форма безумия ее противника наполнила ее душу отвращением. В горле встал ком тошноты. Аристос же нашел губами рот юноши и звучно его поцеловал.

Уловка сработала. Сама того не сознавая, Ауриана вышла из состояния крайней сосредоточенности ума и воли. Она перестала чувствовать своего противника. Обостренное чутье Аристоса подсказало ему, что настал подходящий момент. Со всей силой, оставшейся еще в его руках, он кинул тело юноши в Ауриану и застал ее врасплох. Труп сильно ударил ее в живот и повалил на песок. И тогда Аристос, страшно взревев, прыгнул вперед. В падении она успела парировать удар, но не смогла удержать меч в своей руке. Он со звоном отлетел на десяток шагов.

Ауриана быстро выкарабкалась из-под трупа нумидийца, едва успев отклониться от удара, который мог отсечь ее левую руку по самое плечо. Правой рукой она лихорадочно шарила по песку, пытаясь дотянуться до меча, но тот, к ее несчастью, лежал ближе к Аристосу. С радостным возгласом он поднял его и показал своим поклонникам, которые неистовыми криками выразили свое восхищение. Аристос доказал свое превосходство.

— Смотрите! Вот судьба лживой, позорной отцеубийцы! — патетически изрек он.

— Браво! — откликнулись его сторонники. — Отличное зрелище! А теперь приколи ее к земле!

Он повернулся и, размахнувшись, забросил подальше меч Аурианы, который вонзился в песок под императорской ложей. Теперь от меча ее отделяло расстояние в половину арены.

Со скамеек амфитеатра, круто поднимавшихся вверх, то здесь, то там раздавались горестные восклицания пришедших в смятение поклонников Аурианы. Она сама уже безропотно примирилась с тем, что Фрия оставила ее. По своей собственной воле вышла она на бой, чтобы обрести себе приговор, и Парки вынесли его наконец. Это была воля земли и небес. Она стояла на мертвой, бесплодной пустоши.

И все же прекратить бой было невозможно, хотя дальнейшее сопротивление было бессмысленно и похоже на корчи теленка, которому только что всадили в сердце нож.