Даурия - Константин Седых

– Нет, Федот, на этот раз, кажется, сдачи не дашь. Нынче же, однако, нас в расход выведут.

– Все может быть, – согласился Федот. – Только ежели не свяжут мне руки, я хоть одного гада да вперед себя квартирьером к Богу отправлю.

– Так-то оно так, – согласился Роман, – а только дураки мы. Прямо ума не приложу, как это мы так глупо влипли. Видно, верно говорят, что кому быть повешенным, тот в огне не сгорит и в воде не утонет.

– Хреновину городишь. По-твоему выходит, нам остается только ждать, когда буржуям нас убить заблагорассудится… Брось ты это, а лучше давай шевелить мозгами, как нам выкрутиться. Это мне больше по душе…

К ним подошел Тимофей:

– Ну, зажурились, хлопцы?

– Ничего не зажурились, – ответил Федот. – Думаем, нельзя ли как-нибудь выбраться отсюда.

Очутившись в сарае, красногвардейцы вели себя каждый по-своему. Одни сразу же устало садились и безучастными глазами наблюдали за всем происходящим. Другие возбужденно ходили от стены к стене, не находя себе места. Третьи без конца шумели и ругались, обвиняя друг друга за сдачу в плен. И наконец были среди них такие, которые спокойно обосновались где-нибудь в стороне, спокойно закуривали и незаметно от других проверяли, крепки ли стены. Роман наблюдал больше всего за такими людьми и тоже отыскивал щель или дыру. Но прочен был атаманский сарай. Скоро все, кто искал в нем слабых мест, были разочарованы результатами поисков и заметно помрачнели.

…В станичном правлении спорили между тем, что делать с пленными.

– Все это отборные негодяи, – говорил станичный атаман рослому, с седеющими усами войсковому старшине. – Хвати, так каждый из них командир или комиссар, и нечего нам с ними тут долго возиться. Под корень их надо вывести.

– Охотно допускаю, Маврикий Лукич, что это не простые красногвардейцы, – возражал ему войсковой старшина. – Но казнить их без суда и следствия – это, батенька мой, беззаконное дело. Я предлагаю направить их в Нерчинск. Там этих изменников казачеству сурово осудят на законных основаниях. Пощады им не дадут. На этот счет можете быть спокойны.

– Знаю я эти ваши суды… Лучше мы сами с этой сволочью разделаемся. Как, господа, думаете? – обратился атаман с вопросом к двум хорунжим и пожилому вахмистру – сотенным командирам повстанцев.

– Всех расстреливать я не согласен, – заявил вахмистр. – Командиров и комиссаров можно расхлопать, а остальным всыпать по полсотне нагаек и отправить каждого в свою станицу. Пусть там свои разбираются, кто и что из них заслужил.

– А как вы узнаете, кто из них рядовой, кто комиссар? – спросил его хорунжий с двумя Георгиевскими крестами на гимнастерке.

– Допытаемся!

– Черта с два допытаетесь… По-моему, нужно всех ликвидировать.

– Правильно, – поддержал его другой хорунжий.

Пока они спорили, в станицу вступил передовой отряд семеновцев под командой генерала Шильникова. В сопровождении своих офицеров Шильников зашел в станичное правление. Увидев его, атаман перекрестился и сказал:

– Ну, слава Богу. Дождались наконец своих… – и тогда только стал рапортовать ему.

Шильников любезно поздоровался с атаманом и белоповстанческими офицерами, выразил им свое одобрение за боевую инициативу, заявив, что Семенов и возрождающаяся Россия не забудут их заслуг.

– А что прикажете делать с пленными, ваше превосходительство? – спросил атаман.

– Немедленно судить! Я буду, как старший военачальник, председателем военно-полевого суда, а вас и войскового старшину назначаю членами. Сейчас же составьте список пленных и запишите сведения, который каждый из них пожелает дать о себе. Впрочем, все это будут только пустые формальности. Все пленные – закоренелые большевики, и наш приговор может быть только одним. В этом, господа, надеюсь, вы согласны со мной.

– Вполне, – поспешили его заверить атаман и войсковой старшина, потерявший в присутствии генерала желание соблюдать законность.

…Под вечер в одном из классов станичного училища началось заседание суда.

Всех пленных, которых насчитывалось сто семь человек, вызывали в класс группами по десять – пятнадцать человек. Мунгаловцы и орловцы, как уроженцы одной станицы, были приведены в класс группой в двенадцать человек.

– Командиры и комиссары среди вас есть? – спросил их Шильников.

Пленные не ответили.

Шильников с руганью набросился на них и сказал, что раз они не хотят отвечать, то каждый из них будет осужден на смерть. Тогда Тимофей Косых выступил вперед и сказал:

– Я был выборным командиром четвертой сотни Второго Аргунского полка.

