Виктор Вавич - Борис Житков

— Пошли! — и он дернул Виктора за рукав. — Зюзя! Под фонарем стал.

— Ты за Женю на меня не обижайся, — Виктор икнул.

— Да с Богом, вали. Не жалко.

— Нет, не то «не жалко», — Виктор опять остановился, он толкал Сеньковского. — Нет, ты той не налягавь… — Виктор старался поймать глаза Сеньковского. — Ва-Варе… она, я говорю… не любит, чтоб с такими…

— Боится, чтоб не занес чего, — и Сеньковский мазнул глазами через Викторовы глаза. Повернулся, оставил Виктора.

Коротко позвонили четыре раза. Санька вскочил и пошел отворять. Он еще прихрамывал простреленной ногой. Больше по привычке уже, а еще больше для дорогой памяти. Но горничная уже отворила, и в двери просунулось сперва колесо велосипеда, легко вздрогнуло на пороге на упругой шине, и следом протиснулся человек с черными глазами — одни глаза эти и увидел Санька. Глаза ясно, твердо вошли в Саньку, и на миг Санька отшатнулся. Потом глаза отпустили, и Санька увидел, что человек небольшого роста и очень хорошо одет. С тоном одет, а не франтовато. А вон тоже с велосипедом, Подгорный Алешка.

— Здорово! Можно? — и Алешка двинул свой велосипед по коридору.

— Прямо, прямо! — Санька сторонился, давал дорогу. Подгорный завернул к Саньке в комнату. Санька вошел, запирал дверь за собой и все глядел на нового человека. А тот аккуратно и прочно устанавливал свой чистенький велосипед у Санькиной этажерки.

— Знакомься! — Алешка перевел дух. — Кнэк.

Кнэк быстро сдернул перчатку — какая перчатка! Как масленая, подал руку. Ручку! Но крепкая какая! И придавил по-железному.

— Садитесь! — Санька пододвигал стулья.

— Вот дело, — начал Алешка и глянул на Кнэка.

— Дело очень важное. — Санька всем ухом бросился на этот голос, скорей разгадать. С акцентом. С каким? И очень аккуратно выговаривает, как печатает. — Важное и спешное к тому же. — Кнэк полез в карман мягкого пиджака, вынул конверт. Санька не сводил глаз — толстый конверт. Кнэк двумя пальцами вытащил черный железный квадрат. Он был с четверть дюйма толщины. Кнэк легко, как бумажный, за кончик протянул его Саньке. — Видите, тут сверлили. — Кнэк мизинцем указал на углубление посредине — легкая щедринка. — Сверло не берет. Он гартованый, каленый значит. Возможно, его возьмет какая есть кислота? Вы химик.

Алешка поглядывал на Саньку и ловил на коленях пальцы в пальцы.

— Ну, одним словом, — гулким полуголосом договорил Алешка, — это шкап несгораемый. Нужно обвести вот такую дырку, — Алешка начертил в воздухе пальцем квадрат, — и сроку четверть часа. Вот и скажи, попробуй и скажи: можно кислотой или не возьмет она?

Санька смотрел то на стальной квадрат, то на Алешку, и каждый раз, как проволоку, пересекал взгляд Кнэка.

«Вон он Кнэк», — думал Санька и краснел. Про Кнэка давно слышал от Алешки. В первый же раз, как Алешка пришел вдруг в штатском, с русой бородкой. Теперь он Сергей Нехорошее.

Санька в ответ на свою красноту нахмурился и старался сделать солидное ученое лицо, вглядывался в щедринку на стали — пригнулся совсем.

— Хорошо. Испытаю. Есть, конечно, вероятие. Кнэк встал.

— Вам три дня достанет? — и он тряхнул Саньке руку и держал в своей, глядел в глаза. Санька мотнул головой. Кнэк выпустил руку.

— Я очень рад вам, — сказал Кнэк и уж поднял на дыбы велосипед, чтоб повернуть в комнате.

Танечка поднималась по лестнице к Тиктиным. На площадке молодой человек с велосипедом дал ей дорогу, прижался к стене и легко взмахнул вверх переднее колесо.

— Merci, — сказала Танечка и глянула боком глаза — другой, большой, поднял весь велосипед, как будто замахнулся им на Таню. Таня пригнулась и сделала быстрых два шажка.

— Не от вас двое, — спросила Саньку Танечка, — с велоси педами?

— Нет… — и Санька улыбнулся конспиративно.

— От вас, — и Таня медленно кивнула головой.

— Ну от нас. Пускай от нас, а что? — Саньку забавляло, что Таня не узнавала Алешку.

— Ничего. Один, поменьше который…

— Глаза? Да? — и Санька закивал головой — угадал, дескать.

— Нет, не глаза, а просто он очень красивый. Лицо замечательное. Не видала таких.

