Голливудская трилогия в одном томе - Рэй Дуглас Брэдбери

— Еду?

— Нет, нет, не может быть. Еду таскал парнишка, собачьи консервы, жестянку за жестянкой, а то бы вся эта Граб-стрит [371]обвалилась. Вы ведь не он… или он?

Мы обернулись и помотали головами.

— Как вам мой пентхаус? Первоначальное значение: место, где держали пентюхов, пока они окончательно рехнутся. Мы приписали ему другое значение и подняли квартплату. О чем бишь я? А, да. Как вам эти хоромы?

— Читальня Общества христианской науки, [372]— отозвался Крамли.

— Треклятое пристрастие, — проговорил Рамзес II. — С тысяча девятьсот двадцать пятого года. Остановиться не смог. Руки загребущие, то есть загребущие не особенно, а вот выпускать не любят. Все началось в тот день, когда я забыл выбросить утренние газеты. Дальше скопилась подборка за неделю, и пошла в рост гора макулатуры: «Трибюн», «Таймс», «Дейли ньюс». Справа от вас тридцать девятый год. Слева — сороковой. Второй штабель сзади — весь из сорок первого!

— Что бывает, если вам понадобится какой-нибудь номер, а на него навалено фута четыре?

— Стараюсь об этом не думать. Назовите дату.

— Девятое апреля тридцать седьмого года, — слетело у меня с языка.

— Какого черта? — одернул меня Крамли.

— Не трогайте парнишку, — шепнул старик под пыльным одеялом. — Джин Харлоу, [373]умерла в двадцать шесть лет. Уремическое отравление. Панихида завтра. Лесная Лужайка. Похороны сопровождает дуэт — Нельсон Эдди, Джанетт Макдональд. [374]

— Бог мой! — вырвалось у меня.

— Варит котелок, а? Еще!

— Третье мая сорок второго года, — ляпнул я наобум.

— Погибла Кэрол Ломбард. Авиакатастрофа. Гейбл рыдает. [375]

Крамли обернулся ко мне.

— Это все, что тебе известно? Звезды забытого кино?

— Не цепляйтесь к парнишке, — проговорил старческий голос шестью футами ниже. — Что вы здесь делаете?

— Мы пришли… — начал Крамли.

— Нам нужно… — начал я.

— Стоп. — Старика закружила пыльная буря мыслей. — Вы — продолжение!

— Продолжение?

— В последний раз, когда на гору Лоу взбирался самоубийца, чтобы кинуться вниз, ему это не удалось, он спустился на своих ногах, внизу его сшиб автомобиль, и благодаря этому у него есть теперь на что жить. Последний случай, когда здесь действительно кто-то побывал, пришелся… на сегодняшний полдень!

— Сегодняшний?!

— Почему бы и нет? Почему бы не навестить старого, утонувшего в пыли калеку, с тридцать второго года забывшего о женских ласках. Да, незадолго до вас здесь побывал кое-кто, кричал в туннеле из плохих новостей. Помните сказку про мельницу, варившую овсянку? Скажешь «вари», и из нее польется горячая каша. Парнишка ее запустил. А как остановить, не знал. Проклятая овсянка затопила весь город. Идешь куда-нибудь — проедай себе дорогу. А у меня вот полно газет, а овсянки кот наплакал. О чем бишь я?

— Кто-то у вас кричал…

— Из коридора между лондонской «Таймс» и «Фигаро»? Ага. Женщина, ревела как мул. Я даже описался. Грозилась обрушить мои штабеля. Лягнуть один — и конец, визжала она, обвалится твоя треклятая постройка и раздавит тебя в лепешку!

— На мой взгляд, землетрясение…

— Было, было! «Наводнение на реке Янцзы» и «Дуче побеждает» тряслись почем зря, но я, как видите, цел. Штабеля выстояли даже в большое землетрясение тридцать второго года. Так или иначе, эта ненормальная обвинила меня во всех грехах и потребовала газеты за определенные годы. Я сказал, пусть посмотрит первый ряд слева, а потом справа. Весь необработанный материал я храню наверху. Было слышно, как она штурмует штабеля. От ее проклятий мог бы повториться «Пожар в Лондоне!». Хлопнула дверью и была такова — не иначе, побежала искать, откуда бы спрыгнуть. Не думаю, что ее сшибла машина. Знаете, кто она была? Я ведь темнил, не назвал. Догадались?

— Нет, — растерялся я.

— Видите письменный стол с наполнителем для кошачьего туалета? Смахните наполнитель, найдите листки с затейливым шрифтом.

Я шагнул к столу. Среди древесных опилок и, как мне показалось, птичьего помета обнаружились две дюжины одинаковых приглашений.

— «Кларенс Раттиган и…» — Я помедлил.

— Читайте! — потребовал старик.

— «Констанция Раттиган, — выдавил я из себя и продолжил: — Счастливы объявить о своей свадьбе, которая состоится десятого июня тысяча девятьсот тридцать второго года в три пополудни на Маунт-Лоу. Эскорт автомобильный и железнодорожный. Шампанское».