– Ага, очень приятно… А кто тебя выбирал на твою должность?

– Казаки.

– Какие такие казаки?

– Казаки четвертой сотни.

– Да как ты, негодяй, смеешь называть их казаками? Это изменники казачества, слуги большевистских комиссаров, а не казаки. Казаки были и есть у атамана Семенова, а в Красной гвардии их не было! Там были только предатели родины.

– Родины мы не предавали и предавать не собирались! – крикнул Тимофей. – Это ваш Семенов родиной торгует, японцам ее продает.

– Молчать! – заорал Шильников. – За оскорбление атамана будешь расстрелян… Увести эту сволочь из зала суда! – скомандовал он конвойным.

Тимофея схватили и вывели.

– Подсудимый Муратов! – рявкнул Шильников.

Федот выступил вперед.

– Кто ты такой?

– Муратов Федот Елизарьевич, казак Орловской станицы.

– Разбойник, а не казак!

– Врешь, ваше превосходительство, я был и буду казаком.

– А я говорю – разбойник, подлец, красная сволочь!

– Сам ты сволочь! – взъярился Федот.

– Расстрел… Вывести и этого! – красный от бешенства, прокричал Шильников. На Федота навалились человек шесть конвойных и повели его из класса.

Следующим допрашивался Роман. Шильников насмешливо спросил его:

– Тоже казаком себя считаешь?

– Да.

– Доброволец или мобилизованный?

– Доброволец.

– Помощник Лазо Улыбин, это не ты?

– Нет, это мой дядя.

– Все ясно, господа? – обратился Шильников к атаману и войсковому старшине, а потом сказал Роману: – Будешь расстрелян, сучий племянничек. Увести его…

«Вот и конец», – думал Роман, когда его уводили в сарай, и от этой мысли навалилась на его сердце тяжелая ледяная глыба. В сарае он сразу же грузно опустился на землю и стал палочкой бессмысленно чертить на земле разные знаки. Но такое оцепенение продолжалось недолго. Властным усилием встряхнулся он и сказал Федоту:

– Давай закурим. Последний день табачком нам наслаждаться…

– Ну и характер, паря, у тебя, – сказал Федот, – опять замогильным голосом запел. А ты не верь, что тебя убьют, до самого конца не верь. Умирай, а не верь, что тебя убить могут. Тогда, глядишь, кривая и вывезет. В меня вот пока пять пуль не влепят, ни за что не поверю, что я пропасть могу.

Слышавший это Тимофей подсел к Роману, дружески обнял его:

– Правильно, брат, Федот толкует. Это по-нашему. Ты давай держись.

Когда стемнело, пленных повели на расстрел. Разбив на группы по пять человек, всем им скрутили руки за спину. Тимофей, Роман и Федот были связаны одной веревкой с двумя орловскими фронтовиками.

На выходе из станицы Роман почувствовал: кто-то развязывает ему руки. Оказывается, богатырь Федот уже успел освободиться от своей петли и теперь развязывает его. Минуты через две петля ослабела. Роман выкрутил из нее руки и, не выпуская веревку, помог освободиться шагавшему справа от него Тимофею. Так, молча поняв друг друга, освободилась от пут вся пятерка и, ничем не выдавая своего волнения, шагала дальше, по-прежнему держа за спиной веревку. По молчаливому согласию положились они теперь целиком на Тимофея, как на старшего, и ждали от него какого-нибудь сигнала.

– Встреча за речкой, у сопки, – нагнувшись к Роману, шепнул Тимофей. Роман в знак согласия кивнул.

Примерно в версте от станицы пленных согнали с дороги в сторону. Подвели к кустам, окружили стеной штыков. Тотчас же отделили от них две пятерки и повели одну направо, другую налево. Скоро раздался залп, затем второй, послышались стоны, чей-то предсмертный хрип, и затем хлопнул добивший кого-то выстрел.

Романа била мелкая, колючая дрожь. Федот качнулся к нему, шепнул:

– Жди команду… Даст Бог – уйдем…

К ним подошли конвойные и, подгоняя прикладами, погнали налево к реке. Провели мимо шеренги расстреливающих и скомандовали: «Стой!» И только стали отходить от них, как Тимофей выдохнул долгожданное: «Беги». Вся пятерка бросилась в разные стороны. Вдогонку им загремели беспорядочные выстрелы, раздалась громкая ругань.

Роман, низко пригнувшись, бежал под бугор к реке. Упал, поднялся, скатился с высокого берега вниз и бросился в воду. Над головой его свистели пули, но все существо его ликовало, потрясенное одной мыслью: «Ушли… Ушли…»