Чарлстон - Александра Риплей

Битва с Куперами закончилась прежде, чем Элизабет в октябре вернулась домой. Когда Пинкни сказал ей, что суда не будет, она только кивнула. Было ясно, что ей это все не слишком интересно.

– Они уже не имеют никакого отношения к моей жизни, – сказала Элизабет. – Я не собираюсь иметь с ними дел.

Элизабет больше не походила на изможденную сомнамбулу, какой она была, покидая город в мае. Она загорела, как индеец, нос облупился, появились веснушки. Она бывала на солнце, сколько ей хотелось.

Кэтрин тоже загорела. И оправилась от своего ужасного горя. Благодаря безраздельному вниманию матери тоска об отце постепенно угасла. Обе стали неразлучны. Даже Хэтти не пыталась утверждать свой авторитет. Кэтрин нужна мать. И Элизабет нужна ее маленькая дочь.

Элизабет вернулась к прежней роли леди-из-семейст-ва-Трэддов. Поначалу это пришлось не по нраву Кларе – она привыкла управляться и с домом, и с Пинкни одна, с тех пор как Хэтти стала няней Кэтрин. Но Делия подольстилась к ней и взяла на себя присмотр за домом. Клара вскоре привыкла к новой жизни, несмотря на то что Элизабет часто вторгалась на кухню – она любила печь для дочери.

– Ребенок будет толстым, как надутая рыба, – ворчала Клара.

Делия хихикнула:

– Хочет догнать свою маму.

Беременность Элизабет сделалась заметной. Она не могла бы показываться на людях, даже если бы ей хотелось. А ей не хотелось никуда идти. Все ее интересы сосредоточились на Кэтрин.

В ноябре Адам Эдвардс прислал телеграмму с неожиданной новостью: Мэри умерла. Неожиданно, от разрыва сердца. Пинкни известил родных, последовал поток телеграмм с предложениями, где проводить заупокойную службу и где хоронить. Джулия оказалась настойчивей всех. Ее сестра Эшли, сказала она, несмотря на все ее недостатки. Она должна быть похоронена в семейном склепе в Барони. А заупокойную службу следует провести в церкви Святого Андрея. Ее открывали для свадьбы Стюарта и откроют вновь по случаю похорон его матери.

Стюарт громогласно заявил, что согласен с тетушкой.

Пинкни была отведена роль миротворца, посредника и мальчика на побегушках. К утру следующего дня компромисс был достигнут. Родственники отправятся в Брин Мор на заупокойную службу, а потом перевезут тело домой и захоронят.

Элизабет, конечно же, не поехала – по причине своего положения. «Слава Богу, – думала она втихомолку. – Мне не хочется ехать. Ненавижу заупокойные службы и не знаю Адама Эдвардса. Да и мать я почти не знала и совсем не скучаю о ней. Это очень грустно. Я никогда не предам Кэтрин, как мать предала меня. Наверное, я была ужасной дочкой, если моя мать оставила меня. Но это не значит, что я буду плохой матерью. Нет, я буду самой прекрасной матерью в мире».

Свою клятву она повторила двенадцатого декабря, когда родился ребенок.

Это был мальчик – толстый, вопящий, краснолицый.

– Полагаю, вы назовете его в честь отца, – сказал доктор де Уинтер.

– Маленький Лукас? Нет, доктор, – возразила Элизабет. – Взгляните на эти крошечные бровки – они медного цвета. Этого мальчика будут звать Трэддом.

47

– Сиди смирно, мой ангел, и улыбнись кузену Эндрю, – пятый раз сказала Элизабет.

Эндрю Энсон-младший щелкнул затвором своей камеры.

– Думаю, хоть один снимок да получится, – сказал он.

– Можно мне не улыбаться, мама? – плачущим голоском спросила Кэтрин.

– Да, золотко. Ты у меня хорошая девочка. Сейчас мы разделим торт, и первый кусок достанется тебе.

Элизабет поспешно перешла лужайку.

Кэтрин исполнилось пять лет. День рождения пришелся на Пасху. Праздновали сразу два события. Родственники собрались в церкви, а потом пошли к Трэддам поздравить девочку. Люси Энсон привела сына с камерой, чтобы запечатлеть торжество. Все были очарованы – фотографы вне студии были в новинку. Люди не переставали удивляться.

В течение дня вся семья была заснята на пленку. Эндрю обладал редким даром фотографа. Он ухитрился, несмотря на неестественные позы и натянутые лица, схватить каждого именно в тот момент, когда он был более всего похож на себя. Последующие поколения Трэддов могут взглянуть на фотографии и увидеть, что за люди были их предки. Пинкни и Стюарта он снял, когда братья подняли бокалы с пасхальным пуншем, столь любимым чарлстонцами, в честь окончания Великого Поста. Братья были воплощением сходства и различия: старший – высокий, худой, гибкий – стоял, прислонившись к колонне, младший – невысокий, коренастый – неподвижно застыл, задорно накренившись вперед, несмотря на то что в руке его был бокал. Один гладко выбрит, второй с бородкой, но у обоих тонкие, с горбинкой у переносицы носы Трэддов, маленькие, тесно прижатые к черепу уши и жесткие волосы.

Джулия Эшли сидела – тонкая и закаленная, как рапира, – ее все еще прекрасные руки покоились на коленях, указательный и большой палец сложены, будто она держала невидимые поводья.

Лицо ее будто состоит из тонких граней, кожа натянута на выпирающих костях – резкие черты, словно отшлифованные временем. Волосы ее еще были темными в шестьдесят семь лет, а спина прямой, как ствол молодого дерева. Только глаза были старыми, в них светились мудрость и стойкость, которые бывают в душе людей, живущих в согласии с землей и лесом.

Крохотную доблестно улыбающуюся Генриетту Трэдд было трудно обнаружить позади возвышающихся одна за другой голов ее крепышей. Все дети унаследовали уши и волосы Трэддов.

Перед Кэтрин стоял праздничный торт; выглядела она важно, как всякий ребенок в свой день рождения, полная сознания главенствующей роли и намерения сыграть ее как следует. Она была очень хорошенькой девочкой, с темными локонами, которые спускались едва ли не до самых обрамленных кружевами лямок ее передника.

Только Элизабет вышла не слишком отчетливо. Она держала на руках малыша и в момент съемки зачем-то наклонилась к нему, отчего лицо получилось смазанным. Фигура ее, скрытая до самого горла черным траурным платьем, казалась мягкой и округлой – преувеличенно женственной, со схваченной корсетом талией и пышной грудью кормящей матери. Трэдд, в чепчике и длинной рубашечке, был едва заметен. Его крошечный кулачок упирался в плечо матери.

Это была милая здоровая семья, с энергией Трэддов и властностью Эшли, которая проявлялась не в силе, а в величии. Молодой Эндрю Энсон запечатлел их с любовью и восхищением. Он был счастлив, что на правах гостя и кузена разделил тепло их скромного торжества. После того как со съемкой было покончено, он присоединился к Пинкни и Стюарту с бокалом пунша. В конце концов, ему уже двадцать лет, чем он не мужчина. Когда в Чарлстоне собиралось такое большое семейство, мужчины в стороне толковали о мужских делах, предоставив женщинам без помехи говорить о своем. Позже, когда няни увели детей, чтобы уложить их поспать после обеда, Пинкни удивил Эндрю. Старший брат, не дослушав рассказа Стюарта об олене с восемью ответвлениями на рогах, отошел поговорить с Люси.