Даурия - Константин Седых

Из пивной он вышел красный и веселый. Хлопнув Романа покровительственно по плечу, пробасил:

– Теперь мы с тобой пройдемся по той улице, по которой при старом режиме только господа офицеры разгуливали.

На главной читинской улице, несмотря на жару, было довольно людно. Шагая рядом с Федотом, Роман с любопытством разглядывал встречных горожан и пестрые вывески многочисленных булочных, парикмахерских, пивных и закусочных. Вдруг Федот больно саданул его локтем в бок:

– Гляди, гляди, какое пугало идет.

Навстречу им вразвалку медленно вышагивал саженного роста человек с опущенными книзу большими усами, с львиной гривой седых волос на голове. Одет он был в широчайшие, синего сукна шаровары и малиновую бархатную толстовку, подпоясанную цветным кушаком. В правой руке у него была тяжелая суковатая палка, в зубах массивная трубка с длинным чубуком, которую он поддерживал левой рукой в черной перчатке. За кушаком болтался замшевый кисет, две бутылочных гранаты и виднелась рукоятка револьвера. На ремне через плечо висел маузер в деревянной кобуре. Его сопровождали два рослых парня – один рыжий, другой черный и курчавый, как цыган, также обвешанный гранатами и маузерами.

На этот раз Федот посторонился первым и увлек за собой Романа. Они прислонились к будке для афиш и во все глаза разглядывали грозную троицу. Поравнявшись с ними, предводитель презрительно глянул на них и насмешливо осведомился:

– Что как бараны на новые ворота уставились?

– А мы таких индюков впервые видим, вот и уставились, – сказал Федот.

– Полегче, друг, на поворотах, а не то свернем рыло на сторону. Молод ты, чтоб над старым революционером смеяться.

– Ую-юй, какой ты сердитый! – с издевкой протянул Федот. – Я так тебя испугался, что сейчас меня медвежья хворь прошибет.

– Замри, а то заткнем глотку! Ты знаешь, кто я такой?! – в бешенстве вращая круглыми и красными, как у быка, глазами, заорал человек. – Я Пережогин!.. Понятно?

– Понятно. А что ты за начальник такой?

– Я командир отряда анархистов.

– Это не тех ли, которых Лазо с фронта вытурил?

Пережогин схватился за револьвер. Но Федот уже выхватил из кармана круглую гранату, занес ее над головой и с веселой злостью в голосе крикнул:

– Что же, давай посмотрим, кто кого!.. Только я без тебя и без твоих архангелов в царство небесное не поеду. Трахну сейчас эту картофелину тебе под ноги, и станешь ты, Пережогин, освежеванной тушей.

– Брось ты это дело, – сдаваясь, сказал Пережогин. – С тобой и пошутить нельзя.

В это время один из его телохранителей неожиданно бросился к Федоту.

– Здорово, Муратов. Узнаешь?

– Ах, мать моя в обмороке! Никак, Агейка? С каких это пор ты анархистом-то стал?

– С тех самых, как свела меня судьба с Ефремом Спиридоновичем, – кивнул Агейка на Пережогина.

– Да вы, оказывается, дружки, ребята, – сказал тот. – А раз так, то встречу спрыснуть надо. Айда в штаб!

– Пойдем, пойдем, – согласился Федот, – хочу на анархию поглядеть, интересуюсь, с чем ее кушают… А ты, Ромка, куда? Стой, парнишка, стой! – закричал он на повернувшегося было прочь Романа. – Шагай с нами, погуляем у анархистов.

Штаб анархистов помещался в большом купеческом особняке на Иркутской улице. Черное знамя с красными кистями висело над железными воротами особняка. Едва вошли во двор, как из раскрытых окон второго этажа донеслась пьяная песня и звуки гитары.

– Весело живете. Где прохладительное-то добываете? – спросил Федот.

– Чтобы мы да не достали! – Мы все что угодно хоть из-под земли выроем.

– Как же это?

– Экспроприируем экспроприаторов, – самодовольно пояснил Пережогин.

Федот переспросил:

– Как, как?.. Вот это словечки. Трезвый их и не выговоришь. Ты, Пережогин, и в самом деле старый революционер. Каторгу ты где отбывал? Случайно, не у нас в Горном Зерентуе?

Пережогин ничего не ответил, а Агейка нагнулся к Федоту, шепнул со смешком:

– Ты ему на больную мозоль не наступай. Он ведь революционер-то из конокрадов.

Федот обрадованно свистнул:

– Ну, я так и знал… А мужик он, видать, ничего, компанейский.

Пережогин привел гостей в большую комнату на втором этаже.

Комната сплошь была затянута полосами черного бархата. Посередине стоял стол, накрытый зеленым сукном, а на нем целая батарея всевозможных бутылок. В комнате горели электрические лампы.

– Располагайтесь, ребята, – произнес Пережогин, усаживаясь в кресло. Он вытащил из-за пояса револьвер и выстрелил в лепной потолок. На выстрел немедленно явился рябой парень в синей косоворотке и в красных штанах, при шашке и револьвере.

