Даурия - Константин Седых

– Не думаю. Что одному, что вдвоем – одинаково трудно. А Ольга тебя не подведет, обузой не будет. Смелая она у тебя и решительная. Может случиться, что своей хитростью и сообразительностью она выручит тебя в опасный момент.

– За нее мне страшно, Василий Андреевич. Если попадемся в руки белогвардейцев – поплатится она из-за меня жизнью.

– Не вздумай, Сергей, сказать об этом Ольге, – погрозил ему пальцем Василий Андреевич. – Она знает, кого полюбила, за что полюбила. Ей не нужна твоя жалость. Этим ты просто оскорбишь ее как товарища и друга, как своего единомышленника.

Лазо поглядел на Василия Андреевича так, словно видел его впервые, и ничего не сказал.

Вечером командиры посовещались и решили отправить связных в Благовещенск и Рухлово. Ехать согласились Ольга и еще три человека. Лазо проводил их до зимовья Шкарубы, запасся там продуктами и отправился обратно в лагерь. За плечами у него был мешок на ременных лямках, в карманах стеганки две гранаты, за пазухой – револьвер. Возвращался он другой, менее опасной, как казалось ему, дорогой. Одетый в облезлую шапку-ушанку, рыжие ичиги с чужих ног и стеганку, подпоясанную красным кушаком, походил он на самого обыкновенного деревенского парня.

В тайге он набрел на зимовье, возле которого сушились рассыпанные по земле кедровые шишки и целый ворох уже очищенных орехов. Это была стоянка шишкобоев – людей, занимающихся кедровым промыслом. Он заглянул в зимовье, но оно оказалось пустым – шишкобои были на работе.

Выпив из стоявшего на столе котла кружку еще теплого чая, он собрался уходить, но в это время вблизи послышались нерусские голоса. Он взглянул в окно и увидел подходящих к зимовью японских солдат. Шли они цепью с винтовками наизготовку. Это была верная гибель. Сопротивляться в таких условиях было бесполезно. Оставался один-единственный выход – выдать себя за шишкобоя. Он быстро огляделся, ища в зимовье место, куда бы мог спрятать гранаты и револьвер. Решение пришло мгновенно. В матице, на которой держался потолок, была небольшая выемка, заметная с пола только для высокого человека. Лазо при его росте легко дотянулся до выемки, и через несколько секунд гранаты с револьвером лежали там. Протирая кулаком глаза и позевывая, он вышел из зимовья.

– Руки вверх! – скомандовал ему по-русски широкоплечий с реденькими усиками японский унтер-офицер, наставляя на него револьвер. Он поднял руки. Унтер быстро обшарил его карманы, стал допрашивать:

– Ты кто такой будешь? Большевик?

– Нет, не большевик. Из деревни я, орехи бью здесь.

– Из какой деревни

– Из Березовки, – вспомнил Лазо название ближайшей деревни.

– Проводник! – крикнул унтер. – Ты знаешь этот музик?

И тут только Лазо заметил среди японских солдат пожилого крестьянина в серой сермяжной куртке с посохом в руках. Глаза их встретились, и он с замирающим сердцем ждал, что скажет крестьянин.

– Знаю я этого парня. Наш он, – сказал тот, глядя мимо Лазо.

– Ходи изба! Будем искать ружье, – приказал унтер, ткнув Лазо револьвером.

Все перерыли и перевернули японцы в зимовье, разыскивая оружие. Светя карманным фонариком, лазили под нарами, шарили клюкой в запечье, заглядывали в печь, тыкали штыками в мешки с орехами, заглянули в кадушку с водой. Несколько раз казалось Лазо, что они вот-вот увидят выемку в матице, что они уже видят ее. Сам он, сидя на нарах у порога, видел ее великолепно. Неоднократно порывался он кинуться в дверь, сбить стоявшего там солдата и бежать в тайгу. Но огромным усилием воли удержал себя от этого искушения.

Определив по количеству лежавшей на нарах одежды, что в зимовье живет не один человек, унтер спросил у него:

– Где другой люди?

– В лесу орехи бьют.

– А твоя почему не собирает орехи?

– Я принес мешок с шишками. Если бы не задержался, тоже был бы сейчас в лесу.

Ничего не найдя, японцы вывели Лазо из зимовья, и унтер сказал ему с коварной улыбкой:

– Твоя беги в лес, зови другая люди. Наша будет ждать.

Но Лазо знал, что этого делать не следует. Японцы обязательно убьют его выстрелом в затылок:

– А что их звать-то? Обождите, – скоро сами придут, – ответил он.

– Раз не хочешь, тогда наша убивай будет тебя, – сказал унтер и велел стать ему к стене зимовья. Солдаты отступили шагов на двадцать от стены и по его команде стали целиться в Лазо. Он видел по их веселым лицам, что они хотят просто попугать его. Но когда они выстрелили залпом и пули пробили стену близко от его головы, ему стало не по себе. Однако делать было нечего, следовало терпеть. С плотно сжатыми губами стоял он не шелохнувшись, глядя себе под ноги.

