По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов

Дом считал, что и сам сделал для людей многое. Тогда, давным-давно, когда его только что посадили в землю на этой планете в дебрях тропического леса, он поначалу был занят самим собой. Пускал корни, рос, делал себя неотличимым от окружающего его ландшафта, мечтал о том, как хорошо и дружно заживут в нем колонисты. Когда вырос, колонисты поселились в нем и начали строить на его крыше огромное сооружение из бревен. Он не понимал, что происходит. Зачем такое большое сооружение, когда есть он, и испытывал приливы ревности. Потом колонисты привели туда этих дикарей, снабдили их запасом еды, и только тогда стало ясно, зачем все это было нужно. С неба потекла вода. Ее было много, очень много. Водные потоки смывали грунт вместе с растущими на нем деревьями и куда-то уносили. Но Дом стоял крепко. Он с самого начала крепко зацепился за мощную скалу, пустив на это почти половину своих корней. Дом удержался сам и сумел не дать потокам унести сооружение на своей крыше.

Когда потоп кончился, местность вокруг изменилась до неузнаваемости. Дом оказался одиноко стоящим на вершине скалы. Тропический лес исчез, и все живое в нем погибло. Сохранился лишь навес на крыше Дома и люди в нем. Колонисты помогли людям спуститься вниз и построить маленькую деревушку у подножья скалы. С этого-то все и началось. Вместе с колонистами Дом начал помогать дикарям выжить, хотя и самим приходилось нелегко. Дом опустился чуть пониже, прижался к скале, стал врастать в нее. Своими корнями он нашел подземную реку и вывел часть воды наружу, создав небольшое озеро. Боги в это время кормили людей, учили возделывать землю, вести хозяйство.

В этом месте Дом, если бы мог, тяжело вздохнул. В то трудное, но очень интересное время все двенадцать будущих, или уже состоявшихся богов и он сам работали как единая команда, устремленная надеждой в светлое будущее. Сегодня оно уже как бы наступило, но радости не было. Последний из первого поколения богов, тот, что чаще других изображался почитателями на расписной стене своего Дома, старый и больной лежал на огромной кровати, застланной драгоценными тканями и усыпанной цветами. На огромной террасе, где стояла кровать, несмотря на жару, было прохладно. Дом постоянно держал ее в тени и обдувал прохладным воздухом из своих глубин.

Кровать стояла в центре террасы так, что лежавший на ней Отто мог видеть ярко высвеченный солнцем горизонт, к которому тянулись, переливаясь оттенками красного, могучие волны пустыни. Чувствовал он себя совсем не так плохо, как это казалось толпящимся где-то позади кровати, вне его поля зрения, детям, внукам, правнукам, а также потомкам тех, с кем он когда-то начинал дело их жизни. Не спеша, по очереди они подходили к его ложу, преклоняли колени и что-то говорили, как будто молились. Одни о чем-то рассказывали, стараясь сделать так, чтобы ему было интересно, другие просили о помощи или жаловались, третьи действительно молились. Находились и такие, что несли какую-то ахинею, и он удивлялся на себя, как он мог терпеть таких людей в своем окружении, когда был в силе.

Он никому не отвечал, да они и не ждали от него ответа. За по- следние два года они привыкли к его молчанию. Молчание было его протестом. Протестом против искажения его собственных мыслей, действий и поступков. Конечно, все началось гораздо раньше, не два года назад, а, возможно, десять или больше. Сначала выросли дети, потом внуки, правнуки и праправнуки. Вот, что значила земная наука. Она дала колонистам длинную жизнь, во много раз превышавшую продолжительность жизни туманцев. Она позволила увидеть ростки насаждаемой ими цивилизации. Тогда он создал Высший Совет, чтобы молодежь приучалась думать о будущем вместе со стариками, а себя назначил Верховным владыкой. Все дела вершились его именем, но суть его решений начала искажаться. Он всегда считал нужным поступать по справедливости. Это было его главным принципом. Свободу, равенство и братство он считал чушью. О какой свободе может идти речь, когда даже боги связаны взаимными обязательствами, которые нельзя нарушать. Равенства вообще нет, в принципе нет. Боги, и те неравны между собой, а люди и подавно. Еще там, на родной планете, он понял это, когда поработал с донорской памятью. Она предоставлялась ему анонимно и никак не идентифицировалась с живыми людьми. И это было правильно. По памяти можно было легко судить о человеке. У большинства память ничего не хранила. Только бессвязные обрывки чего-то. У кого-то в памяти оседали одни эмоции, причем, исключительно личного характера. События мирового значения в ней не оставляли следа. Лишь изредка Отто попадалась по-настоящему наполненная память. В такой памяти можно было утонуть. Она хранила все, и личное и общественное. Владельцы такой памяти, наверное, действительно были творческими личностями, людьми с большой буквы. Так о каком равенстве может идти речь? Вот братство на самом деле есть, но оно само по себе ничего не определяет, разве что родственные связи.

Исходя из справедливости, он считал, что местное население нельзя вооружать. Но молодежь не послушалась его. Конечно, в их действиях был резон. Первобытные племена были страшно ленивы. Они, например, не желали заботиться о запасах еды и в бескормицу вымирали сотнями и тысячами. Заставить их потрудиться для собственного же блага было большой проблемой. Сделать это мог только страх. Не страх перед будущим, а простой сиюминутный страх удара палкой или плетью. Было замечено, что самые ленивые из них охотно берут в руки эти инструменты и становятся великолепными надсмотрщиками. Постепенно в племенах такие люди стали главными фигурами, а чтобы разъяренные соплеменники их ненароком не растерзали, помимо плетей им пришлось дать оружие для самозащиты. Однако проблема голода была таким способом успешно решена. Отсюда был один шаг до рабовладения, и этот шаг вскоре и был сделан.

Это был далеко не единственный случай. Сидя на заседаниях Высшего Совета и слушая доклады с мест, он не раз замечал, что вынесенные им решения либо не доходят до исполнения, либо подменяются какими-то другими указаниями. Он начал чувствовать, что центр принятия решений ушел из его рук, и, пожалуй, пора избавить себя от этой ответственности. Конечно, можно было применить силу, и она у него была. Но исповедуемые им принципы не позволяли ему применять силовые приемы, и это было известно его окружению. Однако уйти на покой оказалось совсем не так легко. Члены Высшего Совета предпочитали бесконтрольно хозяйничать на местах, сохраняя главную должность Верховного Владыки как номинальную. Теперь Отто молча сидел на заседаниях Высшего Совета, а за его спиной возвышалась огромная статуя, изображавшая его самого. То, что статуя со временем заменит его, Отто понял сразу, как только впервые увидел ее. После этого он замолчал окончательно.