– Как там у нас насчет жратвы? – лениво осведомился у него Пережогин.

– Сейчас сообразим, – сказал парень и быстро удалился. Пережогин, обозрев батарею на столе, подмигнул Федоту и щелкнул себя пальцем в кадык. Рябой парень вернулся, неся над головой большое блюдо жареной баранины с рисом. Роман видел, как Федот глядел на все это сказочное изобилие масляными глазами, широко раздувая ноздри. А когда Пережогин раскупорил первую с красивой этикеткой бутылку, Федот задрожал от нетерпения и с нескрываемой завистью сказал:

– Хорошо, черти полосатые, живете!

Пережогин довольно усмехнулся, разгладил ладонью усы и размашистым жестом пригласил гостей к столу.

Когда чокнулись и выпили, Федот похвалил вино:

– Знатная штучка…

– Еще бы… Ведь это настоящий шустовский коньяк.

Роман, вынужденный принять участие в выпивке, старался пить как можно меньше и пускался на всякие ухищрения, чтобы обмануть собутыльников. После третьего стаканчика прикинулся он совсем охмелевшим и стал нести околесицу.

– Рано, казачок, окосел, – потрепал его по плечу Пережогин. – В Чите девки лучше тебя пьют.

– Жидковат, шибко жидковат, – согласился Федот. Сам он уже выпил до дна шесть стаканчиков и уплетал теперь за обе щеки баранину. Роман с беспокойством наблюдал за ним. После двенадцатого стаканчика он напомнил ему:

– А не пора ли нам, Федот, на станцию?

– Зачем торопиться? Без нас ребята не уедут.

– А если уедут?

– Пусть уезжают. Мы с тобой и без них проживем, – пропуская тринадцатый стаканчик, сказал Федот и вдруг спросил Пережогина: – Возьмете нас к себе?

– Возьмем, если вы признаете, что мы самая революционная пар-ртия в России, – тяжело ворочая языком, отозвался Пережогин.

– Признаю, ей-богу, признаю… Раз у вас такой коньяк – признаю целиком и полностью…

– Да ты что, сдурел? – напустился Роман на Федота. – Нас там товарищи ждут не дождутся, а ты вон что выдумал! Налил глаза и забыл про все…

– Не жужжи ты у меня под ухом, не мешай гулять, – грубо толкнул его в плечо Федот, а Пережогин вытащил револьвер и направил его на Романа:

– Убирайся, чтобы духу твоего не было тут. Застрелю, как поросенка…

Обида и злость мгновенно преобразили Романа. Он вырвал у Пережогина револьвер, выстрелил в электрическую лампу над столом и в наступившей темноте выбежал из комнаты. Через минуту он был уже за воротами особняка. На улице начинало смеркаться, от близкой Ингоды веяло прохладой. Он с горечью оглянулся на особняк, откуда доносился крик Пережогина, и бегом пустился на станцию.

На станции под эшелон уже подали паровоз. Но казаки еще стояли на перроне, и кто-то с подножки вагона говорил им напутственное слово. Подойдя поближе, Роман узнал голос дяди Василия Андреевича. Он призывал аргунцев сделать на Прибайкальском все, чтобы остановить врага, задержать его продвижение до тех пор, пока не будут эвакуированы из Читы советские учреждения и сотни больных и раненых красногвардейцев.

– Помните, станичники, – сказал он в заключение, – что Лазо надеется на вас. По его просьбе посылает вас ревком к нему на помощь. Лазо по достоинству оценил вашу храбрость и вашу преданность Советской власти в боях на Даурском фронте. И мы не сомневаемся, что теперь вы исполните свой революционный долг.

После митинга Роман протолкался к дяде.

– Ты где пропадал? – спросил его Василий Андреевич. – Пойдем потолкуем на прощание. – И он, взяв его под руку, отвел в сторону. Роман чувствовал себя неловко, но решил сказать всю правду. Выслушав его до конца и узнав, что Федот остался у анархистов, Василий Андреевич сокрушенно сказал: – Совсем он теперь с пути собьется. Вот черт! Попробую утром послать за ним. – Помолчав, он спросил: – Ты Бориса Кларка помнишь?

Роман кивнул.

Василий Андреевич шумно вздохнул:

– Убили его сегодня на окраине Читы белобандиты. Был он моим лучшим другом. В тысяча девятьсот пятом году он и его отец сделали меня большевиком. Осталось у Бориса шесть человек детей, мал мала меньше. Как подумаю о них – сердце кровью обливается. Был я сейчас у них и наплакался вместе с ними. Я тебя, Роман, вот о чем попрошу. Если что случится со мной, не забывай об этих сиротах. Запомни их адрес: Железнодорожная, дом номер двенадцать. Наш долг, и твой и мой, насколько это можно, заменить им отца, помочь подняться на ноги. Пока мы с Лазо будем живы, мы не оставим их. Но ведь сейчас смерть подстерегает каждого из нас. Так что я тебя очень прошу не забыть моей просьбы.