Унтер выбрал кедровую шишку покрупнее, положил ее ему на шапку и выстрелом из револьвера сбил ее, скаля в улыбке широкие зубы. Это понравилось солдатам, они все вдруг стали о чем-то просить унтера. Тогда он принес из зимовья котелок с чаем и, взгромоздившись на камень, поставил котелок на голову Лазо. Через минуту пробитый пулями котелок слетел на землю, окатив Лазо чаем. Солдаты весело засмеялись, заговорили, а унтер показал Лазо язык.

Вдоволь поиздевавшись над ним, японцы оставили его наконец в покое и ушли. Он подождал, пока они не скрылись из виду, и только тогда почувствовал, что весь в поту. Забежав в зимовье и достав из выемки оружие, он пошел своим путем, часто оглядываясь по сторонам. Все пережитое казалось ему кошмарным сном.

Когда он вернулся в лагерь и рассказал о своем приключении, все решили, что оставаться больше в тайге нельзя. Рано или поздно японцы наткнутся на них. Разбившись по двое, пошли они тогда к линии железной дороги. Балябин и Богомяков держали путь к Амуру. Они надумали перейти на китайскую сторону и оттуда уже выбираться в Забайкалье. Василий Андреевич и Павел Журавлев пробирались на разъезд Нанагры, где у Журавлева были хорошие друзья. А Лазо и его ординарец Виктор Попов, беззаветно преданный ему молодой казак из Шарасуна, направлялись в Рухлово – там жил Агеев, машинист с бронепоезда.

Через четыре дня очутились они в Рухлово у Агеева. От него Лазо узнал, что Ольгу семеновцы арестовали, но за неимением улик освободили, и она тоже находится в Рухлово. В тот же вечер Лазо встретился с ней, и они стали думать о том, как им выбраться оттуда во Владивосток. От Агеева им было известно, что делалось в те дни на станциях и в поездах. Пассажиров обыскивали, и белые офицеры без конца проверяли у них документы. Всех подозрительных арестовывали, избивали, а некоторых расстреливали на месте.

После долгих раздумий и советов с Агеевым Лазо пришла в голову счастливая мысль. Однажды он спросил у жены:

– Скажи, Оля, похож я хоть малость на китайца?

– Немножко похож. Разрез глаз у тебя чуточку косой. Только этого мало. Вот если бы тебе еще усы и брови на китайский манер подбрить, тогда, глядишь бы, и за китайца сошел.

– Тогда попробуем рискнуть.

– Что это еще тебе взбрело, Сергей? – удивилась Ольга.

– Видишь ли, Агеев рассказал мне очень важный для нас факт. Здесь при белых снова вошли в моду нравы, которые существовали на Дальнем Востоке в царское время. Китайцы считаются здесь существами низшего порядка. В пассажирские вагоны их не пускают. Ездят они только в теплушках. Там их обычно битком набито, и на эти вагоны мало кто обращает внимание. Ни белые, ни японцы не контролируют теплушек с китайцами… Не сделаться ли нам с тобой до Владивостока китайцами?

– Рискованно, Сергей, но я согласна.

И они решили рискнуть. С помощью Агеева выбрали поезд, который отправлялся из Рухлово ночью. Узнав, в какой из теплушек едут китайцы, они благополучно забрались в нее и забились в самый угол на верхние нары.

Утром смуглые обитатели теплушки были немало удивлены тем, что с ними едут русские, но ничего не сказали. Успокоило их, должно быть, то, что Лазо немного походил на китайца. Они поговорили между собой и перестали обращать на русских внимание.

За длинную дорогу несколько раз раздвигалась дверь теплушки и в ней появлялись физиономии белогвардейских офицеров. Не потрудившись заглянуть в теплушку, они брезгливо морщились и исчезали со словами:

– Ходек черт несет. Навоняли, как козлы, – и заканчивали свое возмущение крепкой руганью.

Но один раз Лазо сильно перепугался. Это было в Хабаровске, где по перрону все время разгуливали калмыковцы, чубатые люди зверского обличья с нагайками в руках. Один из них заглянул в теплушку. Долго разглядывал китайцев, а потом спросил:

– Эй вы, твари! Большевики у вас тут не прячутся?

– Большевики нету, господин капитан, – дружно ответили сидевшие возле дверей и пившие чай китайцы.

Калмыковец постоял с минуту, плюнул им в котел и с матерщиной задвинул дверь…

Через двое суток Лазо уже был во Владивостоке, где скоро началась самая яркая и значительная полоса в его героической жизни.

XX

Лесная коммуна курунзулайцев находилась в диких дебрях тайги. От последнего охотничьего зимовья было до нее восемнадцать верст. На рассвете пятого сентября Фрол Бородищев, младший брат которого Варлам, в прошлом учитель, был одним из организаторов коммуны, повел Романа и Федота в это верное пристанище для всех, кто не сдался на милость врагов в черную осень восемнадцатого года. По глухому переулку выбрались они из Курунзулая, переехали через заболоченную падь и двинулись прямо в ту сторону, где над зубчатыми лесными хребтами краснели зажженные зарей облака. Тянувший с зари студеный ветер быстро прогнал одолевавшую Романа дремоту. Он закинул винтовку за спину и поднял, укрываясь от ветра, воротник шинели, изредка взглядывая на маячившую впереди косматую папаху Фрола.