— Туда, где вы живете, приглашение дошло? — спросил Кларенс Раттиган. Я поднял взгляд.

— Кларенс Раттиган и Констанция Раттиган. Погодите. А девичью фамилию Констанции разве не полагалось упомянуть?

— Выглядит как инцест, вы об этом?

— Как-то необычно.

— До вас не дошло, — прохрипели губы. — Констанция заставила меня взять ее фамилию! Меня звали Оверхолт. Сказала, чтоб ей провалиться, если она променяет свое первоклассное имя на мою потасканную кличку, и вот…

— Вас окрестили перед церемонией? — догадался я.

— Раньше не был окрещен, но наконец окрестился. Епископальный священник из Голливуда решил, что я спятил. Вы когда-нибудь пытались спорить с Констанцией?

— Я…

— Не говорите «да», все равно не поверю! «Люби меня или покинь меня», пела она. Мне нравилась мелодия. Умасливала душу церковным елеем. Я первый в Америке такой дурак, кто сжег свое свидетельство о рождении.

— Черт меня дери, — посочувствовал я.

— Не вас. Меня. На что вы смотрите?

— На вас.

— А, понятно. Вид у меня не очень. Тогда тоже был не ахти. Видите эту яркую штуковину поверх приглашений? Латунная рукоятка вагоновожатого на Маунт-Лоу. Моя: я был водителем трамвая на Маунт-Лоу! Господи Иисусе! Нет ли где поблизости пива? — внезапно спросил старик.

Я сглотнул слюну.

— Вы заявляете, что были первым мужем Раттиган, а потом просите пива?

— Я не говорил, что был ее первым мужем, просто одним из мужей. Ну, где же пиво? — Старик поджал губы.

Крамли вздохнул и пошарил в карманах.

— Вот пиво и «Малломары».

— «Малломары»! — Старик высунул кончик языка, и я положил на него печенье. Он подождал, пока печенье растает, словно это была церковная облатка. — «Малломары»! Женщины! Жить без них не могу!

Он привстал за пивом.

— Раттиган, — напомнил я.

— А, да. Свадьба. Она поднялась в гору на моем трамвае и взбесилась из-за погоды, думала, я ее состряпал, и сделала мне предложение, но как-то ночью, после медового месяца, видит, климат от меня не зависит, обросла сосульками, и только я ее и видел. Я никогда теперь не стану таким, как прежде. — Старик вздрогнул.

— Это все?

— То есть как это все?! Вам удавалось когда-нибудь обставить ее два раза из трех?

— Почти, — шепнул я.

Я достал из кармана телефонную книжку Раттиган.

— Мы узнали о вас вот отсюда.

Старик посмотрел на свою фамилию, обведенную красными чернилами.

— Кто мог вас ко мне послать? — Задумавшись, он сделал еще глоток. — Постойте! Вы вроде как писатель?

— Вроде как.

— Вот оно, ужучил! Как давно вы с ней знакомы?

— Несколько лет.

— Один год с Раттиган — это тысяча и одна ночь. В комнате смеха. Проклятье, сынок. Держу пари, она хочет, чтобы вы написали ее автобиографию, потому и обвела мою фамилию. Начать с меня, Старого Верного.

— Нет.

— Просила вас делать заметки?

— Никогда.

— Черт, а ведь было бы здорово? Кто еще напишет такую дикую книгу, как Констанция? А такую злобную? Бестселлер! Да на вас золотой дождь прольется. Живее вниз, сговорить издателя! Мне за информацию отчисления от прибыли! Идет?

— Отчисления.

— А теперь дайте мне еще «Малломар» и пива. Мало наболтал, нужно еще?

Я кивнул.

— Там на другом столе… — (На ящике из-под апельсинов.) — Список гостей на бракосочетании.

Перебирая счета на ящике, я нашел листок хорошей бумаги и стал его разглядывать, старик тем временем заговорил:

— Задумывались когда-нибудь, откуда произошло название Калифорния?

— Что это…

— Помолчите. В тысяча пятьсот девятом году испанцы, выступая из Мексики на север, несли с собой книги. В одной, изданной в Испании, шла речь о царице амазонок, которая правила страной изобилия, текущей млеком и медом. Царица Калифия. Страна, где она царила, называлась Калифорнией. Испанцы заглянули в эту долину, увидели молоко, вкусили меда и назвали все это…

— Калифорнией?

— Ну вот, смотрите список гостей. Я взглянул и прочел:

— Калифия! Бог мой! А мы сегодня пытались ей позвонить. Где она сейчас?

— То же самое хотела знать и Раттиган. Как раз Калифия предсказала, что нам предопределено вступить в брак, но о крушении умолчала. Вот Раттиган и взяла меня за жабры, устроила пир на весь мир с дрянным шампанским, и все из-за Калифии. Явилась сегодня и кричит в конец газетного туннеля: «Где, черт побери, она живет, ты должен знать!». «Я не виноват! — ору я в ее конец. — Давай, Констанция! Калифия погубила нас обоих. Иди убей ее раз, потом другой. Калифию!».