Санька отошел, будто к пепельнице, и хромал больше, чем всегда, — увереннее.

— Нога ж у вас не болит? — и Таня обернулась навстречу Анне Григорьевне. — Понимаете, Анна Григорьевна…

— Хочу и хромаю, — говорил Санька и волок ногу в двери, чиркнул с силой спичку, закурил. — Кому какое дело?

Он прошел к себе в комнату, громко придвинул стул, сел за стол и стал держать в руке тяжелый кнэков квадрат. Щурился на него. Подул. Таня не шла. Он слышал голоса в столовой — завтракали! Санька опустил квадрат в карман тужурки и вышел в переднюю, натягивал шинель и слышал Танин голос:

— …да нет, просто так и напечатано: для охраны городового — пять человек из жителей данного квартала. Не данного, а как-то там…

Санька надел шапку и толкнул ногой дверь.

Таня слышала, как Санька захлопнул входную дверь.

— Глупо, — тихо сказала Таня и поглядела в окно.

— Что вы говорите? — Анна Григорьевна заглядывала в лицо Тане.

— Глупо, говорю, вот сказано, — Танечка оживленно заговорила, — что вот кто же кого охраняет: городовой население или население городового?

— Неужели так и сказано?

— Да-да-да! Так и напечатано, — и Тиктин вышел из дверей кабинета.

— Мое почтенье! — он шаркнул Тане и отмахнул вбок рукой с листом. В другой сверкнуло пенсне. — Стойте, — он приподнял и тряхнул пенсне.

Таня глядела на Тиктина, и Анна Григорьевна повернула голову. Гребень выскакивал, и она подхватила рукой затылок.

Тиктин сел против Тани, разгладил перед собой лист.

— Что такое? — Анна Григорьевна тянулась, перебирая в прическе шпильки.

— Pardon! — Андрей Степанович прикрыл лист рукой и посадил пенсне на нос. — Какая б куцая ни была конституция, — строгим голосом начал Тиктин, — но она сейчас единственный несомненный факт

— А городовые с охраной? — и Танечка прищурилась на Андрея Степановича.

— О городовых мы сейчас поговорим, — лекционным тоном произнес Андрей Степанович и отмахнул со лба волосы. — Так вот-с… — он прихлопнул по листу, — и эту конституцию надо использовать. Для этого около выборов должна быть построена организация, партии иначе говоря, избирательные партии, — нажал голосом Тиктин, — с определенной программой, принципами и так далее. Теперь прошу внимания!

Тиктин снял с листа руку и поправил пенсне

— Это проект пока. — Глянул поверх пенсне на Таню — Вот-с Самодержавность народа. Нет! виноват: Правовое самодержавие народа

Воля народа,Счастье его,Свет и свободаПрежде всего

Бальмонт… Когда обеспечены основные права гражданина и этим поддерживается законность в государстве, народоправство делается правовым. Самодержавие народа в издании им для себя законов, то есть во власти зако-но-дательной, — Тиктин глянул на жену, на Таню.

— Ну-ну! — и Таня стукнула каблучком под столом

— Законы, которые определяют форму правления, права властей, учреждений, их обязанности и взаимные отношения называются основными или конституцией. Она устанавливается на долгое время, и все остальные законы должны вытекать из нее. Таким образом, всякое свободное, — громко прочел это слово Тиктин, — государство должно быть правовым, а следовательно, и кон-сти-ту-ционным

И он хлопнул ладонью по листу

— Хорошо, хорошо, а дальше! Дальше-то что?

— Свобода слова! И печати, — Тиктин ткнул Таню глазами, — является прямым следствием признания свободы совести

— Слушайте! Перейдемте туда, — сказала Анна Григорьевна, — а то здесь сейчас накрывать будут

— Нельзя минуточку? — досадливо сморщился Тиктин.

— Ведь смотри сколько, — Анна Григорьевна поддела пальцем листы

— Эх! Ну ладно! — Тиктин сбросил пенсне, подобрал листы и, не глядя ни на кого, прошел в кабинет, запер за собой дверь.

— Ну, я пойду! — и Таня встала. — Спасибо, только что пила. Честное слово.

Рыбкой

ВИКТОР качнулся и толкнул Фроську.

— Спит? Свет, говоришь, горит? Фроська сдергивала рукава шинели.

— Папаша? Какой папаша? А! Приехал?

Виктор раскидистой походкой пошел по коридору, повернул лихо ручку, распахнул дверь, шагнул и качался, держась за ручку

Петр Саввич сидел у Груниной постели, подобрал ноги под стул и аккуратно переплел руки на груди

Он минуту глядел на Виктора и молча, с улыбкой кивал головой

— Здрасс-сте — Виктор все еще боялся отпустить дверь Петр Саввич поднялся и протянул обе руки, зашагал к Виктору