Империя (Под развалинами Помпеи) - Пьер Курти

Триумфальная колесница остановилась перед террасой дома Гнея Пизона, и сын одарил счастливую мать олимпийской улыбкой.

Ливия и римские матроны не могли налюбоваться блестящим триумфатором, одетым в пурпурный костюм, вышитый золотом, и горделиво стоявшим на колеснице. В одной руке он держал скипетр из слоновой кости, на верхушке которого парил золотой орел, а в другой руке лавровую ветвь; над его головой невольник держал золотую корону.

Несколько мгновений спустя, Тиверий тронул вызолоченными вожжами и колесница вновь двинулась по триумфальному пути, а невольник, стоявший позади триумфатора, проговорил ему, как требовал того обычай, следующие слова:

– Respice post te, hominem esse memento («Оглянись назад и помни, что ты человек»).

Если бы триумфатор обратил внимание на эти слова, то они могли бы убедить его в тщете торжества и всей окружавшей его роскоши.

Несколько шагов позади триумфальной колесницы, на великолепном коне, также белом, ехал красивый молодой Германик, держа в руке блестевший на солнце меч; за ним следовали легаты и между ними известный историк Веллей Патеркол, льстивший Тиверию, и брат его, Магий Целер Веллейан.

Когда приблизился Германик, народный энтузиазм выразился еще сильнее:

– Ave, Germanice! Salve Germanice!

– Jo triumphe, Germanice, jo triumphe! – кричал народ своему любимцу.

Ливия задрожала при этих криках и на приветствие сына Друза отвечала таким образом, что неприятное чувство; волновавшее в эту минуту ее душу, было замечено Плакциной и Ургуланией.

– По моему мнению, неприлично встречать так Германика, когда триумфатором – твой сын, божественная Ливия, – сказала Плакцина.

– И ведь по твоей лишь доброте он фигурирует в триумфе, – прибавила Ургулания.

– Нет, не по моей, а по доброте Тиверия, – заметила сухо Ливия.

– Слава сына – слава отца, и Германик должен подражать тому, кто усыновил его, – сказала одна из матрон, желавшая, в свою очередь, польстить Ливии.

– Это все фантазии Августа! – заключила резким тоном императрица, сопровождая эти слова сердитым взглядом на наивную матрону.

Между тем, в одну минуту внимание и любопытство как дам, находившихся на террасе, так и всего народа было привлечено одним лицом, находившимся среди легатов; это лицо было одето и вооружено не по-римски. По орлиным крыльям на его шлеме, с которого пук длинных конских волос спускался на плечи, по блестящему серебряному панцирю на его груди, по длинной бороде, густой, как и его волосы, по всей его одежде и ее украшениям, можно было признать в нем начальника какогонибудь варварского племени. Его же страшные косые глаза лишь усиливали впечатление, которое он производил.

Гней Пизон поспешил удовлетворить любопытство дам, сказав им:

– Это Батон, главный начальник Паннонии, оказавший большую услугу нашему войску. Заблудившееся в горах, оно подверглось бы той участи, которая постигла войско Вара, если бы Батон не помог ему выбраться из ущелий.

Этим объяснялся его угрюмый вид: он изменил своей стране.

Его соотечественники, шедшие впереди в цепях, являлись его обвинителями, и в радостных криках толпы ему слышалось слово: «Изменник!».[285]

Не доезжая до Капитолия, триумфальная колесница остановилась близ места, где был устроен трон, на котором сидел Август. Едва лишь Тиверий увидел его, он соскочил с колесницы, взошел на нижние ступени трона и опустился на одно колено перед императором.

Совершив это при общих аплодисментах, он вновь взошел на свою колесницу, и триумфальная процессия двинулась к Капитолию.

Тут был устроен жертвенник, окруженный в эту минуту жрецами.

Подойдя к жертвеннику, Тиверий, сняв с себя тогу, называвшуюся picta, и подняв руки к небу, проговорил следующее:

– Тебе, о величайший и могущественнейший Юпитер, и тебе, царица Юнона, и вам, всем богам, защитникам и обитателям этой скалы, воздаю я, полный радости и довольства, благодарность и милостиво прошу быть и впредь защитниками и хранителями римской республики, которую вы ныне пожелали спасти при содействии моих рук[286].

После этого началось жертвоприношение. Сперва закололи белых быков; над их внутренностями совершили гадание и, затем раздались победные гимны. В эту минуту триумфатор вложил в руку статуи Юпитера лавровую ветвь.

Пленные военачальники были отведены в мамертинскую тюрьму, где, по жестокому обычаю, они были преданы смерти.

Иначе было поступлено с Батоном. Он получил от Тиверия богатые подарки и мог роскошно жить в Равенне.

В день триумфа каждому римскому гражданину было дано по 390 сестерций; тысячи столов были уставлены разными яствами и винами. Кроме того, Тиверий устроил два храма в Риме: один из них посвятил Согласию, другой, от себя и от имени своего брата Друза, Кастору и Поллуксу.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Скрибония

Ливия Скрибония фигурировала в нашем рассказе только один раз, и то мельком, на римской вилле Овидия; но из сказанного мной о ней читатель уже знает, что она была женой Августа до его женитьбы на Ливии Друзилле и родила ему единственную дочь, несчастную супругу Тиверия, Юлию.

В этой главе Скрибония является перед нами вторично, но также на короткое время, подобно метеору. Так как эта женщина принадлежит к главным жертвам политики Ливии, а общеизвестные историки, Светоний и Тацит,[287] только мимоходом упоминают о ней, то я считаю необходимым полнее охарактеризовать ее.

Я уже рассказывал, что Ливия Скрибония, дочь Скрибония Либона, прежде нежели сделаться женой Августа, имела двух мужей, которые были консулами. Первый из них был Корнелий Сципион, изгнанный Октавием, т. е. самим Августом, бывшим в то время триумвиром; от него она имела дочь Корнелию, вышедшую замуж за Павла Эмилия Лепида, также консула и цензора, отца Луция Эмилия Павла, мужа младшей Юлии, внучки Скрибонии; вторым же мужем был Клавдий Тиверий Нерон.

Так как Ливия Скрибония была сестрой Луция Скрибония Ли бона, тестя С. Помпея, то Август, будучи еще Октавием, нашел брак с ней выгодным для себя и поэтому женился на ней.

Надобно заметить, что привязанность к ней Августа ослабела лишь со времени его знакомства с Ливией Друзиллой и, главным образом, благодаря хитрости этой женщины; поэт Проперций в своем стихотворении на смерть Корнелии, жены Павла Эмилия Лепида, говорит, что Август был искренно опечален смертью дочери Ливии Скрибонии, так как он любил Корнелию наравне со своей собственной дочерью Юлией, которая в то время еще не успела навлечь на себя гнев своего отца.

К несчастью, Скрибония возбудила к себе зависть и ненависть Ливии Друзиллы, жены Тиверия Нерона, отца того Тиверия, о триумфе которого рассказано было в предшествовавшей главе. Одаренная красотой, тонким умом, образованием, дальновидностью, гордостью и честолюбием, Ливия Друзилла не любила человека, ради которого, после войны в Перуджии, бросила своего мужа и сына; стремление к величию и власти заставило ее заглушить в себе чувство жены и матери и стараться увлечь в свои сети Августа, чего она и достигла, быть может, полнее и скорее, чем предполагала.